«В 1839 году Александра стала Александром». Исследовательница здравоохранения Яна Кирей-Ситникова — об истории трансгендерной медицины и психиатрии в России

Краткий словарь некоторых используемых терминов

Трансгендерный человек, транс*человек — человек, чья гендерная идентичность не соответствует установленному при рождении гендерному маркеру.

Транссексуальность, транссексуализм, транссексуал — устаревшие термины, описывающие трансгендерность в «узком смысле», воспринимаемую как патологию. Временно (на период до окончательного перехода на МКБ-11; переходный период длится с 1 января 2022 по 2024 год) продолжает использоваться в российской медицине. Актуальный в российской медицине с 1 января 2022 года термин «гендерное несоответствие» относит трансгендерность не к заболеваниям, но к состояниям.

Интерсекс-человек, человек с интерсекс-характеристиками — человек, чьи врожденные биологические характеристики не полностью совпадают с набором характеристик мужского или женского пола (могут отличаться генетические, морфологические, гормональные характеристики).

Гендерный маркер (гражданский пол) — обозначение «мужчина» или «женщина» в документах. Для его изменения в России требуется справка психиатрической комиссии о «половой переориентации».

Гендерно-аффирмативная хирургия и косметология — медицинские вмешательства, которые могут выбирать трансгендерные люди для того, чтобы приблизить тело к связанным с гендерной идентичностью представлениям о желаемом. Это могут быть как косметологические процедуры, например эпиляция, пластика лица, операции на голосовых связках или адамовом яблоке, так и хирургические вмешательства — мастэктомия, вагинопластика, фаллопластика и т. д. Для проведения последних в России чаще всего требуется справка психиатрической комиссии о «половой переориентации». В редких случаях может быть достаточно справки психиатра о постановке диагноза «транссексуализм».

Смена пола — устаревший термин, объединяющий в себе неопределенные гендерно-аффирмативные хирургические вмешательства.

Заместительная гормональная терапия — терапия препаратами эстрогенов или андрогенов (а также рядом сопутствующих), которая применяется трансгендерными людьми для приближения своего тела к связанным с гендерной идентичностью представлениям о желаемом. Для того чтобы эндокринолог мог назначить схему заместительной гормональной терапии и выписать рецепты, в сегодняшней России необходима справка психиатра о постановке диагноза «транссексуализм» либо заключение психиатрической комиссии о «половой переориентации».

— В вашей неопубликованной статье по истории советской транс*медицины упоминается случай перехода в XIX веке. Расскажите, пожалуйста, подробнее.

— В 1839 году Александра стала Александром. Нашли у человека интерсекс-характеристики, как бы мы сейчас сказали. Тогда это называлось «гермафродитизм», или «двуснастность». Было проведено обследование медицинской комиссией, которая подтвердила, что это не женщина, а мужчина. Насколько я понимаю, мужские характеристики появились после пубертата. То есть в детстве человека записали как девочку, а вырос мужчина. Провели суд, одобрили смену имени. Православная церковь провела обряды на смену имени — это не только гражданский процесс, но и церковный. Поэтому были проведены заново обряды, и церковь признала переход, несмотря на отсутствие прямого законоположения.

Историей квир-людей в Российской империи и Советском Союзе занимается также Ирина Ролдугина. Она, используя труды психиатра начала прошлого века Владимира Образцова, изучила историю Николая де Райлана, русского транс*мужчины, который боролся и добился признания собственной идентичности в Российской империи времен Александра III. В процессе участвовали «серый кардинал» той эпохи, обер-прокурор Священного синода Константин Победоносцев и адвокат Федор Плевако, в будущем важнейший российский юрист.

— Как вам удалось найти этот случай?

— Сейчас очень много оцифровано материалов в Российской государственной библиотеке. Поэтому я, даже не приезжая в Россию, просто смотрела в интернете по запросам «транссексуализм» и «гермафродитизм». Если бы я сидела в архивах и более подробно искала, я наверняка нашла бы больше информации. Но, к сожалению, я очень редко бываю в России, поэтому многое не получается.

У меня не было фокуса на XIX век, я занималась Советским Союзом, 1970-ми.

— Когда и где возникла транс*медицина на территории бывшего Советского Союза?

— Еще задолго до этого, в 1926 году, был принят Декрет НКВД по смене юридического пола в документах — фамилии, имени, отчества на основании медицинского заключения о наличии гермафродитизма. В следующий раз возможность юридического перехода упоминалась в Постановлении Совета Министров от 1976 года, разрешающем внесение «изменений, дополнений и исправлений в записи актов гражданского состояния» при «необходимости исправления фамилии, имени и отчества в связи с изменением пола (у гермафродитов)».

В обоих законах СССР по смене пола (1926 и 1976 годов) написано, что это для «гермафродитов» (я использую этот термин, который сейчас считается некорректным, так как логично использовать термины, которые применялись в те времена, о которых идет речь). Однако известно, что эти законы использовались и теми, кого мы бы сегодня назвали трансгендерными людьми, а в те времена называли трансвеститами.

Самый полезный источник изучения советской транс*медицины — это автобиография Арона Белкина (1927–2003), которая вышла в 2001 году, когда он уже мог свободно писать, не опасаясь последствий для себя. У него там всё очень напутано: гомосексуальность, транссексуальность, интерсекс и даже гендерная неконформность. Он всё это сваливал в одну кучу, назвав «третий пол». Он пытался себя изобразить как гуманного прогрессивного деятеля, который помогал своим пациентам, а вовсе не мешал им. Как будто он был не gatekeeper, как у нас часто называют психиатров, а наоборот, якобы он пытался всем помочь, вникнуть в их дела. Это же автобиография, он хотел выставить себя в позитивном ключе. А как это видели его пациенты — неизвестно.

Но недавно у нас появился еще один источник. Дмитрий Исаев, психиатр в Петербурге, который ввел комиссию для смены документов для трансгендерных людей, год назад умер. После него остались архивы, в том числе биографии транс*людей, которые писались для диагностики. Возможно, в них мы что-то найдем. Но вся информация в этих биографиях очень конфиденциальна. Возможно, мы с моим товарищем Егором Бурцевым напишем статью, где всё это будет анонимизировано так, чтобы никого нельзя было вычислить.

Есть еще одна исследовательница истории транс*медицины — Анна Ерошенко. Она опрашивала транс*мужчин, которые в 1990-е делали переход, сейчас она эти данные анализирует. У меня другие методы. Я изначально не собиралась смотреть на жизнь транс*людей. Меня куда больше интересует история науки, потому что в России сложилась такая ситуация, что мы очень хорошо знаем историю транс*движения в США, в Западной Европе, а про себя ничего не знаем. Есть очень много заимствований в процессе интеллектуальной колонизации, об этом я писала текст. Активисты восхищаются всем, что происходит на Западе, как у них всё хорошо.

Однако, хотя об этом мало знают, в Советском Союзе достаточно давно проводились и операции, и смена гражданского пола. Я попыталась найти истоки советской трансгендерной медицины, узнать, с чего это началось.

У нас не очень хорошо с правами человека, но транс*люди легко могут менять гражданский пол. У нас очень прогрессивная процедура гражданского перехода и есть доступ к медицинским услугам. Например, в Швеции всё это намного сложнее. В России я получила диагноз за два дня, а в Швеции не могу его получить уже 3,5 года, что живу здесь. А если нет диагноза, то нет и гормональных препаратов. Я все гормоны вожу из России. Поэтому я считаю, что «прогрессивный Запад», где всё хорошо, — это выдумки, везде свои проблемы.

Пытаясь понять, почему в России настолько всё просто, я обнаружила, что есть медицинская и юридическая традиция оказывать помощь транс*людям, которая берет свое начало 50 лет назад. Авторитетные в российской медицине врачи и исследователи хорошо об этом знают, поэтому и трансфобных законов не принимают в том объеме, в котором многие опасаются. На структурном уровне уже есть сложившийся механизм, понимание того, что можно делать с трансгендерными людьми. И это не появляется за год или два под действием активистов. Это институциональная память, которая началась со статей Белкина в начале 1970-х годов. Потом в 1980-х был Бухановский, а потом уже много было исследователей.

Другим важным советским исследователем был Александр Бухановский (1944–2013).

C 1980 года он стал первым из советских психиатров, изучавших «транссексуализм» и проведение гендерно-аффирмативных операций. У Бухановского было более 200 пациентов, из них более 120 проводили те или иные гендерно-аффирмативные операции. На основе этого материала он защитил докторскую диссертацию. Интересуясь генетикой, он исследовал социализацию трансгендерных людей, действие заместительной гормональной терапии, биологические и социальные факторы, формирующие гендерную идентичность и т. д. Среди его работ: «Социально-правовые аспекты гермафродитизма», «Проблемы половой идентификации личности», «Циркулярный психоз с периодической эффеминацией (транссексуализмом)».

С современной точки зрения практики основанного Александром Бухановским центра «Феникс» являются крайне проблематичными, как медицински, так и этически. Данное учреждение фигурирует в исследовании конверсионной терапии в России, проведенном Московским комьюнити-центром* (признан иностранным агентом в феврале 2022 года) в 2021 году. О ненаучности и вреде конверсионной терапии можно узнать из статьи Жени Гриба.

Дмитрий Исаев (1956—2022)— психиатр-сексолог, который в 1980-е годы защитил кандидатскую диссертацию о «патологических девиациях сексуального поведения у подростков мужского пола». Позже он начал изучать тему трансгендерности и создал одну из первых близких к непатологизирующему подходу комиссий, которая позволяла людям получить разрешение на смену имени и гендерного маркера и гендерно-аффирмативную хирургию. В 2015 году под давлением ультраконсерваторов он уволился с созданной и возглавляемой им кафедры клинической психологии СПбГПМА и создал новую комиссию на базе частной клиники. Практики комиссии Дмитрия Исаева можно признать в целом соответствующими актуальным стандартам медицинской помощи.

Первые гендерно-аффирмативные операции для трансгендерных мужчин в Советском Союзе проводил работавший в Риге хирург, впоследствии академик РАН Виктор Калнберз (1928–2021). В 1975 году, несмотря на серьезное противодействие, он зарегистрировал методику подобных операций для трансгендерных мужчин в комитете Совета Министров СССР по делам изобретений и открытий.

Первые схемы заместительной гормональной терапии для трансгендерных женщин и феминизирующие гендерно-аффирмативные операции начали проводиться в СССР в конце 1960-х годов под руководством Ирины Голубевой (1921–1986), старшей научной сотрудницы московского Института экспериментальной эндокринологии и химии гормонов АМН СССР. Операции проводились в сотрудничестве с хирургом-урологом, заведующим отделением больницы Р.C. Симовским. В 1986 году Ирина Голубева и Александр Бухановский опубликовали научную статью «Клиника и лечение транссексуализма».

С 1988 года транссексуализм был признан Минздравом СССР одним из поводов для направления пациента к сексопатологу. В 1991 году в московских больницах были зарезервированы по два места — для гендерно-аффирмативных операций для трансгендерных мужчин и женщин, в том же году были опубликованы первые общесоюзные клинические рекомендации по гендерно-аффирмативной терапии и психиатрии для трансгендерных людей.

— Расскажите, пожалуйста, подробнее про первых авторов. Как это всё началось? Почему?

— Белкин пишет в автобиографии, что в 1950-е годы он ездил в лагерь для обследования одного из заключенных и встретил там некую Дусю. Это была трансгендерная женщина, говоря современными словами. То есть она была помещена в мужской лагерь, потому что значилась как мужчина, но считала себя женщиной, и все в лагере об этом знали. И что важно, ее туда поместили не за это, а за какое-то преступление. И у нее там был так называемый неофициальный муж, о чем тоже все знали. Однажды этого мужа побил охранник. После этого Дуся зарубила охранника топором. Провели расследование, в ходе которого пытались понять, она вменяемая или нет. Были разные мнения о том, является ли трансгендерность признаком шизофрении. Но в итоге ее признали здоровой и назначили практически пожизненный срок.

Другой эпизод Белкин описывает тоже примерно в начале 1950-х, но уже в Якутске. Это был скопец, представитель религиозной «секты». Это первые два случая «третьего пола», которые его заинтересовали.

В то время у него были другие научные интересы, в 1950-е он занимался психоэндокринологией, а не сменой пола. Началось всё в начале 1970-х, у него был ряд пациентов, которые отличались анатомией или гормональным фоном от типичных представлений о женских или мужских телах. В современном понимании они были не трансгендерными, а интерсекс-людьми. Он пытался понять, как эта «биологическая база» влияет на их гендерную идентичность, но тогда это не называлось гендерной идентичностью, вместо этого говорили «психический пол».

На самом деле, когда говорят, что Белкин — основоположник исследований транссексуальности, то немного ошибаются, потому что всё-таки он исследовал интерсекс-людей, которые хотели сменить пол. К транссексуалам, которые не обладали интерсекс-характеристиками, он относился плохо. Он считал, что для смены пола у них нет «биологической базы», как он это называл. Он считал, что всё должно быть заложено на уровне биологии, человек не может просто так выбрать себе пол. Выбор пола, считал он, должен определяться гормональным фоном и хромосомами, а транссексуалы просто что-то себе напридумывали. В одном из интервью он говорил, что на Западе из мужчин делают женщин, ориентируясь исключительно на их желания или психологические наклонности, а у нас в СССР делают смену пола исключительно на основе биологических признаков. Он и впоследствии много раз упоминал, что транссексуалы «не настоящие», им на самом деле это не нужно, они слишком публично везде лезут, просто хотят самопиаром заниматься (тем не менее известно о ряде случаев его совместной с Ириной Голубевой работы не только с интерсекс-людьми, но и с трансгендерными людьми. — Прим. ред.).

— В чем, на его взгляд, эта публичность выражалась? Как будто в советские времена с публичностью были проблемы.

— Говоря о саморекламе транссексуалов, он, скорее всего, имел в виду 1990-е, когда действительно многие люди выходили на телепередачи. Он говорил, что транссексуалы занимаются шантажом врачей. Обычные пациенты приходят к врачу, чтобы врач решил, как им помочь, а транссексуалы приходят к врачу со своим готовым решением. И врач им требуется как квалифицированный исполнитель их воли. Если врач отказывается делать то, что они требуют, то они занимаются шантажом, угрожают самоубийством, позируют перед камерами и занимаются саморекламой.

— Вы упомянули людей, которые не поддерживают трансфобные законы. Знаете ли вы, кто эти люди, видите ли вы в будущем пространство для кооперации между ними и активистами с исследователями?

— Я примерно знаю, кто эти люди, они занимаются этой темой где-то с начала 1990-х. Это достаточно трансфобные психиатры, которых транс*сообщество дико не любит за gatekeeping. Иначе говоря, эти психиатры не давали транс*людям совершать переход, если те не удовлетворяли очень жестким критериям диагностики.

Эта диагностика длилась два года и больше. Их заставляли раздеваться на комиссиях, задавали им унизительные вопросы и т. д. В модели патологии «транссексуализм» — это медицинский диагноз, который нужно лечить.

Под «лечением транссексуализма» в общепринятой практике понимается возможность смены имени, гендерного маркера, заместительная гормональная терапия, проведение гендерно-аффирмативных хирургических и косметологических процедур, помогающие человеку с диагнозом «транссексуализм» адаптироваться в желаемом гендере.

Отличие модели патологии от модели депатологизации состоит в том, что консервативные психиатры пытаются рассматривать «переход» как нечто, что используется, когда исчерпаны все иные возможные методы социальной адаптации.

Некоторые наиболее консервативные российские психиатры до разрешения на переход до сих пор применяют те или иные методики так называемой конверсионной терапии. Они не имеют доказанной эффективности и наносят существенный вред психическому и физическому здоровью пациента. Конверсионная терапия запрещена во многих странах мира.

Существует большое движение за признание транссексуальности в качестве варианта нормы, а не заболевания. Я считаю, что трансгендерные люди не больны, не страдают чем-либо. Известно, что среди транс*людей ментальные заболевания распространены больше, чем среди общей популяции. И раньше это считалось признаком того, что трансгендерность тоже является заболеванием. А теперь мы знаем, что депрессия, тревожности и другие ментальные проблемы берутся не из самой трансгендерности, а из дискриминации, с которой сталкиваются трансгендерные люди.

Я выступала за депатологизацию трансгендерности с 2011 года.

Мы говорили о том, что трансгендерность — это не болезнь. Мы говорили: «Мы хотим получать помощь не потому, что мы больные, а потому, что мы имеем право делать с нашим телом то, что мы хотим с ним делать».

Но на самом деле патологизирующая модель в современных политических реалиях защищает транс*людей, предоставляя доступ к медицине и смене гражданского пола. Это сложная вещь. Я не думаю, что сообщество может взаимодействовать с консервативными психиатрами, и я не думаю, что они стали бы взаимодействовать со мной. Тем не менее они по-своему полезны — в 2018 году была принята новая процедура смены гражданского пола. Но я не знаю, кто ее инициировал, это за кулисами происходит, и нас туда не пускают.

В 2024 году в России должны полностью перейти на МКБ-11 (11-я версия Международной статистической классификации болезней и проблем, связанных со здоровьем, утвержденная Всемирной организацией здравоохранения в мае 2019 года. — Прим. ред.). Там написано вместо «транссексуальности» «гендерное несоответствие» (формально переход на МКБ-11 начался в России с 1 января 2022 года, таким образом частичная депатологизация трансгендерности в России уже произошла. — Прим. ред.). И оно находится не в психиатрическом разделе, а в сексологическом и считается не заболеванием, а состоянием. Но нужно понимать, что в России сексология — это раздел психиатрии. Поэтому я не думаю, что произойдут значительные инфраструктурные изменения. На сегодня российские психиатры, эндокринологи и хирурги очень хорошо работают, и у людей в России есть много возможностей для выбора.

Одна из правовых проблем, с которой сталкиваются трансгендерные люди в последние месяцы, — судебные иски о расторжении браков в связи со сменой гендерного маркера одним из партнеров. Подобные иски были поданы прокуратурой в нескольких регионах РФ. В настоящее время данные иски находятся в стадии рассмотрения (в одном из случаев — в апелляционной инстанции). Российский Семейный кодекс не предусматривает смену гендерного маркера в качестве основания для расторжения брака, тем не менее по крайней мере в одном случае в первой инстанции суд был выигран прокуратурой. В ряде подобных дел на стороне защиты выступают юристы организации Delo LGBT+.

В декабре 2022 года Baza сообщила об уголовном деле о хулиганстве, возбужденном против несовершеннолетнего за танец в метро в женском образе. В качестве меры пресечения ему была избрана подписка о невыезде.

— Как складывалась история транс*активизма на постсоветском пространстве уже в нашем веке?

— С конца 1990-х были рассылки и онлайн-форумы, на которых люди обменивались информацией о медицине: как самостоятельно принимать гормоны, где искать врачей, какие врачи хорошие, какие нет. Еще пользователи обсуждали, как соответствовать гендерным стереотипам: как краситься, как ходить, чтобы тебя воспринимали как женщину, каким голосом надо говорить, какие бывают женские интонации, а какие — мужские. Делились и просто опытом, жизненными переживаниями. Я бы сравнила их с grassroot movements, хотя это обычно не считается активизмом, и те люди сами себя активистами тоже не считали, но они создавали информационные площадки, занимались взаимопомощью, устраивали личные встречи. А потом возникло транс*движение.

Но началось всё не с транс*движения — еще в 1990-е возникло ЛГБТ-движение, потом заглохло до середины двухтысячных. В 2005–2006 годах появились GayRussia и Российская ЛГБТ-сеть* (в ноябре 2021 года Минюст России внес ее в список незарегистрированных общественных объединений — иностранных агентов). В разных регионах были ЛГБТ-организации, постепенно в них начали появляться транс*люди. Часто на всю ЛГБТ-организацию был один транс*человек, который пытался что-то сделать. Эти организации часто не понимали, что это вообще такое, потому что ЛГБТ — аббревиатура, заимствованная из английского языка, в котором она имеет свою историю того, как люди объединились вместе, как эти четыре буквы сложились. А в Россию эти четыре буквы были просто импортированы.

Геи и лесбиянки часто не понимали, что тут делает буква Т. Транс*люди в эти организации приходили, пытались что-то сделать, изменить, доказать, информировать и т. д.

Отдельно от ЛГБ транс*активизм начал появляться где-то с 2015 года, когда от ЛГБТ-организаций начали отпочковываться транс*организации, потому что они понимали, что повестка у них другая. Тогда транс*людей во всем мире начали выделять как отдельную группу и внимание стали получать организации, возглавляемые именно транс*людьми.

— Как на этом фоне медицинского восприятия транссексуализма возникают стереотипные истории о том, как психиатры путают транссексуальность и шизофрению? Насколько это стереотип, а насколько — реальность?

— Зависит от психиатра. Некоторые пишут о том, что среди обращающихся за сменой пола 32% людей шизофренического спектра.

— Насколько эти данные вообще имеют отношение к науке, как врачи ставят такой диагноз?

— Эти данные опубликованы в российских научных журналах. Но я не вижу в этом чего-то объективного. Наверное, у некоторых психиатров есть свое понимание того, что такое шизофрения. Гипердиагностика шизофрении — распространенное явление в российской психиатрии.

— Интересно, как так получается, что у них есть такие данные? Их не беспокоит, что в других странах иное распределение?

— Они считают свои данные объективными, а на Западе они видят активистское лобби, которое заставляет психиатров менять международную классификацию болезней для того, чтобы транс*людей не рассматривали в психиатрическом ключе. Иначе говоря, по их мнению, у нас всё правильно, а вот Запад подвергся активистскому влиянию. Они правы в том, что активисты продвигают свое лобби, они как раз очень хорошо его продвигают. Но они не правы в том, что нужно отделять социальное от науки. Ведь понятие нормы — так или иначе социальный конструкт.

— Говоря о взаимодействии науки, медицины и гражданского общества, что вы бы хотели, чтобы происходило на основе ваших статей?

— Я вижу большую проблему в том, что активизм в сегодняшнем виде не заинтересован в исследованиях. Я что-то пишу, но оно никуда дальше не идет, просто лежит на полке в научном журнале. Как исследовательница я хотела бы, чтобы были люди, которые это популяризировали бы и переводили, потому что часть я пишу на английском. А кто-то должен применять это на практике, внедрять в свои активистские программы.

Этого не происходит, так как сообщество больше направлено на повседневные нужды: купить гормоны и найти врача. Когда у людей проблемы с поиском работы и жилья, у них нет интереса к науке.

Поэтому некоторые транс*люди говорили мне, что я пишу слишком заумно, что я оторвана от реальности, что я не вижу проблем обычных людей, что я интересуюсь более возвышенными вещами, которые их не интересуют.

Но и союзники у меня тоже есть. Например, мои идеи начала 2010-х, которые были маргинальными, сейчас стали мейнстримом транс*движения (например, депатологизация). Хотя сама я почти ушла из движения в исследования.

Существует убеждение, что в российской науке присутствует цензура. Наверное, она существует в социологии. Но я занимаюсь медициной, поэтому я пишу без цензуры, публикую абсолютно всё, что хочу, и первый отказ в публикации по политическим мотивам пришел из одного журнала только недавно. Редакторы написали, что «функционал и статус организации, в которой работает автор, находится в противоречии с законодательством РФ (№ 479-ФЗ от 05.12.2022)», то есть сослались на обновленный закон «о пропаганде». Это очевидная чушь, так как в законе ничего не говорится об организациях, где должен работать автор. Планирую судиться.

До этого хорошие российские журналы из списка ВАК принимали мои статьи.

Во время кампании по принятию закона о запрете «пропаганды нетрадиционных отношений» произошло, по всей видимости, несколько случаев ретракции уже опубликованных научных статей со ссылкой на изменения в законодательстве.

В частности, 2 декабря 2022 года, до вступления закона в силу, журнал «Логос» отозвал из номера 1 за 2022 год перевод статьи Рейны Льюис 1997 года «„Отлично выглядишь!“ Лесбийский взгляд и модные образы». Основанием для ретракции был назван будущий закон. На сайте журнала на сегодня отсутствует весь номер.

Прецеденты административного преследования за научные публикации в области исследований гендера и сексуальности в России на сегодня отсутствуют.

— Для многих исследований вы приглашаете респондентов через социальные сети. Как часто к вам через такие группы приходят фейковые респонденты?

— Недавно приходил странный человек на исследование про гормонотерапию. Он сначала представился трансгендерным человеком, говорил невнятно, из него прямо приходилось тянуть информацию. Я подумала, что просто не умеет человек говорить, респонденты по-разному очень отвечают. А потом он сказал, что его лечащий врач тоже хочет дать интервью. И этот врач набирает с того же номера телефона. Аккаунт другой соцсети, но привязан к тому же номеру телефона. Он тоже говорил невнятно, а потом еще и какой-то другой врач мне заполнил анкету, и опять с того же номера телефона. Я не знаю, чего этот человек хотел. Он меня спрашивал, получаю ли я финансирование на это исследование. Я ему честно сказала, что нет финансирования. Есть исследования, где я работаю консультанткой в проектах НКО. А есть исследования, которые я провожу для души, и это было как раз одним из таких, где я сама плачу респондентам небольшие деньги, чтобы их мотивировать.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем проекте про транс*миграцию из Центральной Азии. Какие основные инсайты?

— У меня было 17 человек из Казахстана и Кыргызстана (там легко найти респондентов), Таджикистана и Узбекистана (где сложнее найти респондентов). Хоть транс*мигрантов из этих стран много в России, найти их сложнее, потому что они очень закрытые. Часто на них нет выхода из-за того, что они не связаны с активизмом. Для того чтобы найти этих людей, нужно писать в организации в их странах, а в российские организации писать бесполезно, потому что российские организации их не знают и мигранты в российские организации не ходят, за редким исключением. Но благодаря тому, что я дружу со многими активистами из Центральной Азии, у меня есть такие контакты. Результаты вполне ожидаемы: транс*мигранты сталкиваются с трансфобией, мигрантофобией и расизмом, но опыт очень индивидуален и зависит от пасса (когда другие считывают тот гендер, который предпочитает субъект), пола, указанного в документах, этничности и других факторов. Значительная часть женщин является секс-работницами, они сталкиваются с еще большими проблемами.

В последние месяцы стало известно не менее четырех случаев, в которых трансгендерные секс-работницы из стран Центральной Азии были обвинены в «пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений и предпочтений» на основании их анкет на сайтах знакомств. Они были приговорены к штрафу и депортации из России. Все эти случаи произошли в Москве.

— Насколько их причины для миграции в Россию отличаются от причин для миграции в Россию их соотечественников?

— Как и для цисгендерных мигрантов, экономические факторы играют роль для транс*мигрантов, но также важен культурный контекст. Большинство говорили, что Россия более толерантная страна, чем их страны.

— Сегодня вы упоминали, что многие термины стареют, их стоит использовать, только говоря о прошлом. Насколько в целом важно пользоваться не устаревшими терминами? И как помогает введение новых терминов на замену устаревшим?

— У меня несколько скептическое отношение к ним, потому что их жуткое количество и все они являются кальками с английского. Это реально сложно понимать людям, которые впервые приходят в тему и пытаются что-то прочесть. Фактически сперва им нужно учить новый язык, и это нелегко дается врачам и прочей аудитории, до которой мы пытаемся донести эту информацию. Например, говорят «гендерно-аффирмативные операции», но я не понимаю, как можно гендер подтверждать с помощью «изменения пола». Для меня это всегда интересный вопрос был. Особенно учитывая, что все эти решения принимают транс*люди на Западе. К нам это уже приходит как готовый продукт. Мы пытаемся разобраться, зачем это, к чему и как это перевести на русский язык, чтобы оно не очень коряво звучало. И этот процесс никогда не закончится.

Я пользуюсь пословицей «хоть горшком назови, только в печь не ставь». Мне не так важно, как меня называют, если это не совсем обидные слова типа «пидор», а просто что-то обычное типа «транссексуалка».

Конечно, многие слова несут дополнительную коннотацию — например, «транссексуальность» ассоциируется с диагнозом, поэтому обычно употребляется в медицинском контексте. Поэтому люди, которые хотят от этого контекста уйти, стараются не употреблять это слово и говорить «трансгендерный». При этом термин «трансгендерный» тоже многим не нравится, есть убежденные транссексуалы, которые считают, что трансгендеры им навязывают свое мнение. Сама я в этот вопрос давно не влезаю. У меня есть несколько клиентов, у всех есть свои внутренние правила о том, какую терминологию лучше использовать. Поэтому термины, которые я употребляю, зависят от того, с кем я общаюсь. То есть для меня лично особых предпочтений нет, я могу и так сказать, и эдак.

Все научные работы Яны Кирей-Ситниковой можно прочесть здесь.