Абстракционизм, свободная любовь, рок-н-ролл. Каким был один из самых массовых фестивалей в истории СССР

Сквозь замочную скважину железного занавеса

Жаркий июль 1957-го. Москва готовится к грандиозному празднику: в лихорадке ищутся голуби для открытия, сажаются деревья в парках, строятся гостиницы. Представить в СССР масштабный международный праздник при Сталине вряд ли возможно: тут и особенности личности, и специфика внутренней политики, и холодная война. Другое дело Хрущев: несмотря на все его явные недостатки, он был более подвижным, энергичным и в какой-то мере более человечным руководителем.

На XX съезде 1956 года (том самом, где прозвучал доклад с критикой культа личности Сталина) было принято важнейшее решение о возможности мирного сосуществования капиталистических и социалистических стран.

Это означало попытку прекращения холодной войны — военно-политическое противостояние должно было смениться почти спортивной конкуренцией: будем меряться не бомбами, а успехами.

Никита Сергеевич понимал, что слишком огромные суммы идут на поддержание гонки вооружений, если ослабить это противостояние, то высвобожденные суммы могли бы пойти на повышение уровня жизни граждан. В этом и должен был помочь VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года в Москве.

Такого масштабного «открытия дверей» не было, пожалуй, никогда — ни в СССР, ни в царской России. Советский Союз должен был показать мирные настроения советского народа, не зря лозунгом фестиваля стал девиз «За мир и дружбу», а символом — голубь. Однако даже Хрущев не ожидал, насколько близким станет знакомство советской и иностранной молодежи.

Непростая дорога до Москвы

В конце июля в Союз приехали 34 тысячи молодых людей всевозможных цветов, национальностей и взглядов из 131 страны. Да и из самих областей и с окраин СССР в столицу прибыли тысячи студентов, многие из которых никогда раньше не бывали в Москве. Уже одно это стало для них большим праздником. Так, в бюро комсомола Куйбышева (ныне Самара) 3 августа 1957 года разбиралось дело одного «слишком обрадовавшегося» комсомольца:

«В пути следования в г. Москву на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов <…> секретарь комитета ВЛКСМ завода имени Ворошилова тов. Чемельков организовал коллективную пьянку в своей группе. На станции Ряжск вместе с комсомолкой Сопляковой тов. Чемельков, напившись до бесчувственного состояния, упал с поезда на полном ходу, получив серьезное повреждение — сотрясение головного мозга».

Бедный товарищ Чемельков так и не добрался до Москвы, да еще был исключен из ВЛКСМ.

Иностранцы добирались до Москвы по-разному, но чаще всего перекладными: на пароходах, а потом на поездах — в основном через Украину. Так, на железнодорожной станции во Львове перед отправлением венгерские делегаты устроили концерт: танцевали, горланили песни и вели себя, прямо сказать, некультурно. Но всё же это были исключительные случаи — большинство гостей добрались успешно. Праздник этого однозначно стоил: когда еще лицом к лицу, неофициально и без камер можно будет пообщаться с ровесниками из других стран?

Особенно подробно дорогу до Москвы описал еще молодой и малоизвестный журналист Габриэль Гарсиа Маркес:

«В Киеве устроили шумный прием с использованием гимнов, цветами и знаменами… <…> Однажды мы попросили показать, где можно купить лимоны, и, словно по мановению волшебной палочки, со всех сторон на нас посыпались бутылки с водой, сигареты, шоколад в фестивальных обертках и блокноты для автографов».

Теме дороги до Москвы посвящен даже отдельный фильм. В 1958 году молодые режиссеры, выпускники ВГИКа Юрий Григорьев и Ренита Григорьева дебютируют с фильмом «Дорога на фестиваль». Фильм рассказывал о приключениях, которые происходили с иностранным студентом Плонком, отчаянно пытавшимся попасть на фестиваль молодежи.

Soviet mega event

Приезжие увидели, что в Советском Союзе живут не дикари, а обычные люди, которым интересен мир вокруг. А жители СССР, в свою очередь, удостоверились на собственном опыте, что иностранец — не синоним шпиона и врага.

«До 1957 года в СССР никаких иностранцев никто в глаза не видел, только в кино, да на страницах центральных газет и журнала „Крокодил“, в виде жутких карикатур.

Американцы изображались двумя способами — либо бедные безработные, худые, небритые люди в обносках, вечно бастующие, либо — толстопузый буржуй во фраке и в цилиндре, с толстенной сигарой в зубах, этакий „Мистер-Твистер бывший министр“».

А. Козлов, «Козел на саксе»

Вместо подозрительности и недоверия друг к другу родилось взаимное чувство эйфории, на какое-то время и правда показалось, что мир охватил праздник. Soviet mega event, как называли фестиваль иностранцы, прошел на ура — в легкой, непринужденной атмосфере. Официоз и помпезность мероприятия сменялись творческими и открытыми для всех встречами.

Проходили концерты модного (но всё же вражеского!) в то время джаза, а также совершенно нового скиффла во главе с королем этого жанра — Лонни Донеганом.

«Впечатление было довольно странным. Вместе играли пожилые и очень молодые люди, используя наряду с обычными акустическими гитарами различные бытовые и подручные предметы типа бидон-контрабаса, стиральной доски, кастрюль…» — вспоминал музыкант Алексей Козлов.

Польская и финская молодежь показывала сатирические спектакли. В парке Горького провели выставку изобразительного искусства, где показали работы сюрреалистов, абстракционистов, экспрессионистов (до этого момента для широкой публики история искусства заканчивалась импрессионизмом, и даже такие художники-коммунисты, как Ривера и Кент, не вписывались в рамки царящего соцреализма). На выставке «встретились» уже забытые сейчас живописец Мишель де Галар, скульптор-медальер Мишель Бадюэль, художники Ришар Жераньян, а также Игнац Кокаш, Янош Власки, Герхард Кетнер, Эмма Паккард и Кент Рокуэлл.

Большим праздником стал кинофестиваль (125 фильмов из 30 стран) с участием западных режиссеров, которых в недалеком прошлом назвали бы «противниками социалистического строя». Показывали совместную документалку Жак-Ива Кусто и Луи Маля (его часто относят к новой французской волне), фильм четырехкратного обладателя премии «Оскар» Витторио Де Сики, фильмы будущего антисталиниста поляка Анжея Вайды и совсем левого японца Тадаси Имаи.

И еще масса разного рода мероприятий: спортивных, эстрадных, сельскохозяйственных. Москва стала местом брожения талантливой молодежи, съехавшейся со всего мира: фестиваль предусматривал сотни творческих мероприятий — их участники представляли значительную часть от общего числа гостей, в основном студентов.

Кроме посещения программных мероприятий местные и приезжие, охваченные желанием общаться, встречались и в свободное время. К фестивалю спешно изучались иностранные языки, возрос интерес к модному в то время эсперанто:

«В Центральном лектории Ленинградского отделения общества по распространению политических научных знаний РСФСР начался цикл лекций об эсперанто. Каждому, кто приобрел абонемент, выдается краткий курс грамматики эсперанто и словарь-минимум», — сообщалось в газете «Вечерний Ленинград» 27 февраля 1957 года.

Весь центр Москвы был заполнен людьми: по улицам и магистралям шли целые толпы людей, встречались на Красной и Пушкинской площадях, на площади Маяковского, на проспекте Маркса (сегодня Театральный проезд, Охотный Ряд и Моховая улица), у Моссовета…

Встречи и разговоры шли всю ночь, до рассвета:

«Предметами споров были еще недавно запрещавшиеся импрессионисты, Чюрленис, Хемингуэй и Ремарк, Есенин и Зощенко, входивший в моду Илья Глазунов с его иллюстрациями к произведениям не совсем желательного в СССР Достоевского.

Это были не столько споры, сколько первые попытки свободно высказывать свое мнение другим людям и отстаивать его. Я помню, как светлыми ночами на мостовой улицы Горького стояли отдельные кучки людей, в центре каждой из них несколько человек горячо обсуждали какую-нибудь тему. Остальные, окружив их плотным кольцом, вслушивались, набираясь ума-разума, привыкая к самому этому процессу — свободному обмену мнениями. Это были первые уроки демократии, первый опыт избавления от страха, первые, абсолютно новые переживания неподконтрольного общения».

А. Козлов, «Козел на саксе»

Среди гостей фестиваля оказались и те, кто вскоре станут известными личностями: например, Илья Глазунов, Марис Лиепа, Илья Эренбург. Или всё тот же Габриэль Гарсиа Маркес, который вспоминал, что москвичи были весьма закрытыми: невозможно ни выудить что-либо, ни попасть в гости — жившая в основном «бедненько» советская молодежь попросту стеснялась приводить иностранцев в свои коммунальные квартиры. И в то же время о советском обществе он говорил, что «это народ, который отчаянно жаждет иметь друзей».

После посещения Москвы Габриэль напишет эссе «СССР: 22 400 000 км² без единой рекламы кока-колы!», где пытается понять, почему атомная бомба в Советском Союзе есть, а хорошей одежды и других «благ» западной цивилизации нет.

С «обычными» гостями дело обстояло проще. Писатель Анатолий Макаров в статье в «Известиях» 2007 года рассказывает, как в дом на Пушечной улице (рядом с Лубянкой и зданием Госбезопасности, между прочим) привели компанию французских гостей, и туда, естественно, сбежались все соседи, неся с собой всё, что могло быть выпито и съедено.

Поначалу обо всех походах в гости должны были докладывать милиции, которая, в свою очередь, передавала информацию в КГБ. Но вскоре это явление стало настолько массовым, что милиция уже не могла за всем уследить. Лед холодной войны рассыпался и трескался под воздействием жара объятий и взаимного интереса социалистической и капиталистической молодежи друг к другу.

Свободная любовь

Пуританское воспитание, которое порождало разного рода табу во время правления Сталина, дало трещину, и через нее прорвался интерес к вопросам тела и сексуальности.

Во время фестиваля в Москве стояли теплые июльские ночи. Это погодное обстоятельство сыграло не последнюю роль в развитии взаимного интереса между советскими гражданами и приезжими. Любопытство вызывало практически всё: начиная от мировоззрения, заканчивая модой и физиологией. Вот что вспоминает Егор Телицын, работавший тогда милиционером:

«В районе Ленинских гор задержали группу мужчин. Они расположились за кустами посреди газона, в центре — два молодых африканца. Пьяные и нагишом. Стали разбираться, и один из мужиков объяснил: мол, поспорили с друзьями, какого цвета у них „хозяйство“. Для разрешения вопроса купили несколько бутылок водки и уговорили (жестами!) прогуливавшихся мимо делегатов завернуть „на пикничок“. Когда те как следует нагрузились, их удалось убедить устроить стриптиз. Как раз к разгару событий мы и подоспели. Африканцев отправили в гостиницу, а наших — в ближайшее отделение».

Проблема коммуникации из-за плохого знания эсперанто снималась взаимным интересом. К тому же существовал и невербальный язык — язык страсти. Часто в воспоминаниях о тех днях можно встретить упоминания о пылкости советских студенток, очарованных иностранным шармом.

«К ночи, когда темнело, толпы девиц со всех концов Москвы пробирались к тем местам, где проживали иностранные делегации. Это были различные студенческие общежития и гостиницы, находившиеся на окраинах города. Одним из таких типичных мест был гостиничный комплекс „Турист“, построенный за ВДНХ. В то время это был край Москвы, так как дальше жилых домов еще не было, а шли колхозные поля. В гостиничные корпуса советским девушкам прорваться было невозможно, так как всё было оцеплено профессионалами-чекистами и любителями-дружинниками. Но запретить иностранным гостям выходить за пределы гостиниц никто не мог. Поэтому массовые знакомства между приезжими парнями и поджидавшими их местными девушками возникали вокруг гостиниц. События развивались с максимальной скоростью.

Никаких ухаживаний, никакого ложного кокетства. Только что образовавшиеся парочки скорее удалялись подальше от зданий, в темноту, в поля, в кусты, точно зная, чем они немедленно займутся.

Особенно далеко они не отходили, поэтому пространство вокруг гостиниц было заполнено довольно плотно, парочки располагались не так уж далеко друг от друга, но в темноте это не имело значения. Образ загадочной, стеснительной и целомудренной русской девушки-комсомолки не то чтобы рухнул, а скорее обогатился какой-то новой, неожиданной чертой — безрассудным, отчаянным распутством».

А. Козлов, «Козел на саксе»

Слухи ползли быстро, и властям пришлось как-то реагировать: решено было устраивать рейды на машинах во все укромные местечки рядом с гостиницами.

Известен случай, когда некий таксист Чуваков посреди ночи доставил двух девиц в дежурную часть Казанского вокзала. По его словам, девушки вместе с двумя итальянцами ехали в его такси из ресторана «Прага» и прямо в машине «пытались войти с ними в интимную связь». Конечно, это никак не характеризует всех представительниц женского пола — всего за время проведения фестиваля было задержано 107 гражданок.

Однако головокружительная атмосфера раскрепощения и случайных романтических встреч через девять месяцев обернулась рождением «цветов». Отсюда и пошел фразеологизм «дети фестиваля», который подразумевает рождение детей-метисов и мулатов у обычных советских женщин. Как в «Стилягах» у Тодоровского. Судьба таких необычных для советского общества детей чаще всего складывалась не слишком легко, и дело было не только в цвете кожи, но и в том, что им приходилось расти без отцов. Конечно, «дети фестиваля» — это некий стереотип и клише: их количество вряд ли достигло хоть сколько-нибудь значимой цифры.

До настоящей сексуальной революции было еще далеко: либерализация полового вопроса пришлась только на 1980-е годы. Но вершилась она поколением людей, которое сформировалось как раз в 1950–1960-е годы.

Воры в законе на страже лица Страны Советов

Как это ни удивительно, сам фестиваль обошелся без серьезных происшествий. Редких заранее съехавшихся на фестиваль профессиональных проституток вовремя нашли и изолировали (в СССР проституции нет!). Вовремя выявили и водителей такси, которые любезно предоставляли свой транспорт для интимных встреч. Со всеми гражданами партийные организации провели разъяснительные беседы. Как рассказывают участники событий, даже уровень преступности в те две фестивальные недели сошел на нет.

Охраной порядка занимались по меньшей мере около 60 тысяч человек: милиция, курсанты, солдаты, охранники, дворники. По воспоминаниям инструктора орготдела московского ВЛКСМ Владлена Кривошеева, перед началом фестиваля у воров в законе состоялась сходка, на которой решили во время праздника прекратить преступную деятельность. Дело было в том, что к уголовной статье теперь могла добавиться статья политическая — праздник-то международный.

Эта же тема, но под другим углом будет отражена в фильме «Цепная реакция» 1962 года. В нем рассказывается о договоренности карманных воров накануне фестиваля обворовывать капиталистов, но не трогать гостей из соцстран. Однако этот «робин-гудовский» замысел терпит неудачу: и не все воры согласны, и милиция не спит. В итоге отчаявшийся главарь возвращает кошельки обворованным и сам решает завязать.

Вся эта милота происходит на фоне интересных московских пейзажей и песен Окуджавы. Наивный, но по-оттепельному искренний фильм, где даже уголовники «спешат делать добрые дела».

Всплеск антисоветчины

Однако политическая сторона фестивальной свободы стала видна уже после его окончания. Сперва власти необходимо было выдворить всех оставшихся иностранцев — а таких были сотни, и у каждого своя причина остаться: на имеющиеся средства можно было неплохо «погулять», а в случае романтических увлечений — продлить роман. Дела рассматривались в индивидуальном порядке, а соответствующие органы помогали ускорить решение проблем каждого.

Но настоящей проблемой стало усиление инакомыслия, в основном в среде научно-творческой интеллигенции. Сильно фестиваль повлиял и на деятелей культуры.

Никогда еще так остро они не осознавали необходимости реформирования советской культуры, как после просмотра и прослушивания западных песен, танцев, фильмов. Множество деятелей выступили за прекращение культурной изоляции Советского Союза, за необходимость осмысления иностранного опыта.

В «Стенограмме обсуждения итогов международных конкурсов на шестом Всемирном фестивале молодежи и студентов 13 августа 1957 года» прозвучала критика отсталости советской художественной культуры (Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 2329. Оп. 3. Д. 572. Л 6«).

Однако процесс либерализации общества шел медленно, на быстрые перемены деятелям культуры рассчитывать не приходилось. Напротив, жара фестиваля быстро сменилась холодком. Приведем выдержку из уголовного дела по статье «Антисоветская агитация и пропаганда» (ст. 58.10 УК СССР), заведенного на неких И. М. Каца, В. В. Мануйлова и А. Р. Тыминского от 8 января 1958 года:

«Кац И. М. (1937 года рождения, русский, студент фармацевтического института, член ВЛКСМ, г. Москва), Мануйлов В. В. (1939 года рождения, русский, учащийся 9-го класса школы рабочей молодежи), Тыминский А. Р. (1940 года рождения, русский, член ВЛКСМ, лаборант в институте) встречались с иностранцами, рассказывали им о советской жизни. Пытались передать туристам письмо для отсылки в Англию: „Как мы предполагали и ранее, после фестиваля началась грандиозная чистка, внешне не официальная <…> Сейчас в Советском Союзе <…> чувствуется жесточайший террор и репрессии“».

ГАРФ, Ф. 8131. Оп. 31. Д. 80257

Наверняка студенты несколько преувеличили величину «чисток» — следы хоть сколько-нибудь масштабных репрессий не сохранились ни в архивах, ни в воспоминаниях. Но верно другое: власть начала подтягивать ослабевшие гайки. Причиной был не только фестиваль, за месяц до него Н. С. Хрущев едва не потерял должность в результате сговора собратьев по партии. Так называемое дело антипартийной группы Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова сильно сказалось на отношении Хрущева к власти: сумев удержаться на волоске от падения, он решает больше не допускать подобного и максимально усиливает личные рычаги контроля.

Свой и чужой

Фестиваль пусть и одноразово, но дал то, чего не хватало: ощущение свободы, возможность культурного обмена, взаимодействия с «другими» (во всех смыслах) людьми.

И советская, и иностранная молодежь жаждала соприкосновения полярных миров, ведь именно такие контакты рождают идеальную почву для всестороннего развития. Об этом в интервью газете «Советская культура» говорит американка Присцилла Джонсон:

«Когда люди имеют возможность поговорить и установить личный контакт, они могут лучше понять друг друга. В мире нет единого взгляда на жизнь, нет единой философии. Народам с различным образом жизни надо уживаться на одной планете, не пытаясь мешать друг другу. Нам, американцам, нравится свой образ жизни, и, как я имела возможность убедиться, по-своему хотят жить и народы других стран. Чем больше правды мы будем знать друг о друге, тем будет лучше для мира и дружбы на земле. Я надеюсь, что Московский фестиваль укрепит дружбу и взаимопонимание между советской и американской молодежью».

Так фестиваль не только показал существующие проблемы, вызванные изоляцией от западной культуры, но и указал некоторые пути к их разрешению: сотрудничество, диалог.

Но власть была занята другим, поэтому вопросы масштабного реформирования и продолжения политики «открытых дверей» были отложены в долгий ящик. Однако западная культура просачивалась через образовавшуюся идеологическую брешь. Так, именно после фестиваля в определенных кругах (сперва золотой молодежи, а потом и обычной студенческой) популярностью стали пользоваться джинсы и кеды, игра в бадминтон, западная «новая» литература. Даже роман «троцкиста» Оруэлла проник в советское пространство, о чем упоминает в мемуарах искусствовед И. Голомшток:

«Меня разыскали в музее два молодых англичанина и сказали, что привезли мне подарок от моего старого друга Алика Дольберга, теперь проживающего в Лондоне. Мы вышли в Итальянский дворик, где было мало народа, и они вручили мне две книги: „Мрак в полдень“ (в последнем русском переводе „Слепящая тьма“) Артура Кестлера и „Звериную ферму“ („Скотный двор“) Джорджа Оруэлла — книги по тому времени криминальные. Мы стояли и беседовали у „Давида“ Микеланджело, а в двух шагах торчал некий гражданин в штатском и внимательно прислушивался к нашему разговору».

Вырос интерес к художникам-авангардистам, который позже выльется в печально известную выставку 1962 года в Манеже, когда и родилась знаменитая фраза Н. С. Хрущева:

«Что это такое? Вы что — мужики или педерасты проклятые, как вы можете так писать? Есть у вас совесть?»

Не менее значимым, чем приоткрывшееся окно в Европу, для советских студентов стал пересмотр взглядов на собственную культуру. Во время фестиваля и после него вовсю обсуждали еще недавно запрещенных Замятина, Есенина, Ахматову, Зощенко.

Полученный опыт открытых дискуссий по любой теме сделал свое дело: примерно в эти годы начинают оформляться идеалы будущих шестидесятников — ориентация на расширение свободы, открытость, образованность и глубокая эрудиция. Столкновение с чужим сделало кругозор тысяч советских студентов шире, многих избавило от предрассудков по поводу иностранцев. Молодежь всего мира хотела знакомиться и дружить, но политическая ситуация в те года была совершенно неподходящей для этого.

Хрущев еще какое-то время был нацелен на налаживание контактов и прекращение холодной войны. Так, в 1959 году он посетил США, приятно удивив уже американских студентов и обычных граждан.

Вместо закоренелого пропагандиста и ярого фанатика американцы увидели смешного дедушку в штанах по грудь.

Об огромном интересе к личности Хрущева может сказать и тот факт, что его визит освещали 5 тысяч американских журналистов — абсолютный рекорд на тот момент! Да и с президентом Эйзенхауэром общий язык был почти найден. Перспективы этой поездки были потрясающими, вся история могла пойти по другому пути.

Но случилось то, что случилось: спустя год произошел Карибский кризис, когда весь мир оказался на грани ядерной войны, а Часы Судного дня почти пробили полночь. Избежать апокалипсиса, к счастью, удалось, однако после этого сближению СССР и Запада уже не суждено было осуществиться.