Роботы-чародеи, пионерки-вампирки, гражданская война в Таджикистане и еще 7 историй забытой литературы 90-х

Цитата:

По имени Серафим, а по фамилии Чутьев отличался врожденной грамотностью. Откуда-то он знал, как пишется любое слово по-русски. Например, в пять лет он узнал, что есть корова, и он совершенно правильно написал: «корова».

А в семь лет услышал слово — энергичный, он сел и написал — «энергичный» — без одной ошибки. До одиннадцати лет он вызывал интерес своей прямо-таки грамотностью. Но уже в двадцать лет, — почти нет. А сейчас ему исполнилось тридцать, и это было мало кому интересно, подумаешь, пишет человек без ошибок, да мало ли кто пишет без ошибок. Школу люди окончили, институты, университеты, все грамотные, но кому может быть интересно, что «корова» пишется через «о».

Казалось бы, он мог преподавать русский язык, но оказалось, что ни одного правила он толком не знал. Он просто знал, как пишется, а почему именно так пишется, он и не учил, и не знал. Он безошибочно писал тексты с медицинскими и техническими терминами, ему иногда неплохо платили за срочную работу, но потом подобной работы становилось все меньше и меньше. Кроме того, во-первых, он был ленив, а потом, у него была любимая жена — Мария Федоровна Гульгуль. Она была младше его на пять лет, и они так пристрастились валяться по утрам в постели и жить почти без денег, и ему так неохота было вылезать из дома и тащиться из-за какой-то срочной работы и оставлять любимую, что его вылазки становились все реже и реже. В конце концов, он уже ходил, как на охоту. Добьет где-нибудь ошибки, принесет домой трофей, и они заживут. Потом опять кто-нибудь наляпает ошибок, он опять их прикончит.

Из повести «Султан и отшельник»

Цитата:

А ведь происождение слов банально. Возьем английскую народную казку «Юго-Заадный Ветер Эсквайр». В ней рассказывается о некоем человеке, который представлялся «Юго-Заадным Ветром». Он ходил по побережью и заговаривал с маленькими (лет 6-8) мальчиками, оставленными без присмотра. Далее на сцене появляется «Южный ветер». Он существует вне сказки. Он дует в негерметичное окно, вызывая в небольших размерах комнаты мороз. П.л… коч.н..т.. т.л..оо.. . т..щ.. .а …зе.и.той т…о.к. рвет г.л.с…е .в.зки …… ….. ……л….. …..щ. … … …… ..п….. ……. Е….. ….. …… …. Юц….р. …. ….. ….. . .щ. …. …х . ..к….. … т…… … . .р… … .г……. …………..г.ч …щ… ….. ..р.. …. . .т.. ……. .. ……. .ш.. …. ..п.и …… . .е…….т. в.. ………ю. …..н.. .. . . . .ум… ….. .п…т ….. …….. ……де. .м.. …….. ………. ….. . . .п…… .. . . . …… …… …… ……е …з. ….я …….. .. ….. ….. … .. …….я.и…б .м.. .. ….. …г.ф .. . .л..с.. …в .. …… ….. . …… .. г.. … н… . ..ф….

Если бы у меня сегодня не было времени, я охотно бы пошел в музей. Если бы я вчера был болен, моя работа сегодня была бы готова. Если бы пьеса меня заинтересовала, я ушел бы домой раньше. Если завтра не прибудут шагающие экскаваторы, мы сейчас же сможем приступить к работе. Я могу читать. Я должен читать. Поздно. Мне холодно.

Из романа «Инкрустратор»

Цитата:

Если бы я был Александр Исаевич, Галина Вишневская и Мстислав Ростропович дали бы мне возможность пожить на своей даче, а мимо бы шли люди как люди, и каждый говорил бы: — Страдалец!

Иногда ко мне как бы невзначай подходили делегации сердобольных евреев и предлагали эмигрировать в Израиль, а я бы им отвечал, что место писателя рядом с койкой его народа, и разносился бы привкус оскомины. По ночам мне бы снились апельсины в Яффе и горький запах пустыни, но утром я бы ни о чем не жалел.

Если бы я был Солж, ко мне в Рязань приехал бы Твардовский и увез бы мою рукопись в Москву — там меня печатают и принимают в Союз писателей, а так меня, просто онаниста, отовсюду гонят и левые и правые, хотя я сочувствую народному горю ничуть не меньше, чем Солж. Многие известные люди — не только Галя и Слава — гордились бы знакомством со мной, а так все поскорей стараются забыть бедного онаниста, меня. В конце концов, будь я Солж, к голосу моему прислушивалась бы Россия и, когда меня (т.е. Солжа) пытались бы оболгать нехорошие неврастеники, им бы отвечали:

— Не трогай, это святое. Он первый, кто расставил точки над i.

Никто меня не любит — а вот в том случае, если бы я был Солж, — девочки, юные совсем, груди еще не сформировались, попки торчат в разные стороны, засыпают с моими книжками под подушкой, им звонят, их зовут — а они отвечают:

— Я не могу, я занята, у меня… — и таинственно дышат в трубку, бедные козочки.

Был бы я Солж, дружил бы я с Беллем и мы бы с ним презрительно морщились при аббревиатуре КГБ, ненавидели бы тоталитаризм в любом его проявлении, даже в латентном. Тысячи диссидентов — а каждый из них неоднозначен — искали бы в моих книгах Путь и каждый день, по многу раз напиваясь, называли бы меня Лев Толстой нашей эпохи.

Если бы я был Солж — у меня бы родился сын, и его бы крестили в церкви на Кропоткинской, и многие, проходя потом мимо, шептали:
— Здесь! — и показывали бы пальцем. Затем шли бы в метро, .забывали — но все равно это что-нибудь да значило.

Из рассказа «Солженицын, или Голос из подполья»

Цитата:

Отец Наташи был строителем, а мать медицинской сестрой. Когда Наташе было девять лет, отец надорвал себе живот, таская на стройке камень и умер в больнице. На похоронах отца людей было немного, но по мокрому чёрному асфальту и ступенькам парадного гнили растоптанные цветы. Наташа думала, что их подарили маме и, собрав цветы вечером картонной коробкой, поставила их в кувшин. Но мама выбросила цветы и скоро вышла второй раз замуж за прокуренного человека, лечившегося у неё в больнице. Наташа не любила нового мужа мамы и отказывалась называть его отцом, за что мама её била сильной ладонью по лицу.

В четвёртом классе Наташа начала курить, а в пятом на дне рождения своего соученика Вити — жить половой жизнью. Однако любимыми занятиями Наташи было танцевать на дискотеках и пить водку. Она часто напивалась пьяной, инстинктивно стремясь постичь суть вещей, и дралась с подругами, таская их за волосы. После восьмого класса она пошла учиться в строительное ПТУ, чтобы достроить дом, который не успел достроить её отец. В ПТУ она сделала себе два аборта, а по его окончании стала работать на стройке. Наташа терпела мужчин только для постели, а вообще ненавидела, и все мужчины называли её шлюхой. В последний вечер своей жизни Наташа сильно напилась сивушного раствора и позволила своим сотрудникам Диме и Толику оплодотворить себя в долгой одуряющей свалке на койке тёмного вагончика. Во время оплодотворения все трое вели себя как животные, рычали, ревели, бились головами в неживые предметы, ругались матом и даже порвали на Наташе майку. Потная и измождённая многократным приёмом семени, Наташа погрузилась в подобный обмороку сон, пробуждение из которого было страшным. Из него Наташа запомнила только лицо красивой беловолосой девочки с неподвижным взглядом, похожим на дырки розетки, и ужас смерти, впившийся ей в голову своими когтистыми птичьими лапами.

Наташа лежит голая на ледяном столе, накрытая с головой целлофановым покрывалом. На покрывале проступает иней. Откуда-то сверху светит страшная белая лампа. Наташа думает, что она уже на том свете. Нечеловеческий мороз стоит перед ней как церковь со множеством колоколен, уносящихся ввысь. Губы Наташи начинают шевелиться, вспоминая совершённые ею грехи. От исповеди её начинает сильно тошнить. Чьи-то сильные руки подхватывают Наташу под мышки и за ноги, тащат от лампы в темноту, кладут животом на холодное железо и сдирают покрывало.

Из романа «Мрак твоих глаз»

Цитата:

Секс по телефону

Оператор достал
Он видит всё

но это его стезя

Он волшебник на корабле
он капитан

Что ты скажешь про любовь
когда говорить нельзя

Всё отключено
и везде туман

Мне не хочется сдвигать эту гору

Я верю только в то что она стои́т

Разговоры вышли

но одному разговору
впору опять войти

и внешний вид
склона до рвоты напоминает грудь
тройку или четвёрку

Подберём что надо

В детстве я любил смотреть
как проливается ртуть

Теперь люблю серебро

и это моя награда

Во всех местах потухли номера

Всё уже написано
сказано нарисовано
Рукописи не горят

но мы не кончили вчера
потому что были слишком сонными

Цитата:

Между тем полдень разгорался, становилось душно.

В центре столицы, в одном здании окна были открыты. Они выходили на узкую кипящую улицу, всю утыканную памятниками.

Один из памятников — Юрий Третьерукий — наклонился, посмотрел в окно каменным глазом и отчего-то погрозил пальцем.

Из открытых окон валили клубы пара, разносивших по улицам запахи мяса, лука и водки.

Из повести «Мультипроза» (1992)

Цитата:

Двоюродная земля

Видел: таджикская интифада, подростки с дрекольями и камнями
наступали на солдат, едва прикрытых пластмассовыми щитами.
Снайперы из здания ЦК разили нападающих, тех подымали
на руки и шли вперёд.
Давидзон сказал: «С твоей внешностью на улицу лучше не выходить».
Я ответил: «С твоей внешностью (!) лучше не выходить на улицу».
Крики, выстрелы, кровь, дым — долой коммунистов, русские, уезжайте в Россию,
Аллах акбар.
Снесли памятник Путовскому на одноимённой улице,
разбили стёкла аптеки, засрали школу.
Статистика молчит обо всех сожжённых, изнасилованных и ограбленных.
Позже площадь перед зданием ЦК назовут Шахидон, то есть безвинно убитых.
Видел: баррикады на улицах, ночные костры, дружинники, сбитые в кучки у домов.
Огненные бздюхи в небе над городом. Исход русских.
Взятки на контейнерной станции. Квартиры и дома за бесценок.
Давка за буханкой хлеба.
В этом переплёте сломит голову сам чёрт.
Памирцы, гармцы, кургантюбинцы, кулябцы,
орджоникидзеабадцы, ленинабадцы. Узбеки.
Вслед за лунатиками феодал-коммунистами пришли марсиане демоисламисты.
Не забудем о бухарских евреях.
Куда деваться корейцам, если Среднюю Азию покинут русские?
Афганистан. Общая граница СНГ.
Белые в пекле, в глухой душегубке, в коммунистическом Таджикистане,
который держится на штыках демократической России.
Злой хаос, энтропия, обвал.
Мы пришли и принесли сюда замирение, мы уходим и оставляем руины.
Помните, во времена идеологического террора, гнёта,
мы жили как в дрёме, делились насущным,
знали не понаслышке, что такое гостеприимство,
добро было выпуклым, как хлеб-соль. Или мы добренькие, пока под кнутом?
Человек оказался мелким для свободы, свобода оказалась мелкой для человека.
Не будите во мне зверя! В сарае своего душанбинского дома
я оставил папки с воспоминаниями старожилов о довоенном Таджикистане,
я не перевёл философские рубаи Джами, так и не издал избранного Хайяма,
не успел осмотреть древнезороастрийские памятники на Памире,
не искупался в Вахше.
Мне снятся осенние вечера в Душанбе, мирзочульские дыни,
пыльная фисташковая роща на холмах.
На православном кладбище лежит моя мать.
Могила заросла, и памятник осел. Надрывается сердце.
Слезоточение, без сомнения, было бы самым одухотворенным
из всех видов чувствования, если бы не эти проклятые сопли.
Не бойтесь слёз, молодые поэты!
Прости-прощай, мама!
Прости-прощай, юность,
прости-прощай, двоюродная земля!

Цитата:

Толпа свистела и размахивала флагами с надписью:

«Долой луковую царицу!» В переулке демонстранты давились от смеха, а отец с матерью стояли на коленях.
Сиротка задумчиво дунула в саксофон и отправилась странствовать. Она пришла в чужую землю и, разыскав в лесу охотника, спросила, правда ли, что от нее пахнет луком. Но охотник говорил на чужом языке, а она на родном. Чужой охотник не понял родного языка, и неумытая сиротка побрела дальше. Колдунья тоже ничего не смогла ей ответить. Тогда ей пришлось вернуться на родину.
Из жалости ее взяли на работу в ночное заведение «Конфуз», что напротив домика умершего музыканта. По-прежнему у нее было только детское платьице и чужой саксофон, из которого она по вечерам извлекала весьма странные звуки — ее там и держали за дурочку. Играть она так и не выучилась, да и не хотела — душу берегла. А сколько ни пыталась хозяйка убедить ее, что раз уж она тут — могла бы и с гостями подзаработать, — все не слушала. «Царская невеста блюдет девственность», — отшучивалась хозяйка.

Свет, желтый и липкий, заливал столики, которые со временем тоже стали желтыми и липкими. Сиротка сидела на полу, пряча свои пустые глаза. С саксофоном она не расставалась. Пьяный поэт бренчал на лире, полицейский плясал с самой молоденькой из девиц, художник давно уронил голову на стол. Тут пришел один князь и сказал, что царь не знает, куда себя девать от тоски.

Из рассказа «Крыса»

Цитата:

Нам приносят еду, я закидываю голову — как мало звезд, я думала, в Индии должно быть потрясающее небо — в Индии — да, но не в Де­ли, здесь смог — мы сидим до утра, обсуждая кино, Блие, Кроненберг, фон Триер, Вендерс, Линклейтер, Бартон, Альмодовар, «Trainspot­ting» — это круто, это по кайфу — и какой там чумовой оператор, просто кончить можно — да, да, все эти раскадровочки, ракурсы, соче­тания цветов, интерьеры, это гениально, а му­зыка, это гораздо лучше романа, но роман то­же ничего — я не читала — я читал отрывки, в Лондоне, три года назад — но ведь там тоже, понимаешь, дело не в смысле, не в словах, а в том, что это — кино, а не литература, просто там при желании проще найти, за что зацепить­ся не глазу, а мозгам, весь наш великий кинема­тограф и пребывает сейчас в такой заднице от­того, что привык, как и великая русская литера­тура, читать морали, воспитывать души, блин — нет, ну не скажи, просто нет денег, у нас были гениальные фильмы, я учился в театральном, потом бросил, именно потому, что ничего не снимается, не в театре же играть — я не про то, что было, а про сейчас, критерий, на самом де­ле, простой — либо есть сквозняк, либо нет — что значит сквозняк? — ну, вот ты смотришь Бертолуччи, и понимаешь, даже не понимаешь, а чувствуешь, что очень здорово, все красиво, гармонично, что с ним все в порядке, но ниче­го не сквозит, не зияет, все такое обтекаемое и гладкое, как яйцо, а у Стеллинга, например, в «Иллюзионисте» все время это ощущение бре­шей, прорех, и оттуда что-то такое лезет, как, помнишь, в одной из финальных сцен, когда ге­рой начинает вытаскивать из шляпы бесконеч­ную ленту связанных разноцветных платков, чего раньше в этом обустроенном культурном мире не было, или «Jaberroworky» Гиллиама, это сразу чувствуется, когда какой-то инопла­нетный воздух просачивается и отравляет тебя, какие-то миазмы — ну, Анастасия, ты много хочешь, миазмы, оргазмы, это разные фильмы, их нельзя сравнивать, разные состояния — но ведь я сравниваю не состояния, я понимаю, что может быть шелк, а может быть бархат, это состояния, а иногда по этому шелку-бархату вдруг пробегает искра или мерещится шов, а его нет, или он есть, но такой скользящий, испаряющийся, исчезающий от прикосновения, ты смотрел «Коаянискацци»? там же постоян­но это ощущение зазора — да, но мне «Барака» даже еще больше понравилась, это просто чу­ма, я просто смотрел и втыкал — а ты видел «Шамана» Бартабаса? — нет, о чем? — фор­мально — о России, о двух людях, убегающих из ГУЛАГа, один — скрипач, такой музыкант-доходяга, а второй — якутский шаман, они на­тыкаются на табун диких лошадей и спасаются от охранников в тайге, но шамана ранят и он умирает, а интеллигент со скрипкой на своей лошадке двигается дальше и открывает для се­бя совершено другой мир, мир духов, которые все время вокруг нас, и с ними нужно уметь об­щаться, чем-то очень похоже на «Мертвеца», когда ты смотришь и понимаешь, что есть слова о магии, о шаманизме, обо всем об этом, — и есть плоть, и вот как есть слово — человек, а людей миллиарды — ну Людей-то, положим, меньше, один на десять тысяч, все остальные роботы — да, конечно, но ты знаешь, что я имею в виду, так и здесь, ты смотришь и осяза­ешь какую-то совершенно диковинную плоть, но абсолютно реальную, живую, и ты не пони­маешь, как ты мог не подозревать об этом мире раньше, не об абстрактном мире якутского шаманизма, а именно об Этом мире…

Из повести «Travel Агнец»

Цитата:

Как холодно было в тот вечер! А в какой вечер было не холодно, блин?! Тва-аю ма-а-ать… Девочка со спичками зажгла еще одну спичку, провалившуюся в подкладку, но не стала на этот раз вызывать образов родственников, а просто и конкретно закурила «Беломор», выпустила ноздрями дым и поймала при этом кайф. Она изучала методы согревания. Можно побегать. Погреться у костра. Йобнуть водки. Выкурить папироску. Трахнуться. Супчику поесть. Или каши горячей.

Насмотревшись в окна на пушистые ели в огнях своих богатых ровесниц, на румяных гусей и свиней, переваливающихся куда-то там, Девочка со Спичками, С Которой Ничего решила и в своей светелке устроить праздничек. Больная мать ее наконец умерла. «Отдала Богу душу», — говорил ее больной отец. А где он, Бог. «До Бога высоко, до Путина далеко»,— говорила ее больная бабушка. Ее больные братья и сестры смущенно чесали пятки и невесело шмыгали носами. Хлеба не было три дня. Все были больны: кто бронхитом, кто тонзиллитом, кто алкоголизмом, а кто и всем вместе. На лекарства денег не было. Чтобы согреться — трахались и пили. Чтобы вылечиться — пили и трахались. Курили вот еще тоже. Девочка нашла в шкафу рыжий елочный скелет, припрятанный там с прошлого года, вставила его в кастрюлю с землей, повесила на него свои рваные полосатые носки и тщательно завернула ноги в портянки. Из спичек склеила зайчика.

И тут в дверь позвонили. Все уже были в дымину в пятом часу утра 31 числа. На пороге стоял DED MOROZ, но такой, как будто его неделю держали в бочке со спиртом, а потом в бачке с мусором.

— Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты, ты подарки нам принес, пидарас косматый?— по инерции спросила девочка.
— Нет, ребята, не принес, денег не хватило,— по инерции ответил DED MOROZ.
— Так зачем же ты пришел, старое мудило?— по инерции ответила девочка и захлопнула дверь перед его красным носом.

Так повторялось каждый год, и она уже привыкла.

— Говорят, под Новый год что-нибудь желается, что-нибудь произойдет, но быстро забывается,— запела она и пошла ставить бак на огонь. Верхние ноты уходили в сип, нижние— в бас.
— Весьма фальшиво,— сказал ей Ворон на Дубу.
— Сидит ворон на дубу, он пророчит мне судьбу,— ловко парировала Девочка со Спичками.
— Там мясную обрезь выбросили, поди подбери,— по-доброму пикировал он.
— Я мигом!

Из рассказа «Девочка, С Которой Ничего»