«Одна распутная, развращенная женщина, будучи в нетрезвом состоянии, на огороде вступи­ла в порочную близость с кобелями. От срамных истечений в результате этого блудного дела и появился картофель. По­ этому и называется картофель пон колъкъ- яс (кобелиные клубни [яйца])»

Вообще у Щербы среди студентов была репутация чудака, и я не имел представления в ту пору, что занимаюсь с великим ученым, одним из основоположников современной структурной лингвистики, создававшим в ту пору учение о «грамматической связанности», или «грамматической отмеченности», о смыслах, которые мы улавливаем по конструкции фразы даже в тех случаях, когда подставляем слова, лишенные смысла. Так, при мне он придумал и велел мне написать на доске фразу «Кудматая бокра штеко булданула тукастенького бокреночка» — абсолютно понятную русскую фразу, несмотря на то что этих слов нет ни в русском и ни в каком другом языке. Потом «бокру» заменила «глокая куздра», но при мне была бокра!..

«Дом наш — трехэтажный, и над нами располагается священнослужитель, занимающий второй этаж. Вместе с ним там обретаются многочисленные дети, а с ними и свиньи. Вот эти-то дети и свиньи низвергают реки мочи. Следовало бы приделать над притолокой коленчатый желоб, ведущий в три корзины с известью, чтобы отвести этот чудовищный поток».

Андрей Борисович, некогда очень богатый барин, масон-филантроп, окружал себя детьми и бегал от взрослого человечества, только одних детей он считал честными и благородными. Заботливость о детях была очень оригинальна. Он был крестным отцом всей своей деревни и давал своим крестникам такие мудреные для крестьян имена, что последние так и умирали, не умея правильно затвердить своего названия. У него был крестный сын то Фусик, то Садик, то Тихик, то Зотик, то Капик, то Псой, то Дада, то Кукша, то Пуд. Крестницы его именовались: Стадулиями, Праскудиями, Кикилиями, Пуплиями.

«Ишь имена какие выбирал наш барин, — говорили крестьяне. — Ум за разум у него зашел, не знаем, когда и праздновать их именины». И в такие минуты обращались к барину, спрашивая, когда надо праздновать. Барин торжественно разрешал их сомнение. «Как, бишь, твоего сынишку-то зовут?» — спрашивал, бывало, он пришедшего. «Да Кукшею, ваше сиятельство, его именовали», — отвечал крестьянин, тоскливо махнув рукой. «Празднуется 21-го августа. А твой?» — обращался барин к пришедшей бабе. «Уж и не выговоришь, батюшка! Сиглия, кажется». — «Сиглии нет, — отвечал, бывало, барин, — Сиглитикия — так есть. Празднуется января 5-го, октября 24-го». «С панталыку спятил наш барин», — говорили крестьяне.

И, действительно, добрый к своим крестьянам, попечительный и заботливый, он последние годы стал сходить с ума. Он завел у себя на дому школу для своих крестников и крестниц, но вместо того, чтобы учить их грамоте, приказал им затверживать параграфы масонской ложи, к которой он сам принадлежал. Барин хотел всех своих крестьян сделать масонами и образовать их верными сынами отечества.

Под конец он впал в галлюцинацию: мысли его бродили в подземном пространстве, и ему виделись гномы, над которыми он воображал себя властелином. На гномах и сосредоточились все его мечтания и надежды. Когда строилась московская железная дорога, он подавал прошение генералу Клейнмихелю, предлагая ему сотрудничество своих подчиненных гномов, уверяя своим честным словом, что эта сволочь, которая разрабатывает подземные жилы благородных металлов и бронзовых руд, будет гораздо полезнее всех инженеров и землекопов в мире.

В Мозамбике в наше время убивают и расчленяют мужчин с алопецией ради золота, которое, согласно поверью, содержится в лысой голове. Местные знахари также просят приносить им внутренние органы облысевших людей, чтобы провести ритуал привлечения к клиентам богатства и удачи. Знахари Танзании для аналогичных ритуалов предпочитают использовать части тел альбиносов, в частности, детей.

Жарким полднем я выбрался из даунтауна Чикаго и забрёл в район складов и каких-то ангаров, переделанных в бары и отели. Я шёл наугад, заблудился, но мне здесь нравилось. Было безлюдно, ни одного деревца или куста — один кирпич да чугун. И тут из-под круглой каменной арки медленно выкатился автомобиль — качнулся и замер. Это была дорогая, роскошная машина — «Ягуар» жемчужно-серого цвета. Окна её были открыты. Рядом с водителем сидел человек, лицо которого показалось мне знакомым. Это был он — Хельмут Ньютон. Я не захотел пройти мимо. В голове молниеносно созрел план: познакомиться и попросить у фотографа денег.

Как мне это взбрело на ум? Дело в том, что я подумывал остаться в Америке. Группа IRWIN попутешествует и вернётся в Любляну, домой, а у меня никакого дома не было. Я перестал быть московским художником, мне нигде ничего не светило. Я мечтал о новых приключениях, только вот финансов не было. Лежали в кармане три или четыре сотни долларов — и всё. А Ньютон смотрелся в «Ягуаре» здорово. На нём был летний пиджак, цветастая рубаха, на лбу — солнцезащитные очки, и это точно был он. Он повернулся и обращался к кому-то на заднем сиденье, и все его жесты выражали хорошее настроение, уверенность. Как тут было не обратиться?
Вот я и сказал:

— Мистер Ньютон?
Он тут же оборвал разговор и повернулся ко мне:
— Да?
— Хочу с вами поговорить.
— Слушаю.
— Вы мне очень нравитесь.
— Упс!
— Это не всё. Я — поэт, в Чикаго — случайно, и у меня нет денег. Может, вы дадите пару сотен?

Ньютон поглядел на меня пристально. Хорошее настроение его не покинуло. Он приоткрыл дверцу машины, но наружу не вышел.
— У вас русский акцент?..
— Так и есть.
— Вы еврей?
— Отец еврей.
— А! — сказал Ньютон. — Полукровка.
— Хм. <…>
Тут кто-то, сидящий в машине сзади, что-то сказал Ньютону. Голос был вроде бы женский.
— Хорошо, — сказал Ньютон и вылез из машины на асфальт.

Теперь он стоял передо мной и рассматривал меня с ног до головы. Я вдруг ощутил ветерок, исходящий от него — сладкий аромат порнографа.
— Я могу дать вам деньги, — сказал он. — Я всегда ношу с собой три тысячи долларов наличными. Так должен делать любой поэт.
— А-а…
— Да, я знаю. Не все поэты имеют три тысячи. Три тысячи я ношу с собой по совету Сержа Генсбура. Он тоже был поэт. Знаете его?
— Да, — ответил я. — Мне нравится его фильм про свалку.
— С Джо Далессандро и Джейн Биркин?
— Да.
— Генсбур сказал мне, что три тысячи всегда имел при себе Пикабиа, его любимый поэт.
— Я люблю Пикабиа, — сказал я.
— Ах так, — сказал Ньютон, — вы знаете и Генсбура, и Пикабиа… Хорошо, я дам вам деньги.
И он залез в карман и извлёк оттуда пачку долларов.
— Здесь полторы тысячи, — сказал он. — А другие полторы я оставлю себе, ведь день ещё не кончился.