Гриква, долганы, камчадалы и другие: как европейские колонисты превращались в аборигенные народы

Множество самых разных подобных стратегий выживания и коммуникации демонстрировали сообщества русских старожилов Северо-Восточной Сибири, расселявшихся на территориях от Таймыра до Чукотки в XVII и XVIII веках.

Наиболее «русскими», сохранившими культуру своей старой родины оказались «индигирщики» — жители Русского Устья, представляющего собой группу поселений (поселок и три десятка заимок) в дельте реки Индигирки. По одной из версий, оно было основано новгородцами, бежавшими после разорения города опричниками Ивана Грозного в 1570 году; по другой же, более популярной в научном сообществе — казаками-землепроходцами в середине XVII века.

В новых условиях индигирщики, вынужденно отказавшиеся из-за сурового климата Крайнего Севера от земледелия, практически полностью перешли на рыболовство. Слова «рыба» и «еда» в местном говоре превратились в синонимы.

Зимним жильем оставалась традиционная русская изба, а летним стала несколько модифицированная сибирская ураса. Это были пирамидальные сооружения на четырех жердях — «козлах», высоко выступавших над всей постройкой. Потолок представлял собой настил из плах, покрытых дерном. Стекло в окнах заменяла налимья кожа.

Находясь в постоянном контакте с коренным населением — юкагирами, а позднее эвенами и якутами, вступая в браки с местными женщинами, индигирщики сохраняли свою национальную идентичность, понимаемую в том числе и через православие (впрочем, священник появлялся в этих краях лишь раз или два в году). В наименьшей степени по сравнению с другими группами русских старожилов региона за столетия изменилась внешность индигирщиков, минимальными оказались и заимствования из местных языков.

Тем не менее среди жителей деревень появились шаманы — не только пришлые эвены и якуты, но и русские.

Бытовали и мифы, основанные на смешении языческих элементов с христианскими, в которых, возможно, нашли отражение традиционные мотивы сказаний Русского Севера, а также юкагирский (или же «прауральский»?) фольклор. Среди них — рассказ о том, как гагара-черт из-под земли воду достал:

«Перво ниохто не был, ни людей, никого, бул только дух на небесах, и от этого духа основался человек, и он там жил, на небесах. Он думает, этот человек: должна ведь быть жемля. Он посмотрел вниз — а там моро — и увидел: чего-то чернеет одном мести. Вот он к нему жближился, этому месту, и увидел: гагара на море плавает. Стал он ш ней баять (он-тоже, этой гагара, как швятой). Гагара ему так рассказал: «Я стал от белой пены, от морского наводнения, а ти от чего стал?» — спрашиват. «На небесах есть дух — я от того духа. А ты знашь, агде жемля лежит?» — «Я думаю, жемля внутри есть, очень далеко». — «Как-нибудь не могошь ли достать жемли?»

Нирнул этот гагара и не был долго, потом выплул пустой. «Ешь жемля, думаю; шила не хватило, оннако, дойти». Тогда дунул ему дух шилу-ту, прибавил шилу — он ш этого нирнул. Долго он не был и вышел потом — не мог дойти: шила не хватило.

Ешшо дух добавил к нему. Он нирнул, гагара, треттёй раз. Долго-долго не бул и потом выплыл и вынёс он жемлю на шибе. Эту жемлю дух у него жял и дунул по вшому швету. Онну сторону загородил, другую дунул эту жемлю. А где упало больше, там стали горы, курганы, а где меньше — суша, а моро мором осталось (загородил потом). Дух потом и говорит: «Станем мы строить престол». Дух строит свой — гагара свой. Потом у них стали апостолы, чтоб послать куда. Приходят духу апостолы, говорят: «Гагара строит стол повыше твоего столу». Дух послал апостола, чтоб гагара строил престол пониже. Гагара не соглашаеца. Другоядь послал. Не соглашаеца гагара, апостола к себе не подпущает.

Тогда дух пришел сам. «Как ты више моего престолу строишь?» Но тот не захотел. «Я, — говорит, — жемлю на то доставал». Стало спорно у них. Тогда дух озлился, сдунул гагарий престол моро и сказал: «Будь ты Сатанаил!» Гагара моро упал. Ему досадно стало, он и дрыснул раз и два. При том был апостол Архангел Гариил, он не дал ему третий раз дрыснуть — заткнул. А от того получились гадости разный, коварности, худые птицы, болезги. Вот откуда жемля и гадости разный«.

Влияние юкагирского народного творчества прослеживается и в возникновении специфичного для общин русских старожилов Индигирки и Колымы жанра импровизированных любовных песен — андыльщины. Впрочем, основу фольклора составляли русские былины, сказки, песни и легенды.

Разве что лешего для жителей дельты Индигирки заменил «сендушный» — хозяин тундры, внешне похожий на человека, но с отсутствующими бровями и ресницами.

В куда большей степени креолизировались, то есть смешались с местным населением и переняли его обычаи и идентичность, русские предки старожилов центральной Чукотки — марковцев, или оседлых чуванцев.

Русские появились в этих местах в середине XVII столетия, однако после фактического поражения в вековой войне с чукчами около 1770 года поселения в регионе были упразднены, и они вместе с союзниками: эвенами, юкагирами, а также чуванцами, говорившими на ныне мертвом языке, близком к юкагирскому, — ушли в направлении Камчатки и Нижней Колымы. Новым их центром стал исчезнувший в начале XX века город Гижигинск на берегу Охотского моря. Оставшиеся же на месте кочевые чуванцы переняли чукотский язык, хотя и сохранили самоидентификацию.

Посетивший Гижигинск в 1853 году Карл фон Дитмар так писал о местном населении:

«Большая часть, как почти все казачьи семьи, представляла помесь, возникшую от смешанных браков русских с туземцами. Чистая русская речь слышалась нечасто: напротив, язык пересыпан чуждыми словами и оборотами и искажен инородным выговором. Особенно распространены языки коряцкий и тунгусский [т. е. эвенкийский. — С. Ф.], все жители не только понимают, но и бегло говорят на них».

В середине XIX века гижигинцы, колымчане и жители других близлежащих регионов стали возвращаться в покинутый в прошлом столетии бассейн реки Анадырь: чукчей, которых не удалось победить военной силой, Российская империя постепенно подчинила экономически.

Тогда было основано село Марково — в нем жили русские, а также обрусевшие юкагиры и чуванцы, впоследствии слившиеся в единую общность. Поселение появилось в уникальной для Чукотки местности, представлявшей собой нечто среднее между тундрой и Русским Севером: вокруг простирались леса, а микроклимат позволял выращивать овощи.

Культурные характеристики местности также оказались «промежуточными»: марковцы одновременно знали русские былины и исторические песни и использовали собственный вариант юкагирского рисуночного письма.

Похожим образом формировалась и народность камчадалов — старожильческого русскоязычного населения центральной части Камчатки, потомков от смешанных браков ительменов и русских переселенцев. Традиционный уклад жизни и способ хозяйствования они переняли у первых, а фольклор — по большей части у вторых.

В 1920-х годах к камчадалам в административной классификации были приписаны и марковцы, сохранившие «камчадальство» как один из вариантов самоназвания.

Русские иммигранты советского времени не воспринимали старожильческое население региона как своих соплеменников: различия в культуре, говоре и внешности казались им слишком сильными.

Даже в документах той поры коренных жителей Индигирки и Колымы часто именовали «местнорусскими», подчеркивая их более низкий статус в неформальной иерархии наций.

Запись образцов долганского фольклора

На протяжении 1990-х старожильческие активистские группы вели борьбу за признание их коренными малочисленными народами Севера — удалось это с большим трудом камчадалам (в 2000 году), а также марковцам, объединившимся с чукотскоязычными кочевыми чуванцами.

Иные группы русского населения Северо-Восточной Сибири были полностью ассимилированы местными народами. Так, устьянцы и устьоленёкцы растворились в среде якутов и эвенков.

А русские старожилы Таймыра — затундренные крестьяне — вместе с рядом якутских, эвенкийских и энецких родов образовали новый народ — долган.

Своеобразные культурные заимствования проявились в долганских сказках: европейский «Кот в сапогах», с которым местное население познакомилось благодаря затундренным крестьянам, превратился в «Лису-плутовку».

Лиса-плутовка

Жил нищий крестьянин. Когда этот крестьянин помер, в земляном чуме-голомо остался сын сиротой. Этот мальчик от голода пропадал. Нашла его лиса.

— Я тебя человеком сделаю, — говорит. — Станешь богатым, женю тебя на богатой женщине.

Сказав это, лиса пошла к царю Грому. Говорит царю Грому:

— Есть один очень богатый юноша. Он послал меня сватать твою дочь. Обещает калым прислать: лесных зверей самых отборных. Пусть примут тех зверей в отдельных домах, приготовив для них еду, — сказала.

Царь Гром согласился. Лиса-плутовка обратно побежала. Встречая разных лесных зверей, говорила:

— Царь Гром такой богатый и щедрый, что велел для всех вас приготовить пищу. Зовет, чтоб отведали. Множество зверей стадами и стаями идет отведать. Царь Гром радуется, что попался богатый зять. Когда звери ели, заперли те дома.

Лиса-плутовка приходит к царю Грому.

— Ну, пришли звери?

— Пришли.

— Жених пока занят. Скоро прибудет на золотом корабле, — говорит.

Прибегает обратно к парню. Велит из тальника сколотить плохонький плотик. Велит украсить разными полевыми цветами, чтоб издали казался красивым и нарядным. В ветреный день плывут к царю Грому. Видит царь Гром: по морю плывет золотой корабль, нарядный такой. Царь радуется. Когда поднялся ветер, плот развалился. Прибегает лиса-плутовка к царю Грому и говорит:

— Случилась беда, потонул золотой корабль. Жених, человек отважный, спасся, а все имущество пропало, сам остался голым. Пришлите одежду.

Царь Гром посылает парню лучшую одежду и свой корабль. Лиса-плутовка советует парню:

— У царя своей одежды не разглядывай, приметят. Здоровайся только кивком. Во время еды примечай, как едят другие, вина пей совсем мало. Приезжает парень к царю Грому на его корабле, в его одежде. Устроили богатую свадьбу.

На том корабле и возвращаются. Лиса-плутовка говорит парню:

— Не останавливайся у своего земляного чума-голомо, остановись неподалеку от золотого города чужого царя и вели позвать меня. Мне прикажешь сходить узнать, как живется твоему народу. Как советовала лиса, парень проезжает мимо своего голомо. Приближается к золотому городу чужого царя. Останавливается и говорит:

— Хочу узнать, как живется моему народу. Где пропала моя лиса, разузнала бы, — говорит. Когда пришла лиса-плутовка, отдает приказание.

Лиса-плутовка прибегает к царю золотого города и говорит: — Царь Гром идет вас уничтожить. Быстрее убегайте. Спрячьтесь в том лесу, чтоб только головы были видны. Весь народ царя золотого города убежал в лес, испугавшись царя Грома.

Лиса-плутовка к парню возвращается с плачем:

— Народ наш истребили люди царя Абаасы. Всех съев, спрятались в том лесу. Попроси тестя — пусть поразит их молнией. Парень просит тестя ударить [молнией]. Вот царь Гром ударил [молнией] в тот лес — ни одного человека из золотого города не осталось в живых.

Парень поселился в том золотом городе, стал царем. Так и женился [он] на дочери царя Грома.

Конец.

На территории Аляски и Алеутских островов, управляемой в первой половине XIX столетия Российско-американской компанией, процесс смешения русских и аборигенов решили бюрократизировать и формализовать.

Дети от браков с алеутами стали называться «русскими креолами», обладали особым статусом и входили в среднее и мелкое управленческие звенья на местах.

Сравнивая ситуации, в которых оказались старожилы Якутии и Чукотки, с одной стороны, и русские креолы — с другой, антропологи Петер Швейцер, Евгений Головко и Николай Вахтин связали такие различия в политике с разницей в экономическом отношении к местному населению. Если на Северо-Востоке Сибири государство интересовала лишь дань-ясак и меха, поставляемые русскими охотниками, то Российско-американская компания активно использовала труд аборигенов в добыче морского зверя. После передачи Аляски США исчезло и креольское сословие, однако оставшаяся на российских Командорских островах группа медновских алеутов сохранила до наших дней возникший в XIX столетии язык, представляющий собой сложный синтез русского и алеутского.

Процесс смешивания и относительно равноправного сосуществования культур некоторых групп колонистов и аборигенов не уникален для Крайнего Севера России. В Канаде и экономическая модель, и климатические условия были схожими, а потому и события в общих чертах развивались по тому же сценарию.

Традиционная скрипичная музыка метисов Канады

Канадские метисы — этническая группа, появившаяся в результате смешанных браков французских и шотландских охотников и торговцев мехом с местными индейцами. Сейчас она насчитывает около 450 тыс. человек, что составляет 1,5 % населения страны.

Европейско-индейские общности возникали на протяжении колонизации Канады по всей ее территории, однако центром метисов как отдельной национальной группы стали прерии западных провинций страны: Манитоба, Альберта, Саскачеван. Освоение внутренних районов, как и пространств Сибири, началось в XVII веке. Похожей была и цель: колонизаторов из Северо-Западной компании интересовали главным образом меха.

Прибывавшие торговцы и охотники часто заключали союзы с женщинами местных племен, а рождавшиеся дети воспитывались на стыке культур и знали одновременно европейские языки отцов и индейские — матерей. Они становились лучшими сотрудниками колонизирующих компаний — теми же торговцами и охотниками.

Возникали и смешанные наречия. Например, в языке мичиф почти все существительные — французские, а глаголы — из диалектов индейцев кри, причем, в отличие от множества других подобных языков, грамматика отнюдь не упрощена, но, напротив, сохраняет наиболее сложные выразительные черты обоих источников. Число людей, говорящих на мичифе, всегда было невелико и век назад составляло, вероятно, 2–3 тыс. человек, а сейчас их насчитывается и того меньше — всего около 700.

Впервые канадские метисы заявили о себе как о политическом субъекте в Пеммиканную войну 1812–1821 годов. В это время британские колонисты, находившиеся под покровительством Компании Гудзонова залива, которая конкурировала с Северо-Западной компанией, начали заселять территорию нынешнего штата Манитоба, где до того доминировали метисы.

Одним из основных предметов экспорта местного населения был пеммикан — питательная смесь сушеного мяса и жира бизонов с ягодами.

Новые колонисты попытались запретить экспорт пеммикана из региона, что привело к серии вооруженных столкновений. Закончилась война лишь с объединением компаний.

Через полвека территории Компании Гудзонова залива перешли к Канаде. Будущие штаты Манитоба и Саскачеван стали ареной противостояния между метисами и властями. Восстание на Ред-Ривере 1869–1870 годов привело к образованию штата Манитоба, бывшего сначала своеобразной автономией канадских метисов. Впрочем, уже через 15 лет новое восстание, на этот раз в округе Саскачеван, потерпело полное поражение, и, хотя метисы получили гарантии собственности на землю и прав на охоту, территории вскоре оказались в руках спекулянтов, а затем фермеров. Само же местное население все сильнее маргинализировалось. Только в 1980-е годы метисы были признаны наравне с индейскими и инуитскими (эскимосскими) группами коренной народностью Канады.

Тем не менее, в отличие от малочисленных и забытых смешанных групп Крайнего Севера, образовавшихся на окраине Российской империи, канадские метисы сыграли немалую роль в истории и общественной жизни страны.

Разумеется, обладают они не только политической, но и культурной идентичностью. Метисский фольклор объединил в себе черты всех его предшественников: герои-трикстеры из французских народных сказок (Ти-Жан), мифов индейцев кри (Уисакечак) и оджибве (Ненабуш) взаимозаменяемы в их текстах. А французский оборотень ругару объединяется в легендах с ледяными чудовищами алгонкинов.

Метисские литература и кино к концу XX века получают признание и становятся частью общеканадской культурной сокровищницы. Написанный в начале 1970-х автобиографический роман Марии Кэмпбелл «Полукровка», посвященный проблемам бедности и расовой дискриминации, изучается во многих школах страны. Дебютный фильм Luk’Luk’I метисского режиссера Уэйна Уапимуква получил на родине несколько престижных призов и вошел в список 10 лучших канадских картин прошлого года по версии Международного кинофестиваля в Торонто.

Трейлер фильма Luk’Luk’I

Еще одним регионом, где пришлые европейцы, смешавшись с местным населением, образовали новые народы, перенявшие образ жизни аборигенов, стала Южная Африка.

Потомки голландских колонистов и готтентотских женщин образовали не только отдельные этнические общности. Некоторые из них, а именно — гриква, смогли обрести — пусть и на короткий срок — свою государственность: множество таких стран (капитанств) существовало на протяжении XVIII и XIX столетий на территориях нынешних ЮАР и Намибии. В отличие от камчадалов и канадских метисов, гриква становились готтентотами не из-за тяжелых природных условий или включенности в те или иные экономические процессы.

Народность гриква сформировалась «благодаря» расизму: рожденные вне христианских браков голландцев дети не могли стать частью бурских общин.

Голландцы-буры, колонизировавшие всё новые территории, теснили гриква, и их капитанства превратились в своеобразный полуевропейский фронтир Южной Африки.

Последнее полностью независимое капитанство региона Восточный Гриквалэнд, управляемое династией Кок, стало британской колонией в 1874 году, а рехоботские бастеры Намибии сохраняли свою автономию вплоть до Первой мировой.

Исполнение национального гимна гриква

Современные гриква, относившиеся в ЮАР эпохи апартеида к промежуточной между «черными» и «белыми» категории «цветных», ассоциируют себя с древнейшим населением Южной Африки — сан (бушменами) и готтентотами. А смешанная группа оорламов Намибии полностью вошла в состав близкого к готтентотам народа нама, переняв и его язык. Как и канадские, а также некоторые российские метисы, потомки голландцев и готтентотов ведут борьбу за земельные права в рамках международного движения коренных народов.

История европейской колонизации сложнее, чем кажется на первый взгляд: несмотря на массовое уничтожение и оттеснение пришлецами аборигенных народов и культур, их взаимоотношения далеко не всегда представляли собой одностороннее подавление слабых сильными.

Во многих регионах мира местное население конкурировало с европейцами на равных. Сложные природные условия и экономическая целесообразность порой заставляли «продвинутых» колонизаторов перенимать образ жизни охотников и рыболовов, а то и растворяться в их общностях.