Рабочий день не становится длиннее — тогда почему мы всё больше загружены?

Резкие изменения в женской занятости совпали с возникновением «культуры переработок», превращающей работников в «добровольных рабов», готовых работать все больше и больше, поскольку общество отождествляет загруженность с успехом и высоким статусом.

Подобные аргументы выставляют потребление в чисто негативном свете, возлагая на него ответственность за удлинение рабочего дня, диктуемое нашей конкурентной потребительской культурой <…>.

По видимости, чрезмерное потребление в капиталистическом обществе, где чувство своего «я» и чувство свободы во все большей мере определяются деньгами и собственностью, имеет в своей основе глубокие психологические причины.

Социологи уже давно говорят о сложных взаимоотношениях между совершением покупок и формированием личной идентичности, а также о той степени, в которой покупка товаров является социальной практикой, ориентированной на других.

Предъявляемое индивидуумам требование выражать свою идентичность через стиль потребления влечет вместе с собой требование испытывать новые и разные ощущения, а это втягивает индивидуумов в бесконечную погоню за новыми культурными практиками.

Короче говоря, загруженность стала необходимым условием образа жизни, вызывающего удовлетворение.

Возможно, именно на культурные дискурсы, высоко ценящие насыщенную жизнь, в сочетании с высоким уровнем потребления следует возлагать вину за все более острое ощущение нехватки времени.

Кроме того, загруженность может повлечь за собой не только стресс — у некоторых людей она может вызвать чувство усиливающегося счастья или удовлетворения жизнью, проистекающее из позитивной энергии, связанной с состоянием возбуждения. Такой подход приводит к переформулированию дискуссии о социально-экономических коррелятах нехватки времени в дебаты вокруг проявлений и последствий загруженности. «В то время как концепция „нехватки времени“ имеет негативные коннотации, понятие „загруженность“ в худшем случае нейтрально — более того, оно может нести в себе позитивные коннотации „загруженности“ как антонима „праздности“».

Значит, понятие загруженности приобрело в нашей культуре новый позитивный смысл?

Является ли загруженность символом статуса у обладателей большого социального капитала?

Джонатан Гершуни приводит любопытный аргумент, утверждая, что если столетие назад о принадлежности людей к верхнему слою получателей дохода можно было судить исходя из того, как они проводят досуг, то сегодня в противоположность классической «Теории праздного класса» Торстейна Веблена престижем окружены те, кто много работает и больше всего загружен на работе.

Выше было описано, каким образом рост числа домохозяйств с двумя кормильцами в сочетании с изменением требований, предъявляемых к родителям, способствует усилению ощущения нехватки времени. Однако этому объяснению ничуть не противоречат еще два аргумента. Первый из них связан с насыщенностью самого досуга, проистекающей из стремления ко все более интенсивному потреблению товаров и услуг. Второй имеет отношение не столько к смене поведения, сколько к тому, как это отражается на вытекающем из него чувстве «загруженности»: «Усиление деловитости может отчасти отражать все более позитивное отношение к „загруженности“, порождаемое его связью со все более насыщенным образом жизни самых привилегированных групп в развитых обществах». Сегодня показателем высокого социального статуса является не столько показная праздность, сколько показная погруженность в работу, отнимающую много времени.

«Загруженность» является субъективным состоянием, проистекающим из оценки индивидуумом своих недавних или ожидаемых моделей работы с точки зрения текущих норм и ожиданий.

Однако для того чтобы загруженность становилась поведением, наблюдаемым извне, она должна находить отражение в большой продолжительности оплачиваемого труда и в насыщенности работы и досуга, то есть в частой смене и большом разнообразии занятий. (Кроме того, очевидным показателем загруженности служит многочисленность одновременных дел: здесь эта тема не затрагивается, но, как будет указано в следующих главах, она представляет собой ключ к цифровой эпохе).

Гершуни не находит серьезных доказательств таких объективных изменений поведения, связанных с загруженностью. Если продолжительность рабочего дня у высококвалифицированных групп действительно выросла по сравнению с низкоквалифицированными группами, то в целом продолжительность оплачиваемого труда снижается и у мужчин, и у женщин.

Примечательно, что не наблюдается увеличения интенсивности занятий (как в рабочие, так и в выходные дни). Хотя эти эмпирические факты не могут служить доказательством изменений, затрагивающих загруженность как социальную конструкцию, Гершуни считает, что они не противоречат его аргументам.

При отсутствии поведенческих изменений объяснение должно заключаться в изменении культурного смысла загруженности. Таким образом, парадокс нехватки времени отчасти объясняется тем, что отныне «знаком отличия» служит загруженность, а не праздность.

Соответственно, согласно этой точке зрения, загруженность — в первую очередь культурная ориентация. Несомненно, этот аргумент созвучен репрезентации некоторых групп — таких как финансовые трейдеры и руководители крупных компаний, — которые делают ставку на напряженную карьеру, требующую от них гореть на работе, и статус которых зависит от их склонности к трудоголизму.

Однако параллель с праздным классом Веблена, при всей ее поразительности, преувеличивает свободу этого нового вышестоящего класса, чей активный труд главным образом является итогом мер по повышению управленческой эффективности. Пусть эти люди являются адептами сверхскоростной трудовой культуры, но важно подчеркнуть, что так происходит не только вследствие их личного выбора.

Эти соображения особенно актуальны с учетом той степени, в которой наниматели на протяжении последних десяти с небольшим лет пытались перевести многих высокооплачиваемых работников, имеющих полный пакет социальных льгот, на положение нанимаемых по случаю и контрактных работников. Те управленцы и представители свободных профессий, которые пережили это, вынуждены больше работать, чтобы иметь гарантии против увольнения и повысить свои шансы на повышение.

Длинный рабочий день — главный способ продемонстрировать нанимателям свою лояльность и амбициозность. Сопутствующей тенденцией в экономике было вторжение плановой работы в послерабочее время и выходные дни. <…>

Если загруженность на оплачиваемой работе может служить разновидностью статусного признака, то это же относится и к загруженности в свободное время.

Ориэль Салливен, пересмотрев аргументацию Гершуни, указывает на нередко остающееся недооцененным значение насыщенности досуга. Оказывается, что у тех, кто больше работает, и досуг является более насыщенным. Иными словами, они неустанно пытаются сделать все больше и больше дел за одно и то же время. Иначе каким образом домохозяйства в богатых западных экономиках, много зарабатывающие, но имеющие мало времени, оказываются в состоянии не только больше работать, но и больше потреблять?

Салливен, отвечая на этот вопрос, выделяет две темпоральные стратегии потребления:

— ускорение досугового потребления;
— и непрерывную замену товаров на их более дорогие альтернативы.

Обе эти стратегии приводят к максимизации «временной отдачи» в современных обществах с их дефицитом времени. Природе потребления и культурным вкусам современных потребителей посвящена обширная литература. Однако почти неисследованной темой остается темп или интенсивность досуга.

Чтобы измерить «ненасытность» досугового потребления, Салливен анализирует частоту пяти видов времяпрепровождения вне дома: походы в кино/на концерты/в театры; потребление пищи и спиртных напитков в ресторанах, кафе и пабах; занятия спортом/фитнесом/прогулки; посещение спортивных соревнований; участие в кружках по интересам.

Логика этого списка заключается в том, что все виды времяпрепровождения требуют времени и денег, а также определенного планирования и координации. Более того, как выяснила Салливен, в наибольшей степени обе темпоральные стратегии потребления используются высокостатусными семьями с двумя кормильцами и детьми-иждивенцами. Такие семьи отличаются наивысшим уровнем участия в этих видах времяпрепровождения и в то же время непрерывно меняют приобретаемые ими потребительские товары на более дорогие (при отсутствии времени на то, чтобы пользоваться ими).

Гендерный и социальный статусы подкрепляют друг друга, благодаря чему в смысле ненасытности в наибольшей степени отличаются друг от друга мужчины с самым высоким социальным статусом и женщины с самым низким статусом. Таким образом, интенсивность и разнообразие практик культурного потребления становятся отличительной чертой высокостатусных групп.

До сих пор в большинстве работ, посвященных нехватке времени, основное внимание уделялось влиянию трудовых практик как в сфере наемного труда, так и в сфере домашней жизни. В современных обществах, живущих в условиях спешки, высокую значимость имеет также темп досуга. К этой теме мы вернемся ниже, а затем рассмотрим конкретный вопрос, как ИКТ ведут к интенсификации досуга. Но сначала отметим, что подобные аргументы об интенсивном использовании рабочего времени и свободного времени указывают на проблематичность и сложность измерения темпоральных ритмов повседневной жизни.

Не все дела выполняются в одном и том же темпе. Время, измеряемое по тиканью часов, совершенно не в состоянии передать наш повседневный опыт многочисленных, перекрывающих друг друга темпоральностей.

Ощущаемая нами нехватка времени может иметь самые разные причины и принимать самые разные формы. Более того, не исключено, что у некоторых из нас даже имеется больше времени, но это время неправильного типа или оно находится в нашем распоряжении не тогда, когда нам нужно.