«У ребенка должно быть право на протест»: как проходит социальная адаптация детей-сирот

— Исследование благотворительного фонда «Дети наши» утверждает, что лишь у одного из пяти сирот получается достичь личного благополучия. Эта цифра подтверждается вашей практикой?

— Есть трудность в том, чтобы отслеживать дальнейшую судьбу детей и проводить длительные исследования, как на них повлияло проживание в социально-реабилитационном центре или в принимающей семье. Никто такой статистики не ведет, она очень сложная.

Трудно понять, что такое благополучное устройство в жизни. Мы должны договориться, что имеем в виду. Например, получение работы, создание семьи, благополучный эмоциональный фон, самореализацию, ощущение счастья — что мы выберем?

— Давайте выработаем критерии.

— Таких критериев пока нет, но в нашем проекте мы видим адаптацию ребят так: это достаточная жизненная устойчивость и владение инструментами для самостоятельного планирования своего будущего. С точки зрения социальной адаптации для меня очень важно субъективное ощущение полноты жизни — ощущение отдачи от нее, чувство удовлетворения от того, что человек делает и что получает взамен.

Мы можем сказать, что дети, не адаптированные к обществу, испытывают трудности в освоении социальных ролей, новых видов деятельности — и это препятствует их успеху в школе, на работе, в личных отношениях.

— А что насчет трудоустройства, судимостей и зависимостей? Разве нельзя определить уровень социальной адаптации по этим параметрам?

— Не так просто в конкретной жизненной истории определить, что хорошо и что плохо.

Возьмем для примера трудоустройство. Мы считаем, что если ребенок вырос и нашел работу — это успех. Но ведь часто находят не ту работу, на которой действительно хотят работать. Потом ее бросают, находят новую — всё это сложные переживания.

Некоторые дети-сироты просто не готовы после совершеннолетия начать работать: им нужны время и социальный опыт, чтобы освоить позицию «я работаю — я зарабатываю — я независим и самостоятелен».

Кому-то нужно пять лет, кому-то два года, кто-то приспосабливается быстрее. Получается, что по формальным критериям определить, адаптирован человек или нет, очень сложно.

С криминалом тоже не всё так очевидно. Бывает, что ребенок нарушает закон и потом проходит сложный путь — например, попадает в исправительное учреждение. При этом самый важный вопрос здесь: с чем человек останется после такого опыта и поможет ли ему кто-то этот опыт проработать. Так, многие дети после реабилитации получают шанс вернуться в социум и пользуются этим шансом. Выходит, что и криминальная статистика для оценки успеха адаптации детей-сирот не годится.

— Почему у некоторых детей из социально-реабилитационных центров не получается приспособиться к реальной жизни?

— Детей не тренируют принимать самостоятельные решения. Приемная семья опекает, пытается выстроить максимально успешный сценарий и очень часто с тревогой следит за тем, как ребенок совершает ошибки.

— То есть залог успешной адаптации — обучение самостоятельности?

— Успешная адаптация — это сформированная жизненная устойчивость и владение инструментами для самостоятельного управления жизнью. Думаю, важно учить детей ставить цели, оценивать свои возможности, подбирать нужные инструменты для реализации задуманного и уметь анализировать результаты.

Приведу пример из своей практики. Юноша в 14 лет попал в приемную семью. Прожив с приемными родителями пять лет, он начал искать дело, в котором чувствовал бы себя уверенно. Занятия программированием и математикой дали ощущение собственной успешности, а родители нашли волонтеров, которые готовы были помогать с углубленным изучением языков программирования. Позже молодой человек поступил в Московский авиационный институт, начал осваивать профессию программиста, а через год стал подрабатывать. Сейчас он уже руководитель группы разработчиков в IT-компании.

Смысл этого примера в том, что приемная семья дала поддержку, заботу, помогла найти возможность реализовать вполне конкретную цель. Такой опыт обеспечивает уверенность в себе и своих силах: человек не боится пробовать новое, а это очень важно для адаптации.

Не менее важно спрашивать детей об их ожиданиях от жизни. Во многих социальных практиках, образовательных в том числе, мы почти не интересуемся этим. Гораздо чаще пытаемся объяснить ребенку, что есть набор опций, из которых нужно выбирать. Я уверен, что важно помочь ребенку самостоятельно сформулировать запрос — к жизни или к конкретной ситуации. Пусть этот запрос будет незрелым и детским, но он будет самоценным.

— В «Точке будущего» дети-сироты учатся вместе с детьми из изначально полных семей. Получается ли у них общаться и дружить между собой или бывают конфликты?

— Нужно понимать, что дети очень пластичны и сами никогда не формируют противопоставления «приемные — родные». Чтобы почувствовать разницу, детям нужен триггер, и часто это — оценка взрослого.

Иногда приемных детей называют «семейными бомжами». Это, к сожалению, перекочевало в пространство школьной жизни и стало социальным ярлыком.

Чтобы объединить в одном классе детей с разными жизненными историями, опытом и реакциями, нужно сначала выстроить отношения взрослых, которые будут удерживать определенные ценностные рамки. В первую очередь надо готовить педагогов — через обучение и погружение в тему инклюзии, регулярное общение с родительским сообществом класса. А уже затем переходить к самим детям — объяснять, как можно воспринимать людей с разными историями.

Многие не понимают, через что проходят приемные дети: брошенность, голод, насилие, непредсказуемое поведение родителей и родственников, бродяжничество, риск смерти и болезни, наблюдение насилия или смерти. Но зачастую невозможно по внешнему виду сразу определить детей с опытом сиротства.

У меня была такая ситуация. На одном семинаре с педагогами мы обсуждали инклюзию, и учителя переживали из-за отклоняющегося от нормы поведения детей из приемных семей: были опасения, что дети станут драться, воровать, ругаться матом. Я спросил, сталкивались ли они с подобным и могут ли привести реальные примеры. Оказалось, что никто не сталкивался, но опасения всё равно есть. Тогда я предложил небольшой эксперимент.

Я показал педагогам ролики: в одном была драка между детьми, в другом — истерика, в третьем — конфликт. И подписал эти ролики в духе «приемная девочка тиранит мальчика» и «приемный ребенок в истерике из-за того, что его лишили планшета». После просмотра каждый из педагогов мне четко объяснил, как поведение приемного ребенка отличается от поведения нормотипического — хотя последнего, надо сказать, просто не существует.

Смысл эксперимента в том, что во всех роликах — обычные дети из кровных семей. Несмотря на это, педагоги нашли признаки агрессивного или неприемлемого, с их точки зрения, поведения. И дело только в том, что у них была социальная установка: что хотели — то и нашли.

— То есть неусидчивость, нежелание учиться и агрессия не связаны с тем, что ребенок приемный?

— Не совсем. В педагогике есть термин «педагогически запущенный ребенок». Если описать простым языком, звучит примерно так: если на ребенка не обращать внимания и не обеспечивать ему новые впечатления и общение с людьми, скорее всего, у него возникнут проблемы, связанные с задержкой психического развития.

Причина этих проблем — отсутствие или дефицит общения со значимым взрослым, от которого зависит жизнь ребенка. Конечно, чаще всего такие проблемы возникают у брошенных детей. Но, к сожалению, в нашем обществе есть дети, которые даже в полной семье оказываются выключенными из семейных отношений.

— Может ли родителя заменить другой значимый взрослый?

— Родитель — это родитель, и найти ему замену, например, в школе невозможно. Главные родительские задачи — любить и защищать, оберегать и поддерживать. Но вместе с тем для развития ребенку необходимо взаимодействие с разными людьми. В этом смысле очень важна фигура наставника.

Появление новых людей, с которыми у детей складываются длительные отношения, становится очень важным фактором развития. Именно так выстраивается развивающая среда вокруг ребенка. Особенно это важно в работе с детьми-сиротами: новые люди восстанавливают интерес к миру вокруг, который когда-то был утрачен.

— Кто такой наставник?

— Наставник — это наставник, не друг или приятель. Это человек, которого ты выбираешь и советуешься с ним по поводу жизненно важных для тебя вопросов. Он помогает тебе понять собственные желания, запросы, ищет вместе с тобой пути реализации этих потребностей. Наставник поддерживает личностный контакт и общение, помогает выстраивать жизненный план.

— В «Точке будущего» есть наставники? Это учителя?

— Да, наставники есть. Эту функцию выполняют тьюторы. Они поддерживают постоянный контакт с детьми, помогают четко определять цели, выстраивают вместе с ними индивидуальный учебный план, анализируют разные жизненные и учебные ситуации. Больше тьюторы ничем не занимаются: их функционал не пересекается с учительским — скорее дополняет работу других специалистов проекта.

— Каким должен быть наставник?

— Самое важное, как мне кажется, для наставника — эмпатия: возможность почувствовать переживания другого человека, заметить смену состояний, поинтересоваться, что происходит. Даже просто остаться рядом и пройти участок жизни вместе. И, наверное, умение что-то делать совместно, обучать чему-то.

Кроме того, важно уметь принимать выбор ребенка и его решения.

У ребенка должно быть право на протест. Мне кажется, у всех нас оно должно быть.

Мы должны уважать протест ребенка и исследовать его. Часто дети протестуют из-за негативных установок по отношению к новым видам деятельности и новым людям. Ребенок может не понимать причин, и это интересная задача для наставника — изучить ситуацию вместе с подопечным. Разобраться в причинах и сделать ее ресурсной для ребенка: перейти от негативных установок к исследованию и пониманию себя.

— Потеряв опору в виде родителей, дети испытывают невероятный стресс, что очень часто приводит к разного рода аддикциям. Как защитить их от этого?

— Это достаточно стереотипная постановка вопроса. Люди по-разному приходят к зависимостям. Моя практика говорит о том, что причина зависимостей у молодых людей не стрессы, а обедненность жизни: она кажется бесцветной и не дает им ощущения сопричастности. Многие программы выхода из зависимости выстраиваются именно на этом — на формировании ценности твоей жизни и умения радоваться без материального субстрата, изменяющего сознание.

Здесь меняется и задача — не научиться быть устойчивым, а научить человека жить так, чтобы он получал удовольствие от процесса. Чтобы у него было ощущение включенности в эту жизнь. Тогда и способы его реагирования на препятствия и трудности будут другими.

Очень важная составляющая работы с ребятами — ощущение, что всегда можно попробовать заново. Это тренинговая ситуация: мы попробовали, у нас не получилось — и это не страшно. Мы получили опыт и попробуем еще раз. Так мы снимаем тревожность и ощущение фатальности, которые часто, например, бывают перед экзаменом или выступлением. И обязательно нужен поиск сопричастности, источников, из которых можно получить удовольствие, вместо психоактивных веществ.

— В «Точке будущего» готовят детей к выходу во взрослую жизнь, но у многих воспитанников тех же социально-реабилитационных центров нет таких благоприятных условий. Что делать им?

— Универсального рецепта нет — всё зависит от самого ребенка или подростка. И во многом от того, ощущает ли он потребность в помощи.

Сейчас есть много волонтерских и профессиональных проектов, которые поддерживают детей из социально-реабилитационных центров и приемных семей в их переходе к самостоятельной жизни. На мой взгляд, самое важное, чтобы дети знали: они могут обратиться за помощью и поддержкой.

Из конкретных проектов могу выделить фонд «Арифметика добра», организацию «Старшие Братья Старшие Сестры» и благотворительный фонд «Большая перемена». Также наши специалисты составили подборку из ста интернет-ресурсов, которые могут быть полезны приемным родителям.