Ex Oriente Lux: как социальные практики народов мусульманского Ближнего Востока и Африки могут освободить нас

Введение

Анархисты и не только давно обратили внимание на неевропейские культуры, найдя в них источник вдохновения. В книге «Взаимопомощь как фактор эволюции» (1902) великий русский философ П. А. Кропоткин (1842–1921) приводит примеры обществ, которые живут без государства — и, внезапно, никакой «войны всех против всех» у них не происходит. Кропоткина вдохновляли алжирские берберы-кабилы, племена Аравии, Африки и Монголии. На Западе его современник, французский антрополог Марсель Мосс (1872–1950) тоже повлиял на анархическую мысль. В первую очередь Мосс известен как специалист по обмену в традиционных культурах. Его самым известным трудом стал ныне классический «Очерк о даре: формы и причины обмена в архаических обществах». В ней ученый показывает, что источник соглашений между людьми находится в интересе и внимании к потребностям ближних, а не корысти и эгоизме. А вот никакой эпохи меновой торговли в истории не было: лежащий в основе современной экономической науки миф о бартере в неденежных культурах восходит через Адама Смита к мысленному эксперименту Аристотеля и никак не подтверждается археологией, антропологией и другими науками, соприкасающимися с живой или мертвой архаикой. До возникновения денег, как доказал французский антрополог, существовали многообразные экономики дара.

В коренных культурах, где экономика дара сохраняется поныне, мы не видим различения между альтруизмом и выгодой, обязательством и свободой. Обмен находит место в жизни «дикарей», но только в отношениях с чужаками, потенциальными врагами. Мосс пришел к выводу, что настоящий социализм невозможно построить «сверху», но только «снизу», используя принятые в некоторых «примитивных» обществах социальные практики. 

Из более современных авторов назовем Дэвида Гребера (1961–2020) и Джеймса Скотта (род. 1936). Гребер пришел к анархизму в 16 лет, по образованию и призванию был социальным антропологом и путь в науке начал с изучения Мадагаскара. В гражданском активизме тоже успел отметиться, приняв участие в движении Occupy Wall Street. Одна из переведенных на русский язык книг Гребера — «Фрагменты анархистской антропологии» — дает начало новой дисциплине, науке и радикальной теории одновременно. По мысли автора, нынешний анархизм нуждается не в Высокой Теории (то есть умозрительных схемах, со 100%-ной вероятностью разбивающихся о реальность), а в Низкой Теории, то есть способах решения настоящих проблем, с которыми сталкиваются энтузиасты, желающие построить прообразы будущих свободных обществ. Гребер считал  частично возможным прибегнуть к опыту всё тех же «дикарей».

Джеймс Скотт, наверное, крупнейший представитель анархистской антропологии на сегодняшний день, пускай он и не называет так свою деятельность.

Скотт долгие годы работал в Юго-Восточной Азии и в результате счел, что отдельные местные народы намеренно препятствуют развитию у себя государства и иерархии. Об этом можно подробнее прочитать, например, в фундаментальном труде «Искусство быть неподвластным. Анархическая история высокогорий Юго-Восточной Азии».  

Этот текст — попытка скромного вклада в развитие радикальной традиции, заложенной перечисленными учеными и мыслителями. Обусловленный специальностью интерес к культурам исламизированных народов Большого Ближнего Востока и Африки, в частности к их социальным практикам, навел автора на мысль, что отдельные элементы опыта вроде бы отличных народов способны помочь нам построить общество на принципах прямой демократии, солидарности, автономии и добровольного объединения.

Восточный деспотизм? 

Когда европейские мыслители желали обрисовать максимально далекое от права общество, они обращались к образам мусульманского Востока. Очень показателен роман «Персидские письма» французского философа-просветителя Шарля Монтескье. В нем мыслитель описывает путешествие в Европу двух любознательных друзей-персов, которым дал имена Узбек и Рика. Главные герои начинают путь на Запад через земли Османской империи.

Османская империя показана страной, находящейся в глубоком упадке из-за тиранических порядков. Паши получают титулы и должности исключительно за деньги, провинции империи грабят будто завоеванные страны, воины беспрекословно подчиняются прихотям пашей. Города и деревни рисуются Монтескье обезлюдевшими, экономика — разрушенной произволом. Европейские народы непрестанно развиваются, в то время как «азиаты» прозябают во мраке невежества. Из всех османских городов французский мыслитель выделяет в положительном ключе только Смирну, оговаривая как причину ее процветания деятельность европейцев. Завершается описание Османской империи фразой Узбека: «Эта империя, не пройдет и двух веков, станет театром триумфов какого-нибудь завоевателя». Надо ли говорить, что Европа вызвала у персонажей противоположные эмоции?

Разумеется, Монтескье и многие другие западные интеллектуалы серьезно искажали реальное положение дел.

Например, судье (кади) следовало судить в точности по закону, источником которого считался Бог, а не правительство. Если кади затруднялся принять решение, то должен был обратиться за помощью к факиху (исламскому законоведу). К подготовке судей и вообще юристов правители не имели отношения, хотя на практике могли пытаться принуждать их к принятию нужного решения, и часто успешно.

Но если мейнстримный ислам всё же тяготел к автократической государственности, пускай и не к карикатурной деспотии из произведений западноевропейских авторов, то среди многочисленных протестных движений мусульманского Средневековья некоторые весьма близко подошли к анархическому идеалу общества равных. Одним из них можно считать карматов (X–XI века). По одной версии, их название восходит к имени основавшего карматство Хамдана Кармата, по другой — Кармат взял имя созданной им общины.

Обычно ученые считают карматов мусульманами-шиитами, сторонниками исмаилитского варианта шиизма, но в академической среде хватает и противников такого мнения. Нам сейчас интересно то, что карматам удалось создать на подконтрольных территориях достаточно эгалитарное общество. Всё заработанное и захваченное членами общины поступало в общую казну, откуда распределялось советом старейшин. Самые бедные общинники были вправе рассчитывать на помощь из специального фонда. Вся земля и все рабы находились в общественной собственности, орудия труда и средства производства — в личной, у каждого кармата имелись свои. Очень неплохо, за вычетом рабовладения.

Урок хавалы

Несмотря на триумфальное шествие по всему миру модели национального государства и крах многих аутентичных институтов и практик, исламизированные народы Большого Ближнего Востока всё равно частично сохраняют традиционные структуры. Клановость, институты вроде джамаатов и суфийских тарикатов (мистических братств) не дают государству окончательно подчинить себе общество. Но если вышеперечисленные явления чересчур специфичны и заимствовать их вряд ли возможно и нужно, то с уникальной неформально-расчетной системой под названием хавала не всё так просто.

Хавала наглядно доказывает, что осуществлять денежные переводы без посредничества государства и банков на самом деле легко.

Чтобы воспользоваться хавалой, человек обращается к хаваладару (хаваладасу) — условно говоря, брокеру. Хаваладас обычно имеет официальное прикрытие своей деятельности, вроде овощной или фруктовой палатки. Найти такого специалиста легко, хаваладар дает о себе знать через рекламу денежных переводов в газетах и интернете. Никакие вопросы о происхождении денежной суммы, которую клиент намеревается перевести, такой брокер не задает. Хаваладасы никогда не требуют информации об источниках заработка, взимая комиссию тем меньше, чем больше сумма. Далее хаваладар связывается с коллегой в стране получателя, отправляя по телефону, электронной почте или факсом сообщение (хунди). Из хунди другой хаваладар узнаёт имя получателя платежа, кодовое слово, порядок цифр на купюре или последовательность рукопожатий. Коллега, получив необходимые сведения, передает деньги получателям в местной валюте. Для получения суммы нужно только подойти на рынок или в лавку хаваладаса и назвать свое имя, код или же воспроизвести последовательность рукопожатий.

Главные достоинства хавалы заключаются в простоте, эффективности, а главное — в автономии от Системы. Однако у нас нет аналогичных сетей доверия, которые делают хавалу возможной. Как бы банально ни звучало, но в силу крайне низкого этого самого доверия.

Между тем оно поистине радикальная сила, без которой социальный прогресс принципиально невозможен. Научиться доверию очень просто, ведь недоверие коренится в представлении о неспособности личности меняться. Если же понять обратное, то к доверию перейти окажется гораздо проще. Достаточно обратить внимание на то, как родители относятся к ребенку: когда малыш не выполняет обещание, с ним не расторгают отношений и доверия не лишают. Родителям обычно ясно, что чадо просто не всему научилось и не всё понимает. Думаю, точно так же — как процесс, а не статичный результат — нам следовало бы стараться видеть друг друга вне зависимости от возраста и степени родства.

Оазис свободы в Сахеле

Огромное количество оригинальных форм общественно-политического устройства породила Африка южнее Сахары. Народы Черного континента, за исключением подвергшихся влиянию цивилизации Южной Аравии эфиопов, исторически не были знакомы с бюрократией как таковой, а многие так называемые империи на деле являлись объединениями деревень, над которыми стоял монарх, обычно мыслившийся как верховный общинник. Одну из наиболее интересных моделей мы можем обнаружить в Дженне, одном из древнейших городов Черной Африки, сегодня расположенном в Республике Мали (область Мопти).

Здесь иноплеменникам дозволялось селиться в окрестностях и основывать свои поселения. Все жители агломерации обладали равными правами, и каждое окрестное поселение из 69 имело свою профессиональную специализацию. В рамках «горизонтальной» модели социально-политического устроения этнические границы почти утратили свою роль, что делает пример Дженне поистине уникальным для трайбалистского мира Черного континента. Этому немало помогли системы джаму и синанкуйа. Понятие «джаму» происходит из языка бамбара (бамана), относится оно к идентичности, в основе которой лежит принадлежность к тому или иному поселению, из которых состояла агломерация Дженне. В наши дни джаму играют роль паспортных фамилий (Кейта, Траоре, Кулибали и др.). А словом «синанкуйа» называют социальные отношения на основе общих клановых имен, которые выражаются во взаимных насмешках и оскорблениях и таким  образом сублимируют потенциальный конфликт в шуточно-карнавальной форме.

Системы джаму и синанкуйа сыграли положительную роль в серьезном снижении межэтнической напряженности в Сенегале, Мали, Нигере и Буркина-Фасо. 

Дженне дает достойную пищу для размышлений, в том числе повод задуматься об отношении к мигрантам и возможности мирного разрешения конфликтов, без привлечения судов, полиции и других репрессивных институтов государства. По сути, современным городским людям точно так же ничего не мешает толерантно относиться к иммигрантам из стран и регионов с иной культурой, не возражать против их кварталов и поселений по соседству с собой, равно как и мирно решать проблемы друг с другом без всякой полиции. Загвоздка, по-видимому, кроется в фундаментальном противопоставлении «своих» и «чужих», причем в обоих случаях. Мы часто нетерпимы к выходцам из других сообществ и просто один к другому. Вероятно, существует подходящий способ разобраться с этим, и он связан с представлением об иллюзорности «я» как чего-то стабильного и неизменного.

В хаос-магии, популярном направлении современного оккультизма, сложился такой подход, как декондиционирование (освобождение от обусловленности). Его суть в том, чтобы разрушить чувство устойчивой самости, которое практики хаос-магии возводят к разграничениям наподобие «это я люблю, а то не люблю», «в это я верю, а в то не верю», «это свое, а то чужое» и т. п., принцип предельно ясен. Разрушают же мираж «я» через принятие и использование самых разных систем убеждений, не только магических или оккультных. Рекомендуется, например, вживаться в разные религии и политические идеологии. Как бы кто ни относился к магическим традициям и техникам, не стоит спешить отказывать им в наличии рационального зерна. Автор тоже имеет опыт декондиционирования и готов со всей ответственностью заявить, что оно приводит к гибкости и толерантности. Постоянные же убеждения (анархические, например) стали ощутимо более осознанными и зрелыми.

Почти анархизм на берегах Бенуэ

Любопытны и другие примеры, в частности проживающий на берегах реки Бенуэ в Нигерии и в камерунском городе Мамфе народ тив. Его суммарная численность составляет приблизительно 27 000 000 — 28 000 000 человек. Базовыми социальными единицами у тив являются родовая община (тар), возрастные группы (куав) и ранговые общества (мбатсав). Помимо них у тив сложились группы взаимопомощи (адаши, динна). И не сложилось не то что подобия государственности, но даже института вождества: тив вплоть до последнего времени не знали политических институтов или, точнее сказать, знали, но относились к ним с суеверным ужасом, равно как и к любому намеку на имущественное превосходство над ближним.

По представлениям тив человек при обретении власти над другими людьми поглощает их сущность. А накопление богатства и влияния, согласно их причудливым воззрениям, приводит к тому, что сердце обволакивает странной силой, которую тив называют «тсав». Тсав разрастается, пожирая человеческую плоть. Тив традиционно верят в существование злых колдунов, подбрасывающих куски зараженного мяса в еду людям, чтобы вызвать в них нечестивые желания и заставить намеченную жертву съесть членов семьи. Мифическое секретное общество колдунов предстает в их фольклоре аналогом пресловутого закулисного правительства из теорий заговора. Власть считается серьезным злом, и в каждом поколении появляются охотники на колдунов, которые стремятся покарать обнаруживаемых ими «преступников». Все важные вопросы у тив традиционно решаются на советах старейшин, хотя временами случаются вооруженные столкновения между разными кланами. Несмотря на подозрительное отношение к имущественному неравенству, тив знают торговлю и сформировали локальные рынки.

Пример тив интересен тем, что этому народу удалось в значительной, пускай и не абсолютной, степени воплотить идеал безвластного общества, близкий анархистам.

На первый взгляд тив доказывают принципиальную возможность реализации эгалитарного общественного порядка, во всяком случае гораздо более эгалитарного, нежели многое из того, к чему мы привыкли. Однако непреодолимое препятствие на пути внедрения чего-либо подобного в любом другом обществе представляет прямая зависимость социальных практик тив от их своеобразных верований. Лично автор не готов разыскивать колдунов и не думает, увы, что политиков и олигархов в скором времени доест тсав.

Тем не менее кое-что опыт тив дает и нам с вами. Он указывает на огромную роль культуры. Выявляя нормативно-ценностную подоплеку общественных структур, мы получаем возможность воздействовать на последние посредством работы с первой. К слову, к похожим выводам пришел итальянский философ Антонио Грамши (1891–1937), создавший концепцию «культурной гегемонии». Он понял, что контроль любой руководящей верхушки над народом никогда не зиждется на одних только штыках, но достигается через транслируемую правящими классами нормативность. Интеллектуалы революционных убеждений, по Грамши, должны разрабатывать альтернативную, левую нормативность. Любые другие действия если и обретут смысл, то только когда революция произойдет в области смыслов и ценностей, направляющих большинство из нас.

Новая жизнь возможна, лишь когда люди хотят и, главное, готовы жить по-новому.

Кажется, в этом есть смысл, на что указывают многие события из отечественной истории XX века.

Вместо заключения

Несомненно, мы не сумеем и не должны стремиться реконструировать порядки народов и цивилизаций, многие из которых сложились в условиях, сильно отличающихся от наших. Однако сформировавшиеся у различных этнических групп, народов и общин принципы общежития наглядно показывают, что в принципе бывает жизнь без армии чиновников, полиции и других якобы «незаменимых» атрибутов современной «цивилизованной» жизни. Наша задача, как видится, состоит во внимательном и непредвзятом изучении богатства человеческих взаимодействий и их творческом осмыслении. Свобода не утопия, она достижима, и к ней нужно стремиться.