Заговор молчания против стариков. Почему общество отторгает пожилых людей

Никто не хочет быть старым, хотя в целом дожить до старости считается почетным. Осознание того, что мы стареем, часто наполняет нас тревогой и даже ужасом. Как писала в 1970 году Симона де Бовуар в своем исследовании старости La vieillesse (что в Великобритании перевели как «Старость», а в США как «Совершеннолетие»), старость вызывает внутреннее неприятие и даже «биологическое отвращение». Многие пытаются как можно дольше отсрочивать ее приход или вообще отказываются признать, что могут постареть, хотя каждый из нас прекрасно понимает, что когда-нибудь станет пожилым.

Убегая от собственной старости, мы стремимся дистанцироваться от ее вестников, то есть от тех, кто уже постарел: они — Другие. Старики (за некоторыми исключениями) часто рассматриваются людьми помоложе как «чужеродный вид» и как «существующие за пределами человечества». Исключенные из так называемой нормальной жизни общества, большинство стариков обречены на условия, благодаря которым их печаль, по выражению де Бовуар, «сливается с их всепоглощающей скукой, с их горьким и унизительным чувством бесполезности и с их одиноким существованием в мире, где нет ничего, кроме безразличия к ним». Работа де Бовуар ставит своей целью показать, как на пожилых людей смотрят и почему к ним относятся как к Другим; опираясь на мемуары, письма и другие источники, де Бовуар пытается репрезентировать опыт их жизни «изнутри».

Ее цель — «разрушить» то, что она называет «заговором молчания» против стариков, поскольку, если бы их голоса были услышаны, отмечает де Бовуар, нам пришлось бы признать, что это всё же «человеческие голоса».

По мнению де Бовуар, большинство обществ предпочитают закрывать глаза на «злоупотребления, скандалы и трагедии», связанные со стариками. Молодые люди скорее с легкостью примут всё как есть, а не будут заниматься самоанализом и борьбой, необходимыми для того, чтобы воплотить в жизнь подлинное благо. Например, говоря о французском обществе, де Бовуар утверждает, что оно заботилось о сиротах, малолетних правонарушителях или инвалидах не больше, чем о стариках. Однако она находит крайне удивительным подобное отношение, поскольку «каждый отдельный член общества обязан понимать, что его будущее находится под вопросом; и почти каждый из членов этого общества имеет тесные личные отношения с кем-либо из пожилых людей». Так чем же объясняется эта неспособность взглянуть в лицо нашему будущему?

Де Бовуар считает, что виной всему знаменитый экзистенциалистский феномен: недобросовестность. По ее мнению, недобросовестность постоянно искушает человека, но на разных этапах жизни это происходит по-разному. В общих чертах недобросовестность — это чрезмерная идентификация с одним из двух полюсов человеческого существования. С одной стороны, есть случайные факты о вас: когда и где вы родились, кто ваши родители, в какой стране вы живете, ваше материальное положение, цвет вашей кожи, форма и состояние вашего тела. Кроме того, эти факты, что важно, подразумевают вашу зависимость от других людей и их зависимость от вас. Эту сторону человеческой жизни де Бовуар называет «фактичностью».

С другой стороны есть «свобода», и она относится к вашей способности действовать по своему усмотрению в рамках ограничений вашей ситуации. Иными словами, это способность принимать и преобразовывать вашу «фактичность». Если вы официантка без опыта работы в корпорации и претендуете на должность генерального директора, это означает, что вы недобросовестно отрицаете факты. Если вы официантка и пришли к выводу, что никогда не будете никем, кроме официантки, это означает недобросовестное отрицание свободы: вы исключаете свои возможности, делая вывод, что во веки веков будет только то, что есть сейчас. Так как же подобное искушение влияет на наше отношение к старости? Де Бовуар считает, что в этом случае люди, еще не достигшие старости, виновны в недобросовестном отрицании фактов: их отвращение к старикам означает попытку убежать от собственного старения и собственной смерти.

Это бегство может предложить им временное убежище от нежелательных последствий, но для стариков, от которых они бегут, это создает враждебный и одинокий мир.

В своем анализе старости де Бовуар выражает печаль и возмущение по поводу недобросовестного отношения молодых к пожилым. Характерной чертой людей, еще не достигших старости, она считает «двуличие». С одной стороны, многие признают, что старики заслуживают уважения за их опыт и мудрость. С другой, невозможно отрицать, что «в интересах взрослого относиться к пожилому человеку как к низшему существу и убеждать его, что тот пребывает упадке». И несмотря на то, что общепринятая этика проповедует уважение к старикам, им часто приходится чувствовать себя униженными. Возьмем, к примеру, отца Уильяма, героя дидактической поэмы Роберта Саути «Утешения старика» (1799) и презрительной сатиры Льюиса Кэрролла на него в «Приключениях Алисы в стране чудес» (1865). Отца Саути Уильяма выдвигают в качестве примера хорошо прожитой жизни, бодрой и здоровой, и у него стоит поучиться:

— Ты стар, отец Вильям! — воскликнул юнец, —
Затылок с проплешиной и весь седой,
Но пышешь здоровьем и духом, отец,
Скажи, отчего ты такой молодой?

Перевод Татьяны Климентьевой

А у Кэрролла:

— Ты стар, отец Вильям, — сынок сказал,
Белей сметаны волосы твои;
И всё ж ты снова на голову встал —
Прилично ли в твои года, скажи?

Перевод Сергея Семенова

Отношения взрослых со стариками часто характеризуются двойственностью: многие не воспринимают всерьез идею, что можно чему-то научиться у тех, чьи волосы так смехотворно редки или «белей сметаны», то есть лишены меланина. В конце концов, старость не всегда бывает здоровой или мудрой, и еще не состарившиеся люди могут возмущаться тем, что у стариков есть то, чего им не хватает — деньги и ресурсы.

Вместо того чтобы признать сомнительность своих мотивов или усомниться в ценностях, их формирующих, многие взрослые дети, по мнению де Бовуар, делают всё возможное, чтобы их родители «осознали свои недостатки и ошибки, чтобы старик передал управление своими делами, перестал давать советы и стал как можно пассивнее».

Недобросовестность еще не старых людей может принимать разные формы. Одно из ее самых распространенных проявлений — отвращение к телесному упадку. Описание Эдвардом Саидом его встречи с Жан-Полем Сартром в 1979 году иллюстрирует этот шок и отвращение — Саид потрясен хрупкостью Сартра и тем, что тот не вполне способен контролировать свое тело:

«Присутствие Сартра, вернее того, что от него осталось, было странно пассивным, невыразительным, бесстрастным. Он не говорил абсолютно ничего в течение нескольких часов. За обедом он сидел напротив меня, выглядел безутешным и не произносил ни слова, по его лицу стекали яйца и майонез. Я пытался завязать с ним разговор, но ничего не добился. Возможно, он был глух, но я не уверен. В любом случае, он казался мне призрачной версией своего прежнего „я“. Его пресловутое уродство, его трубка и невзрачная одежда висели на нем, как реквизит на пустынной сцене».

Хотя это описание, возможно, усилено шоком Саида от того, что такая судьба ожидает даже «великого человека», его отвращение и отсутствие сочувствия к Сартру слишком типичны — именно так о стариках обычно судят «извне».

Прошло более полувека после публикации «Старости» де Бовуар, и теперь многое изменилось, но многое и осталось прежним. «Заговор молчания», на первый взгляд, разрушен: о стариках в публичном поле говорят очень много, при этом их обозначают эвфемизмами вроде «пожилые люди» или «люди преклонного возраста». Однако по большей части эти дискурсы основаны на том же взгляде «извне», что и раньше, а голоса самих стариков по-прежнему не слышны. Вместо этого старики представлены в публичном поле как своего рода «проблемные» объекты: старые — это «они», а «мы» (активные члены общества, частью которого они больше не считаются) должны решить, что с ними следует делать. Но вместо того, чтобы думать, как дать старым людям возможность пожить нормальной жизнью, основное внимание, как правило, сосредоточено на том, что «они» потребляют слишком много и что «они» наносят вред обществу.

Постоянно растущее число людей в возрасте старше 65 лет, принадлежащих к поколению бэби-бумеров, то есть рожденных после Второй мировой войны, так называемое седое цунами, является причиной того, что замалчивание старости сменилось потоками слов враждебности, а иногда и паники.

Де Бовуар утверждает, что в рыночных обществах, ориентированных на получение прибыли, ценность человека часто измеряется в абстрактных экономических терминах, которые оценивают людей в первую очередь по их полезности. Такая оптика сочетается с недобросовестным отношением к старикам. Более того, она его усиливает, и эта тенденция особенно заметна в отношении к бумерам. Их часто обвиняют в том, что они принадлежат к привилегированному поколению, которое, завладев ресурсами в период послевоенного экономического роста, теперь несправедливо наживается за счет молодежи. Бумеров обвиняют во множестве проблем, имеющих сложные структурные причины, и даже называют «поколением социопатов». Вопрос о справедливости в отношениях поколений имеет важное значение. Однако важно и то, что бумеры слишком отличаются друг от друга, чтобы их можно было рассматривать как монолитную социальную категорию. Мы не должны довольствоваться ложными обобщениями для объяснения последствий крупномасштабных социально-экономических изменений.

И дело не в одной лишь экономике. Уважение и общественное признание не менее важны: стереотип «жадных» бумеров дополняет множество унизительных характеристик старости, которые описывает де Бовуар. Сегодня для описания множества социальных установок и практик, благодаря которым старики становятся Другими, используется термин «эйджизм» (по аналогии с расизмом и сексизмом). Не все пожилые люди испытывают на себе эйджизм в равной степени или одинаковым образом, и некоторые из них (например, пожилые политики и бизнес-лидеры) могут на какое-то время быть затронуты им в минимальной степени. Однако мало кто может полностью избежать более коварных форм его проявления.

Дело в том, что эйджизм по-прежнему настолько глубоко укоренен в нашей культуре, что его легко не заметить. Эйджисткие стереотипы (часто особенно враждебные по отношению к женщинам) усваиваются еще в детстве: это и злые старые ведьмы из детских историй (вспомните Гензеля и Гретель; вспомните Роальда Даля), и всевозможные унизительные мифы о старости, которые можно увидеть в средствах массовой информации, и просто слова родителей и других взрослых, которые беспечно высмеивают стариков.

Таким образом дети учатся социальной стигматизации стариков, которую они, став взрослыми, скорее всего, продолжат воспроизводить.

Но дело не только в том, что такие телесные признаки старения, как морщины, седые волосы, глухота, слюнотечение во время еды, как у Сартра, шаркающая походка и так далее вызывают отвращение. Неправильно думать, что все эти признаки как-то раскрывают «внутреннюю» сущность пожилого человека. Люди преклонного возраста, как правило, считаются некомпетентными и неспособными заниматься значимой или социально значимой деятельностью, хотя редко соответствует истине. Также считается, что они слабоумны, поэтому с ними часто разговаривают снисходительным, инфантильным тоном. Удобно думать, что у стариков мало потребностей и желаний, которые общество должно удовлетворять. От них ожидают, что они будут одеваться и вести себя так, как «должны» люди их возраста, а сама мысль о сексуальной активности среди них шокирует. Короче говоря, к старикам по-прежнему относятся с «презрением, смешанным с отвращением», с помощью которого, как выразилась де Бовуар, общество стремится отбросить их «за пределы человечества». Такое отношение узаконивает их социальную изоляцию и оправдывает отсутствие заботы об их материальных и экзистенциальных потребностях.

Тогда каким должно быть общество, чтобы все могли хорошо себя чувствовать в последние годы своей жизни? Тут не может быть одного очевидного ответа. Ибо пожилые люди, вопреки тому, как их часто воспринимают, не являются однородной массой. Потребности и желания стариков могут быть очень разными. К тому же для многих эти потребности будут меняться — по мере того, как они будут испытывать все большую немощь и чаще болеть. То, что называется «старостью», может охватывать несколько десятилетий жизни человека и часто сопровождается переходом от начального периода автономии после выхода на пенсию к зависимости от заботы окружающих. Между активным «третьим» и пассивным «четвертым» возрастами (так их называют социальные геронтологи) могут быть огромные различия. Тем не менее можно охарактеризовать потребности пожилых людей по двум взаимосвязанным критериям: во-первых, необходимо удовлетворение их материальных нужд (в широком смысле); во-вторых, им требуется признание — как отдельным людям, так и в качестве социальной группы.

Материальные нужды, необходимые для хорошей жизни в старости, подразумевают гораздо больше, чем хороший доход. Для удовлетворения нужд тех пожилых людей, которые, например, являются глухими, слепыми или менее мобильными, социальная помощь государства должна быть значительно увеличена по сравнению с ее нынешним уровнем. Нужно начать с перепрофилирования социальной среды для обеспечения более простого доступа, создать пространства для социального взаимодействия и наладить производство высококачественных персональных протезов — всё это нужно очень многим людям.

Эти меры должны рассматриваться не как несправедливое «бремя» для молодых, а скорее как общественное благо, которым они будут пользоваться в более поздние годы.

Здесь мы возвращаемся к проблеме недобросовестного бегства от собственной старости и порождаемым им отвращением к старости чужой. Репрезентация стариков как «чужеродного вида» позволяет нам игнорировать тот факт, что нас ждет то же самое.

«Мы должны прекратить жульничать», — пишет де Бовуар. — Если мы не знаем, кем мы станем, мы не можем знать, кто мы сейчас; давайте, наконец, узнаем себя в этом старике или в той старой женщине«.

Она, безусловно, права: вопрос о том, что значит быть человеком, подразумевает вопрос о том, как мы воспринимаем старость. Однако узнать себя в пожилых людях не так просто — настолько глубок наш страх перед старостью, да и эйджизм всегда тут как тут.

Что, в таком случае, можно предпринять для преодоления личного страха и динамики социальной стигматизации? Де Бовуар утверждала, что всё общество должно быть радикально перестроено и что мы должны «изменить саму жизнь», чтобы старики больше не страдали от изоляции, лишений и страданий и смогли почувствовать себя полноценными членами общества:

«Есть только одно решение, позволяющее сделать так, чтобы старость не была абсурдной пародией на нашу прежнюю жизнь: продолжать преследовать цели, которые придают нашему существованию смысл, оставаться преданным отдельным людям, группам или делам, социальной, политической, интеллектуальной или творческой работе. В старости мы должны хотеть той же страсти, что и в юности, и она не даст нам отвернуться от самих себя. Жизнь человека имеет ценность до тех пор, пока он придает ценность жизни других людей посредством любви, дружбы, негодования, сострадания».

Осмысленная деятельность, которую здесь предлагает вести де Бовуар, предполагает сохранение в старости хотя бы части тех же страстей и жизненных сил, которые подпитывали деятельность людей в юные годы. Это идеал, достойный восхищения.

Однако де Бовуар не касается здесь вопроса о том, могут ли люди, которые истощили практически все свои жизненные силы, по-прежнему иметь в жизни цель. Она не договаривает, она исключает четвертый возраст, когда деятельность, подобная той, которую она описывает, становится невозможной.

Не будем гадать, почему де Бовуар упустила четвертый возраст из виду, а попробуем переосмыслить значимую деятельность в других, менее требовательных, чем у де Бовуар, терминах. Сегодня люди в четвертом возрасте по-прежнему остаются самыми невидимыми. Их подвижность сильно ограничена или вообще невозможна, поэтому они наиболее ограничены и изолированы. Некоторые из них буквально не могут говорить, поэтому мы ничего не знаем об их одиночестве и отчаянии. Порой они не могут рассказать даже о самых элементарных потребностях. Это может быть особенно актуально для людей с тяжелой формой деменции или после тяжелого инсульта. Их переживания — касающиеся их собственного тела, других людей, времени или приближающейся смерти — обычно даже не доходят до нас. Таким образом, даже если нам удастся преодолеть нашу недобросовестность, как призывает де Бовуар, и перестать рассматривать их как представителей опасного «чужеродного вида», они всё равно останутся обитателями изолированных от нас «иных» миров. И это миры, в которые большинству из нас в самом деле попасть довольно сложно.

И всё же эти миры, возможно, не лишены ценности и смысла. Даже когда общение становится почти невозможным, у человека остаются желания, намерения и чувства к другим людям. То есть в их миры остаются точки входа, которые заслуживают самого пристального внимания. Например, мы можем почитать воспоминания людей, оставленные на ранних стадиях болезни Альцгеймера; или послушать рассказы близких членов семьи, которые изо всех сил пытались понять, как их любимый человек, который заболел слабоумием, теперь воспринимает мир. Есть также описания жизни людей после инсульта и воспоминания людей о попытках приспособиться к миру после потери зрения.

В заключение заметим, что кроме борьбы с нашей собственной недобросовестностью, также жизненно важно разрушить «заговор молчания» об этой самой дальней границе старости, на которую не отважилась посягнуть сама де Бовуар. Ибо самые старые люди — это те, чья человечность признана меньше всего. Именно они воспринимаются как не более чем тела, с которыми можно обращаться как с инертными объектами, не принадлежащими человеческому роду. И именно мы должны противостоять их деградации.