Альтернативный учебник русской литературы: писатели, о которых не расскажут в школе
В учебники литературы берут не всех, но те, кто не попал туда, часто ничем не хуже. Вспоминаем писателей, про которых мы не пишем сочинения в школе — хотя могли бы.
Русская литература — одна из самых молодых в мире, но за свою короткую историю она подарила нам столько великих писателей, что менее великие в их тени померкли, хотя для многих европейских литератур они были бы настоящим подарком (сколько вы знаете классиков итальянской или испанской литературы XIX века?). У культурного богатства свои издержки: все знают Лермонтова, но мало кто слышал о Веневитинове, идеи критика Майкова нам неизвестны, и весь театральный мир молится на Чехова, но никто не ставит Лунца.
Поговорим о тех писателях, которым, несмотря на весь их талант, ранняя смерть или время помешали затмить коллег по перу. Для руководства мы взяли «Историю русской литературы» Дмитрия Петровича Святополка-Мирского.
Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805–1827)
Дальний родственник Пушкина, Дмитрий Веневитинов родился в знатной и благополучной московской семье. Его мать Анна Николаевна позаботилась о том, чтобы сын получил самое лучшее домашнее образование. Она занималась с Дмитрием сама, а когда ему исполнилось восемь, пригласила иностранных учителей. Под их руководством юноша выучил греческий, латинский, немецкий и французский языки, познакомился с музыкой, живописью, древней и современной литературой. К семнадцати годам Веневитинов был настолько образован, что стал посещать лекции Московского университета в качестве вольнослушателя.
Среди выбранных им курсов были история литературы, философия, агробиология и анатомия. Из преподавателей сильнее всего на юношу повлиял поэт и доктор философии Алексей Федорович Мерзляков. Вместе с другими его учениками Веневитинов организовал в 1823 году Общество любомудрия. Вошедшие в этот кружок молодые люди обсуждали немецкую философию, читали Канта, Шеллинга, Фихте и Шлегеля. Вскоре по совету Пушкина они начали издавать ежемесячный журнал «Московский вестник».
В 1826 году, поступив на службу в министерство иностранных дел, Веневитинов решил переехать в Петербург, во многом благодаря княгине Зинаиде Александровне Волконской, с которой у поэта завязался платонический роман. Перед отъездом она подарила ему бронзовый перстень, найденный при раскопках древнеримского города Геркуланума (у этого перстня впоследствии будет богатая история). На пути в столицу Веневитинова и сопровождавшего его француза Воше, который перед этим проводил одну из жен декабристов в Сибирь, арестовали по подозрению в причастности к заговору 14 декабря 1825 года.
Поэта продержали на гауптвахте всего три дня, но этого хватило, чтобы его здоровье подкосилось. В марте 1827 года Веневитинов сильно простудился, перебегая с бала в свой флигель в легкой одежде, и умер через несколько дней. Ему был всего 21 год.
Все современники, включая Пушкина, отмечали талант и способности Веневитинова. Кроме романтической поэзии он занимался философией, литературной и музыкальной критикой, переводами с немецкого. Товарищи Веневитинова создали культ своего друга и на протяжении сорока лет отмечали годовщину его смерти. «С ним, — пишет в своей „Истории“ Святополк-Мирский, — ушла одна из величайших надежд русской литературы».
«Он обладал бесчисленными блестящими дарованиями, сильным умом и был прирожденным метафизиком и зрелым, высоким поэтом в двадцать один год. У него была поистине фаустовская жажда знаний, а способность впитывать их напоминала Пико. В то же время он был мужественный, привлекательный молодой человек, любивший радости жизни. К тому же ему было присуще внутреннее здоровье и равновесие всех душевных и телесных достоинств, чем он походил на Гёте. <…> Поэзия его близка к совершенству».
«Проживи Веневитинов хотя бы десятью годами более, он на полные десять лет двинул бы вперед нашу литературу», — писал Чернышевский.
Литературный критик Валериан Майков родился в Москве в семье академика живописи Николая Майкова. Одним из его братьев был будущий поэт Аполлон Майков. С детства мальчики вращались в интеллектуально насыщенной среде, а их учителем был друг семьи Иван Гончаров. В 1840-е годы дом Майковых стал одним из центров литературной жизни Петербурга, его посещали Тургенев, Некрасов и Достоевский.
В отличие от трех своих братьев, Валериан интересовался не столько литературой, сколько науками. В 1842 году он окончил юридический факультет Петербургского университета, после чего устроился на службу в департамент сельского хозяйства. Одновременно он начал заниматься политический экономией и химией. Из-за слабости здоровья Майкову пришлось покинуть службу и отправиться в путешествие по Франции, Германии и Италии.
В 1845 году Майков возвращается в Петербург, вступает в кружок Петрашевского и становится одним из авторов «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (это аналог «Философского словаря» Вольтера).
Перу Майкова там принадлежали статьи «Анализ», «Критика», «Идеал», «Драма», «Журнал». Естественно, такой словарь долго издаваться в России не мог, и уже второй выпуск изъяли из обращения.
В это же время Майков стал соредактором журнала «Финский вестник». Там он успел успел напечатать резонансную статью «Общественные науки в России», в которой выразил идею «органической связи науки и искусства с живой действительностью». В 1846 году Белинский покинул «Отечественные записки» ради некрасовского «Современника», и Тургенев предложил редактору «Записок» Краевскому позвать на освободившееся место 23-летнего юношу.
За те пятнадцать месяцев, что Валериан проработал в «Отечественных записках», он успел из-за личной неприязни к Петрашевскому выйти из его кружка и создать свой собственный, обвинить Белинского в излишне субъективной критике и крепко поссориться с ним.
В отличие от коллеги, Майков стремился более твердо оформить свою эстетическую систему и принципы критики, внести в нее «математически доказанные начала».
Майков начинает заниматься социальной философией: читает Конта, Фейербаха и Фурье, критикует английскую экономическую теорию и ее основоположника Адама Смита, не принимает немецкую школу в лице Гегеля, пытается сформулировать идею «гармонического человека» и «идеальной цивилизации». В 1847 году он мирится с Белинским и начинает сотрудничать с «Современником». Впереди огромные научные и литературные планы. В июле этого же года Майков поехал погостить в Петергоф.
Из-за сильной жары он решил искупаться в озере — умер от удара. Майкову было 23.
Одним из авторов многочисленных некрологов на его смерть был его учитель Иван Гончаров.
Вот что пишет о нем Святополк-Мирский:
«Он обладал таким запасом здравого смысла, широтой понимания и чувством литературы, которого мы напрасно будем искать у других русских критиков интеллигентского периода. Его ранняя смерть в 1847 году была настоящим бедствием: как Веневитинов до него и Помяловский после, он был одним из тех, кто, проживи они дольше, мог бы повернуть развитие русской цивилизации в более творческом и менее чеховском направлении. Майков был критиком гражданственным и притом социалистом. Но он был критиком — одним из немногих истинных критиков в истории русской литературы».
Николай Помяловский — один из главных писателей-разночинцев. Его отец, очень добрый человек, был дьяконом при Малоохтинской кладбищенской церкви в Петербурге. Несмотря на гнетущую атмосферу, Николай рос крепким и здоровым ребенком. Отец воспитывал в нем самостоятельность, и большую часть времени мальчик проводил на местном рыбном промысле, закаляясь и ведя беседы с рыбаками. Когда Николаю исполнилось восемь лет, отец, уже выучивший сына грамоте, отдал его в Александро-Невское духовное училище, которое в народе называли бурсой.
Непрофессиональные учителя, бестолковые учебники, вездесущая грубость, постоянная муштра и порка выработали в Помяловском, который с детства рос в свободе и ласке, невероятное отвращение к училищу. Он сделался злобным, недоверчивым, скрытным.
Единственным утешением юноши оставались проникавшие в бурсу различными способами книги — от рыночных романов до сонников и песенников. В остальном всё, что Помяловский смог приобрести за эти восемь лет обучения, — это страсть к вину.
Положение улучшилось в 1851 году, когда Помяловский перешел в духовную семинарию. Здесь у него появилась возможность проявить свои таланты, использовать широкий ум и хватку. Вместе с товарищами Помяловский начал выпускать «Семинарский листок», в котором печатал свои заметки. После окончания семинарии Помяловский переезжает к матери и начинает работать при церкви, в основном отпевая покойников. В свободное время он продолжает заниматься самообразованием, пишет очерки и читает «Современник».
Постепенно у него просыпается интерес к педагогике. Одна из причин этого интереса — желание по-человечески воспитать младшего брата. Прослушав курс лекций в Петербургском университете, Помяловский начал работать в Шлиссельбургской воскресной школе. Вскоре на его оригинальные методы преподавания обратил внимание знаменитый педагог Константин Ушинский и предложил ему место в Смольном институте. Помяловский согласился. Тогда же, в 1861 году, «Современник» опубликовал две его повести: «Мещанское счастье» и «Молотов» — и подготовил публикацию прославивших его «Очерков бурсы».
Помяловский очень быстро бросает Смольный, не выдерживая казенщины и застоя. В это время литературный труд как раз начинает приносить ему необходимые деньги, и он разворачивает широкую деятельность: планирует издание журнала, посещает литературные собрания, встречается с другими писателями и критиками и продолжает работу над своими произведениями.
Однако всё это время, еще со школьных лет, Помяловский не переставал пить. С годами его алкоголизм только усиливался, причем настолько, что он стал бояться самого себя.
Однако хороший заработок, свобода и необходимость «собирать материал» для творчества способствовали его частым запоям. После одного из них, в сентябре 1863 года, он попал в больницу, где у него обнаружили гангрену на ноге. Через несколько дней Помяловский умер.
«Перед смертью Помяловский работал над большим социальным романом „Брат и сестра“, рисующим жизнь простых горожан в Петербурге. Оставшиеся фрагменты заставляют горько пожалеть о романисте с широким кругозором, оригинальным воображением и мощным охватом действительности. Его неподслащенный и не идеализирующий, но никак уж не плоский реализм, его стремление избегать всякой поэтичности и риторики и сильнейшее чувство мрачной поэзии безобразия были новой индивидуальной нотой в оркестре русского реализма. К тому же Помяловский обладал еще и крепким практическим смыслом, что нечасто встретишь у русского интеллигента; да и у того первого поколения разночинных интеллигентов, которое сменило поколение 1840-х годов, эта черта оказалась преходящей».
Да-да, тот самый Лев Толстой. Мы знаем его как автора «Войны и мира», «Анны Карениной» и «Хаджи-Мурата», но его литературная карьера могла сложиться иначе.
В 1847 году Толстой начинает вести дневник, в котором фиксирует все свои мысли и душевные сдвиги, анализирует свое поведение и строит планы по самовоспитанию. «Этот же дневник, — пишет Святополк-Мирский, — был первым опытом выработки той техники психологического анализа, которая стала впоследствии главным литературным оружием Толстого». И именно ведение дневника вдохновило Льва Николаевича на создание первого серьезного произведения. В 1851 году он пишет «Историю вчерашнего дня».
Это сочинение сохранилось только в черновой рукописи и представляет собой тотальное, до часов и минут, малейших движений и порывов, запечатление реальности и душевной жизни героя.
Толстой планировал описать полный день 25 марта, но описание он начал еще с вечера 24-го. Тот реальный вечер Толстой провел у князей Волконских, о чем записал в дневнике: «У Волконских был неестествен и рассеян и засиделся до часу». Впоследствии он развернул эту запись в первую главу «Истории вчерашнего дня». Вторая глава, «В санях», описывает возвращение героя домой, а третья, «Дома», является введением ко дню 25 марта. Толстой бросил свое сочинение, но если бы он его закончил, то рукопись вышла бы такая, «что недостало бы чернил на свете написать ее и типографщиков напечатать».
Вот что пишет о ней Святополк-Мирский:
«В смысле деталей „История“ находится почти на прустовском, если не на джойсовском уровне. Автор, можно сказать, упивается своим анализом. Он, молодой человек, обладает новым инструментом, который, как он полностью уверен, будет его слушаться. Впечатление это больше нигде и никогда не повторяется. Такое буйство требовалось подчинить и дисциплинировать, прежде чем показывать публике. Оно требовало более литературной, менее „дневниковой“ одежды, его необходимо было обуздать условностями. При своей первопроходческой отваге Толстой не осмелился продолжать в направлении „записывания всего“. И чуть ли не приходится пожалеть, что он этого не сделал. Абсолютная оригинальность „Истории вчерашнего дня“ осталась непревзойденной. Если бы он продолжал двигаться в этом направлении, он, вероятно, не встретил бы такого немедленного признания, но в конце концов, может быть, выдал бы в свет еще более изумительное собрание произведений».
Поэт Константин Случевский — предвестник символизма. Он родился в дворянской семье в Черниговской губернии, с отличием закончил Первый кадетский корпус и получил запись на мраморной доске. В 1861 году, прослужив несколько лет в батальоне Его Императорского Величества, Случевский покинул службу и отправился учиться за границу — во Францию и Германию и через четыре года стал доктором философии Гейдельбергского университета.
Литературная карьера Случевского началась еще на службе, в 1857 году. В журнале «Общезанимательный вестник» он опубликовал несколько собственных стихотворений и переводы из Огюста Барбье, Джорджа Байрона и Виктора Гюго. После публикаций в «Современнике» и «Отечественных записках» на Случевского обратили внимание Иван Тургенев и Аполлон Григорьев, а вместе с ними и радикальная критика, требовавшая от искусства практической пользы. Из-за ее давления и насмешек Случевский, как и Фет, прекратил свои литературные занятия.
В 1878 году, после службы в министерстве иностранных дел, Случевский снова пробует публиковаться. На этот раз он пишет не только стихи, но и различные брошюры и учебные пособия, большое количество художественной и документальной прозы (например, он описал в двух книгах свои путешествия по России в компании великого князя Владимира Александровича).
Вокруг него образуется кружок поклонников. Главные читатели Случевского теперь не ярые нигилисты или либералы 1840-х годов, а молодежь, уже пропитанная эстетикой раннего модернизма. Несмотря на то что стих Случевского стал со временем «тяжел» и «неуклюж», его поэзией продолжали наслаждаться.
Однако после смерти о Случевском помнили только небольшое число его почитателей (среди них Блок, Ходасевич, Пастернак и Мандельштам). В ХХ веке о нем совсем забыли, и его «переоткрытие» произошло только в 1970-х годах. Филолог Елена Тахо-Годи, написавшая первую монографию о Случевском, отмечает, что «современным читателям Случевский может быть понятней других, более „гладких“ поэтов XIX века». Дело в том, что Случевский ломал русский стих, вносил в него дисгармонию и расшатывал устоявшиеся размеры.
Для таких людей, как Святополк-Мирский, это еще было показателем «низкого уровня поэтического мастерства», тем не менее он отмечает дарование поэта:
«Как и Некрасов, но по-иному, он стремился разорвать путы романтической традиции и присоединить к поэзии области, которые ранее считались ей не принадлежащими. У него был философский ум, и он хорошо знал современную научную литературу. У него было великолепное видение мира, позволявшее наслаждаться безграничным многообразием живых существ и предметов… Казалось, что он способен создать действительно новую, действительно современную поэзию, но ему не повезло — его деятельность пришлась на время глубочайшего падения поэтической техники».
Настоящая фамилия Коневского — Ореус. Его отец, обрусевший швед из знатного рода, был военным историком и начальником архива Генерального штаба. Ребенок рос без матери, но получил прекрасное образование: он с детства свободно владел английским, французским и немецким языками, разбирался в истории и философии, писал стихотворения.
Окончив петербургскую гимназию, Коневской поступил на классическое отделение Санкт-Петербургского университета. В 1899 году, еще студентом, он начал писать для брюсовского «Скорпиона», а уже в 1900-м издал на собственные деньги стихотворный сборник «Мечты и думы». Из-за нехватки средств он не смог включить туда свои переводы из Ибсена, Суинберна, Гёте, Метерлинка и Ницше. Тем не менее на молодого поэта обратили внимание старшие символисты, среди которых он очень быстро стал своим.
После окончания университета в 1901 году Коневской отправился на лето в Ригу. По пути он решил искупаться в реке Аа, но, не заметив крутых порогов, утонул. Труп его через несколько дней нашли крестьяне.
Могила 24-летнего поэта в Сигулде стала местом паломничества молодых символистов, а в 1904 году вышел его посмертный сборник «Стихи и проза» под редакцией Валерия Брюсова.
Лирика Коневского была философской: он увлекался Ницше, Гегелем и Спинозой, читал немецких романтиков и Владимира Соловьева. Его поэзию часто сравнивают с творчеством Фета и Баратынского, а в языке подмечают архаизированность и усложненность. В своих стихах он стремился с максимальной точностью выразить цельность духа и сложность мироздания. Впоследствии Коневской оказал огромное влияние на таких разных поэтов, как Блок, Вячеслав Иванов, Гумилев, Заболоцкий, Пастернак и Мандельштам.
«Он был мистическим пантеистом, страстно желавшим постичь всё многообразие Вселенной. Он был на пути к созданию сжатой и сильной манеры выражения, соответствующей сложности его идей. Он говорил, что поэзия должна быть грубовата. Его поэзия решительно грубовата, но это грубость Микеланджело в борьбе с сопротивляющимся мрамором. У Коневского было замечательно острое чувство ценности русских слов, являющихся ему в обнаженном виде, очищенными от литературных ассоциаций. В этом отношении он был предшественником Хлебникова. В его поэзии не было банальности и дешевой миловидности».
Лев Лунц родился в еврейской семье. Отец его работал в аптеке, продавал оптические приборы, мать была концертной пианисткой. С детства они приобщали сына к основам иудаизма, учили ивриту и иностранным языкам. В 1918 году Лунц с золотой медалью закончил петроградскую гимназию и поступил на историко-филологической факультет Петроградского университета.
В 1919–1920 годах Лев Лунц начал посещать Литературную студию, в которой преподавали Николай Гумилев, Борис Эйхенбаум и Корней Чуковский. Через год он вошел в объединение «Серапионовы братья» и стал одним из главных его теоретиков.
Он отказывался от психологизма и бытописательства, требовал от литературы сюжета, фабулы и «техники», призывал культивировать художественную форму и самоценность искусства, презрительно высказывался о повальном непрофессионализме русских писателей.
В 1922 году Лев Лунц закончил Петроградский университет и остался аспирантом на романо-германском отделении кафедры, проводив перед этим за границу родителей, брата и сестру. Его специализацией была испанская словесность (кроме испанского он знал также английский, французский, итальянский, старофранцузский и иврит). Лунц писал рассказы, статьи, рецензии и фельетоны. Но больше всего ему удавалась драматургия: его театр «движения», «сцены», «страстей» и «героев» был созвучен театральной поэтике Мейерхольда.
В 1923 году у Лунца появляются боли в сердце, и он проводит всю зиму в постели. С помощью Горького он получает научную командировку в Испанию и едет в Берлин к родителям, но через 11 месяцев умирает от болезни мозга. До конца жизни его мучили жар, головные боли, он терял сознание и дар речи. На Западе его произведения очень быстро стали популярны, а в Советском Союзе, несмотря на высочайшие оценки Горького, Замятина, Шкловского и Тынянова, его постарались забыть.
Святополк-Мирский о нем писал:
«Лунц был самым крайним и бескомпромиссным из литературных „западников“, противопоставлявшим развитую западную технику глубоко укорененной недраматичной и бессюжетной русской традиции. Его трагедии „Вне закона“ (1921) и „Бертран де Борн“ (1922) — чистые трагедии действия, с быстрым и логичным развитием сюжета, без ненужной психологии. Несмотря на то что в них очень много мысли, это не проблемные пьесы, а трагедии положений. Но это были только первые шаги к настоящим свершениям. Последняя пьеса Лунца „Город правды“ — начало пути к более философскому стилю проблемной пьесы. Ни одна из этих пьес не является шедевром, но Лунц обладал хваткой и целенаправленностью, обещавшими настоящие свершения, и его безвременная смерть — серьезная утрата русской драматургии».
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, прямой потомок Екатерины II по материнской линии, родился в Харьковской губернии. Имя его отца, князя Петра Дмитриевича, занимавшего пост министра внутренних дел, связано с «либеральной весной» 1904–1905 годов (позже его обвинят в событиях 9 января 1905 года, известных как Кровавое воскресенье).
Как настоящий аристократ, Святополк-Мирский получил превосходное домашнее образование. Его воспитанием занималась английская гувернантка, поэтому он с детства отлично владел английским языком. Позже он поступил на китайское отделение Санкт-Петербургского университета.
Еще в школьные годы он пробовал писать стихи, переводил Верлена и Китса, посещал «Башню» Вячеслава Иванова и входил в литературный кружок Михаила Кузмина. В 1911 году Мирского призвали в армию, где он познакомился с Николаем Гумилевым (тот снисходительно похвалил его поэтический сборник). В 1913-м он ушел в отставку и снова поступил в Петербургский университет, на этот раз на отделение классической филологии. Тогда же он стал членом «Цеха поэтов» и начал вращаться среди акмеистов.
Во время Первой мировой войны Мирский был ранен; его ссылают на Кавказ за пренебрежительное высказывание о Николае II. После революции он присоединился к белому движению, но в 1920-м попал в польский концлагерь и бежал оттуда в Афины. Там уже находилась его мать.
С 1921 по 1932 год Мирский путешествует по Европе, оставаясь самым знаменитым русским эмигрантом. В Лондоне он читает лекции по русской литературе, пишет рецензии, издает антологии русской поэзии. Среди его друзей — Вирджиния Вулф, Олдос Хаксли и Бертран Рассел. Мирский, пишущий на пяти языках и читающий на десяти, чувствует себя в Европе как дома.
Его статьи о русской и западной литературе печатают лучшие журналы, включая The London Mercury и The Criterion Томаса Элиота. Заработанных денег ему хватает на то, чтобы обеспечивать себя и свою возлюбленную Марину Цветаеву.
Неожиданно, получив заказ от Лондонского университета на биографию Ленина, Святополк-Мирский переходит на левые позиции. В 1926 году, став соредактором эмигрантского журнала «Версты», он публикует в нем произведения советских писателей. Владислав Ходасевич с опаской предупреждает, мол, князь ведет нас всех «в застенок». Постепенно от Мирского отворачивается вся эмигрантская среда. Лишившись контракта с университетом, он становится членом Коммунистической партии Великобритании и при помощи Максима Горького получает разрешение на въезд в СССР.
В 1932 году, перед самым отъездом, его встретила Вирджиния Вулф. В своем дневнике она записала: «Смотря на то, как его глаза то загорались, то снова гасли, я думала: скоро в твоей голове будет пуля». Через год, уже в СССР, то же осознание пришло и к князю.
В Советском Союзе Мирский принимал участие во всех проектах Максима Горького, включая знаменитую поездку писателей на Беломорканал. В остальное время он писал статьи о европейской и русской литературе, попутно очерняя своих бывших друзей. Несмотря на свой мизерный заработок, Мирский не упускал возможности выпить по старой привычке в каком-нибудь хорошем заведении.
В 1937 году Мирский встречает на улице в Ленинграде своего старого друга, историка Эдварда Карра, и пытается сделать вид, что они не знакомы. Однако Карр всё равно убеждает его пообедать. Через несколько дней Мирского арестовывают по подозрению шпионаже (или в покушении на шпионаж — литера ПШ), и он получает 8 лет исправительных работ на Колыме. Однако обвинение в шпионаже было только предлогом для ареста Мирского. Еще за полгода до этого его начали травить в советских изданиях за отрицательный отзыв о новом романе Фадеева. Считалось, что Сталин держал бывшего князя и белогвардейца в Советском Союзе только для иностранных гостей, — к 1937 году это перестало быть нужным.
В 1939 году Мирский умер в лагере. По свидетельству сидевшего вместе с ним историка литературы Юлиана Оксмана, он проклинал свое решение вернуться в СССР. В 1940-х годах «Историей русской литературы» Святополка-Мирского, написанной на английском языке, пользовался Владимир Набоков, когда читал свои лекции в Корнелле. Он считал эту книгу «лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она остается такой и по сей день.
Благодаря усилиям его сестры Софьи, которая вернулась в СССР после Второй мировой войны, Святополк-Мирский был реабилитирован в 1963 году. Тогда же юному, но подающему большие надежды поэту Иосифу Бродскому друзья подарили на день рождения «Антологию новой английской поэзии» Михаила Гутнера. Она оставалась его настольной книгой еще долгое время, однако Гутнер был всего лишь одним из переводчиков собранных в книге стихов. Имя настоящего составителя, Дмитрия Петровича Мирского, было стерто советской цензурой.
