«Альтуризм»: как туристы помогают развивать российские деревни и получают от этого удовольствие

— Как возник «Альтуризм»?

— Я хотела сделать что-то свое. Но в бизнесе меня отталкивала концепция деньги ради денег. Если всё ради денег, то легче сидеть в офисе с утра до вечера, потом закрывать ноутбук, уходить домой, а проблемы пусть решает начальство. Также меня не привлекали НКО. Здесь ты должен постоянно подстраиваться под гранты, заниматься только тем, на что выделяют деньги.

И тут я узнала о социальном предпринимательстве.

Для меня стало откровением, что можно решать социальную проблему, которой ты горишь, при этом зарабатывать, как в бизнесе.

— Почему именно туризм?

— Туризм стал оболочкой для монетизации и некоторым движком. Идея была в том, чтобы создавать активные сообщества людей в деревне, которые занимались бы развитием своих деревень вместо жалоб и ожидания кого-то, кто всё за них сделает. Ясно, что вливание денег в создание инфраструктуры не поможет решить проблему исчезновения деревень в нашей стране, это вливание в черную дыру. Ничего не будет меняться, если не изменится сознание людей.

Все проблемы, не только в деревнях, рождаются от того, как мы мыслим. Мы часто ждем, что придет какой-то дядя и всех спасет. Ждем, что власти должны сделать одно, второе, третье, затем обсуждаем с друзьями на кухне, как всё плохо. При этом большинство людей ничего не предпринимают.

А когда мышление «нам все должны, почему никто ничего не делает» меняется на «мы можем улучшать свою жизнь самостоятельно», люди начинают делать конкретные вещи и действительно улучшают жизнь сообщества. Это изменение сознания для меня самое важное, это и лежит в основе «Альтуризма».

Но взялись мы именно за деревни, потому что до деревень хуже всего доходит информация, обычно там один источник — телевизор. Люди плохо знают, как можно подходить к организации жизни, какие есть альтернативы.

Также деревни самые «хрупкие», они исчезают на глазах, что несет за собой проблемы для всей страны.

— Как можно поменять сознание людей?

— С помощью совместной работы людей с разным типом мышления. Я получила образование в сфере разрешения конфликтов. И для своего проекта я адаптировала технологию, которой пользуются в ООН и ОБСЕ для урегулирования конфликтов. За короткий срок международные организации должны сделать так, чтобы люди, которые недавно убивали друг друга, изменили свое сознание с агрессивного на хотя бы нейтральное, чтобы военные действия не возобновились.

Я решила, что, если можно изменить сознание с агрессивного на нейтральное, значит, с иждивенческого на проактивное тоже. Оказалось, это действительно так.

Чтобы это произошло, люди с проактивным и с иждивенческим сознанием должны принять участие в работе, результат которой важнее, чем отношение друг к другу. И даже не имеет значения, что именно проактивно мыслящие люди будут делать, важно, что их сознание во время этой работы будет влиять на сознание людей, с которыми они работают. Это звучит, возможно, неправдоподобно, но всё именно так и происходит. И после этого возникает активное местное сообщество, которое уже без альтуристов создает проекты и работает на своей территории, развивая ее.

— И ты даже не проводишь никакие тренинги?

— Тренинги не меняют сознание.

Мастер-классы не меняют сознание, разговоры не меняют сознание, лекции не меняют сознание, нравоучения и угрозы не меняют сознание. Меняет сознание только совместная работа людей с разным сознанием.

Но когда я это продумывала, у меня возникло два вопроса. Первый: как на этом зарабатывать? Местные жители явно не будут платить за то, чтобы с кем-то поработать. Второй: где находить такое количество проактивно мыслящих людей в деревнях (а если они там уже есть, но деревня явно не умирает, значит, мы там не нужны)?

Туризм решил обе эти задачи разом: во-первых, люди платят за путешествие, во-вторых, люди, которые платят за путешествие, чтобы что-то сделать своими руками, уже проактивно мыслящие, отбор происходит сам собой.

— Хочу это проговорить. Люди платят за то, чтобы поехать не в самые популярные места России, чтобы там поработать.

— Это места, где живут люди, это наша страна. Она не блестящая, не разряженная, не поющая славянские песни. И она прекрасна. В этих непопулярных, как ты сказала, местах можно встретиться с настоящими людьми и узнать, как и чем они живут.

Если сказать моим альтуристам, что в этих путешествиях они работают, они сильно удивятся, потому что работа для них — это сидеть за компьютером на 38-м этаже «Сити». А обработать дерево стамеской — это новый захватывающий опыт, как и реставрировать и расписывать наличник, собирать травяные сборы, строить причал.

При этом учит их не кто-то, а человек, который знает это ремесло с детства, потому что в этой семье оно передавалось из поколения в поколение. Одним словом, это такие настоящие знания, которые в больших городах сейчас не найти.

— По какому принципу ты отбираешь деревни? И как это было в самом начале, когда о тебе никто не знал?

— Мы работаем всегда по запросу, то есть кто-то из деревни должен с нами связаться, сами мы ничего не предлагаем.

А если говорить про начало, то я рассказывала о своей идее всем знакомым и незнакомым людям, те ехали в деревню к мамам, папам, бабушкам, дедушкам, рассказывали им обо мне, потом выходили на улицу, видели там активных людей, передавали им мои контакты, и вскоре со мной начали связываться. Первый звонок был буквально через неделю.

Потом уже возникло сарафанное радио. Так что запросы мы получаем постоянно, и их очень много. Сейчас около 600 необработанных заявок.

— А случалось, что тебе хотелось поехать в деревню, но ты не решалась, потому что всё могло закончиться провалом?

— У нас есть очень четкие критерии, по которым мы выявляем, можем мы справиться с задачей или нет. Со многими не можем.

Деревни бывают большие и маленькие, в каких-то есть бизнес, в каких-то нет, какими-то занимаются местные власти, какими-то не очень.

Мы работаем лишь тогда, когда запрос приходит от жителей, не от власти, не от бизнеса, не от кого другого. И нам нужно, чтобы в деревне было минимум два активиста.

Нам не важно, сколько жителей в поселении. Мы работали и с деревней, в которой семь жителей, но там были эти два активных человека.

— Но вы едете только туда, где местные могут чему-то научить?

— Для нас важно, чтобы было два активных человека, всё остальное не проблема. Можно сделать интереснейшую программу и в деревне, где семь человек, после которой не захочется уезжать, потому что еще далеко не всё узнал про этих людей. Наша сильная сторона — мы вытаскиваем знания и умения, которые местные жители зачастую в себе не ценят.

Вообще, в туризме есть два подхода: что будет интересно туристам и что важно у местных.

Если исходить из того, что клиент самый главный и вокруг него нужно плясать и делать всё, что он хочет, территория будет вынуждена подстраиваться. Например, заказчики говорят, что хотят научиться танцевать польку, а местные на этой территории танцуют кадриль. Но так как клиент решает, в итоге все танцуют польку. Таким образом своим туристическим продуктом ты приносишь вред. Если же ты знаешь, что местные танцуют кадриль и ты вставляешь эту кадриль в программу, и не массово, не выводишь людей в поле, а приглашаешь туристов на вечерку, где местные танцуют для себя, то это совершенно другое.

Так что нам важно именно то, чем мы можем быть полезны местным жителям, как им помочь и не навредить. Единственное, у нас есть требование ко всем деревням, с которыми мы начинаем работать: чтобы у туристов было комфортное жилье, туалет и душ внутри дома.

— Расскажи про какую-нибудь интересную программу.

— Например, мы возрождали ткачество в деревне Ошевенск Архангельской области. Это территория Каргаполья, где исторически каждая деревня владела каким-то ремеслом. Но многие навыки забылись. Несколько лет назад этой территорией занялся фонд Потанина: его участники доставали информацию, восстанавливали ремесла и обучили местных.

Когда мы приехали в деревню, там было три женщины, которых научили ткать в той традиции, в которой на этой территории ткали всегда. Но несмотря на то, что они еще достаточно молодые, когда-то они уйдут, и ремесло снова забудется, потому что навык эти женщины никому не передают. И затем понадобится еще один фонд Потанина, чтобы снова всё восстановить.

Когда мы приехали, у них был только один готовый половик, который я сразу же купила, потому что он невероятно красивый. Если бы со мной были туристы, они тоже захотели бы купить, но не смогли бы.

Эти женщины собирались ткать где-то раз в год за чашечкой чая. У них было четкое осознание, что то, что они делают, никому не нужно. И так у нас появились две цели: обеспечить передачу знания будущим поколениям и убедиться, что мастерицы и мастера смогут на этом зарабатывать.

Проблему с передачей следующему поколению мы решили следующим образом: попросили, чтобы на мастер-классе для наших туристов присутствовали местные девочки. И они там правда были — две двенадцатилетние девочки, обиженные жутко, им ведь сказали прийти, они и пришли.

И вот мы налетаем всей группой на эти станки и начинаем учиться. На девочек не обращали никакого внимания, так что они просто смотрели.

Они смотрели, как 30—35-летние девушки и парни, на которых они хотят быть похожи, которые работают в высоких зеркальных зданиях, почему-то приперлись к ним в деревню, заплатили за это деньги и с горящими глазами напрыгивают на станки, которые сами девочки считают доисторическими, скучными и ненужными.

На следующий день девочки пришли за полчаса до мастер-класса и ждали нас на улице. А потом учились вместе с нами. Через неделю после путешествия я позвонила ткачихам и спросила, как у них дела, они сказали, что девочки приходят заниматься каждый день и еще позвали подруг. Так что возникла другая проблема — не хватает ткацких станков.

— А вторую цель ты как достигла? Как убрала ощущение ненужности?

— Очень просто. Когда мы ехали к ним второй раз, нас было 15 человек, я попросила ткачих наткать 15 половиков. Но они почему-то не поверили, что мы реально заказываем. Тогда мы по дороге заехали в Каргополь, где другая традиция ткачества, но уже бизнес построен на хорошем уровне, купили там 10 половиков и привезли с собой. Ткачихи соткали всего четыре половика.

И мы устроили для туристов маленькую ярмарку: положили четыре местных половика и рядом — десять привозных. Туристы не отличают каргопольские от ошевенских, ткачихи отличают очень хорошо. И когда они увидели, что в течение первых 15 минут туристы раскупили все, они поняли, что те 10 половиков могли бы быть их.

Через некоторое время мне передали — ткачихи сами стеснялись это сказать, очень переживали: они заключили договор с архангельским магазином и теперь будут поставлять им свои половики.

Но вскоре возникла новая сложность. Половики делают из старой одежды. В деревне ее в таком количестве не взять. Тогда мы свели мастериц с компанией Charity Shop, который принимает старую одежду. И теперь женщины заказывают, столько ткани и какого цвета им нужно, а москвичи присылают им ее в обмен на несколько половиков, которые затем в своем же магазине и продают.

— Ты и твоя команда рассказываете местным, как они могли бы эффективнее развивать свою территорию?

— Нет, это уничтожало бы всю идею проекта. Но перед путешествием наша команда едет на разведку. Мы вытаскиваем из активных жителей, которые нас позвали, что, на их взгляд, даст толчок к развитию территории и отзовется у местных жителей. Затем мы вместе разрабатываем проект: уточняем, что нужно делать, как, когда. Но обговариваем это только с активными жителями. Параллельно рассказываем им базовые вещи: как создать проект, чтобы он принес пользу, а не вред, сформировал сообщество. Но всё это такие неформальные инструкции, советы, рекомендации.

И у нас есть правило: мы никогда не приходим со своими идеями. Даже если у нас есть гениальный план и мы знаем, что здесь он точно сработает, мы не имеем никакого права его навязывать.

Если идея будет наша, то сознание у местных жителей не изменится, люди по-прежнему будут думать, что всё решают дяди и тети со стороны. Пусть проект местных будет слабее, но это будет их проект. И мы его поддержим.

— Как поддержите?

— Физически. Привезем своих туристов. Вы хотите поставить причал? Отлично! Разработайте план, найдите инструменты и материалы. Когда мы приедем, говорите нам, что делать руками: откуда бревна таскать, куда гвозди забивать, что и каким цветом красить.

— А мусор убираете?

— Убирали мусор мы в нашей первой поездке. Но уже стараемся этого не делать, потому что убирать мусор за другими — это не очень хорошо. Давайте сами за собой убирать.

Так вот в Ярославской области есть маленький город Тутаев. Он разделен на две части Волгой. И одна из частей выглядит как село. Именно там живет семья, которая из года в год пыталась убирать набережную от мусора, хотела преображать территорию, но местное сообщество ее не поддерживало. И они пригласили нас.

Жители Тутаева, узнав, что люди из Москвы заплатили деньги, чтобы убирать их площадь, собрались на субботник и начали уборку, которую не проводили уже лет 200.

Когда мы пришли, там уже было человек 18. В течение этой уборки местные общались с альтуристами. И переключение сознания, о котором я говорила, случилось в течение четырех часов. До этого были люди, которые жаловались и говорили, что всё плохо, ничего не происходит. После они обсуждали, какие проекты начнут делать завтра. И они их действительно сделали. И продолжают делать новые спустя пять лет.

Сейчас в городе они разбивают очень большой парк. Договорились с местной властью, чтобы та признала ту территорию зеленой зоной, вывезли огромные бетонные плиты, которые мешали, на этих майских начали прокладывать дорожки, занимались наполнением пересохших противопожарных прудов, а недавно на аукционе у государства выкупили самое старинное здание города — Строгановские соляные склады — и теперь потихоньку его реставрируют.

— Но ведь люди очень быстро затухают. Разве нет? С этим городом не произошло, но ведь с другими может.

— Чтобы измерить успешность проекта, надо знать его устойчивость, то есть время существования. Он может казаться классным сейчас, но через два года, действительно, местное сообщество может всё забросить. И это будет означать, что проект был не самым успешным. Тутаев — успешный проект, хотя мы просто убрали мусор.

— Есть ли среди активных туристов не очень активные, которые приезжают и решают, что они просто будут жить в деревенском доме, есть, ходить в баню и на этом всё?

— Нет, люди платят за то, чтобы работать. Не работают только те, кто заболел или очень устал.

Альтуристы сильно отличаются от волонтеров. Почти всегда у волонтеров нет денег, поэтому они ездят в путешествия не для того, чтобы работать, а чтобы отдохнуть бесплатно. И часто волонтеров невозможно поднять на работу.

Недавно у нас была поездка в Беловежскую пущу, где местная активистка уже отчаялась биться с волонтерами. И она смеялась, когда альтуристы спрашивали, что нужно делать. Только на четвертый день поняла, что они действительно приехали работать.

— Местным вы платите за их работу?

— Мы платим за все услуги: проживание, питание, все мастер-классы, все экскурсии. Но за проект, который они собираются сделать сами, мы не платим ничего. Для нас очень важно, чтобы они сложились своими, пусть ограниченными ресурсами, но смогли самостоятельно сделать проект. Иначе устойчивости, о которой мы только что говорили, не случится.

— Тебе хватает на жизнь с «Альтуризма»? Или ты где-то работаешь и часть денег перераспределяешь на проект, чтобы он существовал?

— Всё, что зарабатывается в проекте, уходит на сотрудников. Я зарабатываю на побочном: в проекте АСИ «100 городских лидеров» я работаю наставником, в Департаменте труда обучаю социальному предпринимательству, выступаю в качестве эксперта на разных форумах.

В общем, вся работа, которую я делаю со своими коллегами, становится нашими знаниями, которые затем мы продаем. Наши тренинги ценны именно тем, что они не теоретические, а основаны на нашем практическом опыте.

— Сколько человек в твоей команде?

— Девять, но у нас несколько команд. Кроме московской есть мурманская, питерская и краснодарская. Они занимаются своими регионами.

— Ты принимаешь новых людей? Если да, как можно присоединиться?

— Да, мы всегда рады новым людям. Чтобы стать частью команды, нужно пройти обучение. Оно бесплатное, удаленное и занимает примерно шесть месяцев. За это время надо изучить всю технологию, которая расписана на 60 страницах, и параллельно внедрять ее на практике.

Можно войти в существующую команду, можно организовать собственную. Мы принимаем команды из столиц регионов, потому что они знают местную специфику, и это снижает себестоимость проекта.

Одно дело нам лететь в Мурманскую область, другое — местной команде проехать 150 километров.

Плюс сейчас мы выходим на другие страны: Казахстан, Грузия, Молдова. Здесь мы также будем обучать команды, сопровождать их некоторое время, потом адаптировать бизнес-модель, монетизацию, а затем дадим сертификат «Альтуризма» и отпустим их в свободное плавание.

У нас нет зарплат, но есть процент с того, что мы заработали. Проценты каждой задаче каждый член команды присваивает заранее, а когда мы получаем прибыль от любой из наших услуг, мы ее распределяем между членами команды

— Допустим, читатель «Ножа» живет в маленькой деревне где-нибудь под Торжком. Он еще не готов войти в вашу команду, но хочет объединить местных жителей, чтобы вместе благоустраивать территорию. Как ему себя вести, как разговаривать?

— Во-первых, узнать, какие организации есть в вашем районе и области. Где-то уже работает «Альтуризм», где-то «Том Сойер Фест», где-то существует инициативное бюджетирование и т. д.

Во-вторых, не делать никакую работу самостоятельно.

Вариант «я что-то сделаю, кто-то увидит и присоединится» не работает. Никто никогда не присоединяется. Все, наоборот, утверждаются в мнении, что для них всё должны делать. Потом еще с вас начнут что-то требовать. «Почему ты детскую площадку не починил?»

Общество к такому очень быстро привыкает, и вытащить людей из этого состояния очень сложно.

В-третьих, надо ходить по соседям и просить накидать идеи по поводу благоустройства, не собрания собирать, а идти к каждому. Это самая тяжелая работа. Ты становишься местным сумасшедшим, но ничего страшного. И тут сразу нужно смириться с неприятным фактом: может случиться так, что друзья не поддержат. Это больно, но это нужно принять. Зато часто откликаются люди, на которых ты и не надеялся. Никогда не знаешь, кто пойдет навстречу.

В-четвертых, надо поменять русло дискуссии с темы «у нас всё плохо» на «что бы мы хотели, чтобы у нас было». Сначала люди впадают в ступор, потом думают об этом. Через месяц или полгода ты напоминаешь о вопросе, и тут они предлагают свои идеи, некоторые идеи совпадают, и тогда вы начинаете их воплощать.

Страшнее, когда говорят, что всё хорошо, всё устраивает. Когда нет проблем, что обсуждать? Один мужчина из Вологодской области мне как-то сказал: «Мы жили в говне, мы живем в говне, и мы будем жить в говне». Очень большое количество людей в нашей стране отлично себя там чувствуют. Не надо их оттуда вытаскивать. Можно нечаянно попасть к ним. Задача вытащить тех, кто на грани, и вытащить в проактивность, чтобы они начали развиваться.

В-пятых, не нужно думать, что если нет денег, ничего нельзя сделать. Деньги не должны останавливать. Когда начнешь делать, деньги появятся.

---

Андрей Уфимцев,

альтурист и один из членов команды «Альтуризма»

Моя мама родом из деревни Косаричи, это Могилевская область, Глусский район. Пару лет назад в Косаричах жили всего 30 человек, и среди них ни одного ребенка или подростка, то есть деревня медленно умирала. Пустить всё на самотек мне казалось неправильным, деревня должна жить и развиваться дальше. Решил, что нужно начинать с какого-то общего дела и придумал проект со строительством арт-объектов в виде парковых скамеек, потому что людям всегда нужно общественное пространство, где можно отдыхать, встречаться и общаться, также арт-скамейки будут привлекать внимание жителей окрестных деревень и городов, и еще о нас начнут говорить СМИ, а это уже популяризация деревни. Сейчас есть небольшой тренд — уезжать жить в из города в деревню. Но если о твоей деревне никто не знает, кто к тебе поедет?

Сначала я рассказал о проекте друзьям в деревне, но никто меня не поддержал. На три собрания, которые я собирал, никто не пришел. Тогда я решил делать всё сам.

Начал с уборки парка. Думал, ко мне присоединятся, но тогда этого не произошло.

В итоге меня поддержал только троюродный брат. Вместе с ним мы наметили большой субботник, чтобы расчистить территорию парка, в котором можно будет поставить скамейки. Писали об этом в соцсетях, приглашали друзей из Москвы, Могилева и Минска. И вскоре о нас написали на одном известном белорусском портале, после на связь вышла местная газета, затем — государственный канал.

На субботник вышли 16 человек: редакция районной газеты, наши друзья, люди из нашей и соседней деревни и, конечно, председатель сельсовета, он не мог пропустить такое событие.

Затем мой друг, который закончил Британскую школу дизайна, договорился со студентами сделать проекты арт-скамеек. Это было частное сотрудничество, напрямую с Британкой мы не работали. Некоторые студенты откликнулись и разработали дизайн скамеек. После мы провели голосование в деревне и соцсетях, выбрали 10 лучших скамеек и провели краудфандинговую кампанию на «Планета.ру».

Самая дешевая скамейка обошлась нам где-то в 100 долларов, самая дорогая — в 1500. Свои деньги мы не вкладывали. Но мы и не заказывали готовые скамейки. На деньги мы лишь покупали материалы и инструменты.

Идея была в том, чтобы построить скамейки самими жителями, чтобы вовлечь в это больше людей. Заказывали только самые сложные варианты, которые можно было сделать только на производстве.

И теперь, когда проект почти закончен (мы поставили семь скамеек), люди не только приводят свои дома в порядок, выкашивают траву у пляжей, но и инициируют новые субботники и другие мероприятия. Но самое приятное — к нам приезжают новые люди и покупают дома.

Идею со скамейками мы придумали, не зная о существовании «Альтуризма». О нем услышали случайно, когда договорились со студентами. А вот первую скамейку устанавливали с Катей Затуливетер, приехавшей к нам на разведку. После мы с ней договорились о путешествии альтуристов. В итоге всё сложилось. Вместе с нами альтуристы собирали и устанавливали арт-скамейки, а жили у меня дома, потому что тогда только у меня был душ с горячей водой и туалет не на улице.