«В регионах живут люди с горящими сердцами. Они собирают 200–300 тысяч рублей и снимают кино на энтузиазме». Режиссер Михаил Кулунаков — о мистическом и одновременно реалистичном алтайском кино и буме кинематографа в регионах

Оставить всё и вернуться домой

Я рос в селе Каспа. В 1990-е годы там почти не было развлечений, но однажды наш сельчанин купил видеомагнитофон, оказавшийся единственным на всю округу. Он организовал небольшой бизнес: показывал за деньги фильмы в местном клубе. Эти сеансы дарили настолько яркие и сильные эмоции, что я уже тогда начал мечтать о мире кино.

Помимо этого я слышал много интересных историй дома: моя бабушка всегда была очень хорошей рассказчицей — любую сказку или легенду она рассказывала так, будто это происходило на самом деле. Иногда я даже не мог разобрать, где правда, а где вымысел.

Некоторые рассказы были полуфантастическими или метафизическими. Например, как одну женщину украл медведь, и та позже родила от него ребенка. А из-за того, что медведь ее постоянно облизывал, она покрылась шерстью.

Я понимал, что это сказка, но бабушка описывала все так, будто эта женщина жила в соседнем доме, а бабушка была чуть ли не свидетельницей этой истории.

Или, например, случай, как охотники нашли в скалах снежного человека. Потом оказалось, что очень многие люди знали эту историю — будто до войны, где-то в 1937–1939 году, охотники нашли крупного обезьяноподобного человека, очень испугались, зажали его в скалах, застрелили и затем сожгли. Таких необычных историй было очень много — все они отпечатывались в воображении и были практически готовыми сюжетами для фильмов.

Когда я учился во втором или третьем классе, отец спросил меня, кем я хочу стать. Я сказал, что хочу связать свою жизнь с кино и стать режиссером. Отец ответил, что для этого надо быть очень умным и начитанным, много заниматься. Я воспринял его слова очень серьезно: записался в библиотеку и вообще после этого не вылазил из книг. До четвертого класса я прочитал половину библиотеки и начал приносить интересные книги родителям.

Но кино было мечтой, которая казалась неосуществимой. Я даже не знал, что этому обучают: казалось, для этого нужно было родиться каким-то особенным. Когда я был подростком, мы переехали в Горно-Алтайск, где я поступил в Республиканский классический лицей на физико-математическое направление: на тот момент я совсем не знал русского языка, и мне проще было разобраться с цифрами. Затем мне стало казаться, что я очень хорошо разбираюсь в математике, поэтому после школы я поступил на механико-математический факультет Новосибирского государственного университета. Там я проучился полтора года, но быстро понял, что это не мое, взял академ и ушел.

Осенью должен был начаться призыв в армию — я сходил в военкомат и записался. Тогда же в город приехали мастера Щепкинского театрального училища и его выпускник, наш местный актер Амаду Мамадаков, — они набирали здесь актерскую студию. Так я узнал, что в Москве, оказывается, есть университет, который готовит кинематографистов — режиссеров и операторов. Меня это очень сильно заинтересовало, но я не понимал, как туда попасть. Решил, что лучшим способом будет поступить в Щепкинское училище на актерское, поехать с ними, потом бросить и поступить во ВГИК.

Но на прослушивании мастера сказали, что я слишком много думаю, и мне больше подойдет режиссура, чем актерское.

Они прочитали мои письменные работы и посоветовали ехать поступать во ВГИК. После этого мне уже не очень хотелось в армию, и я быстро нашел способ, как отсрочить службу.

Когда я приехал во ВГИК, мне разрешили ходить на занятия вольнослушателем. Ближе к лету у меня появилась полная уверенность в том, что я идеальный кандидат на поступление и что все преподаватели ВГИКа хотят, чтобы поступил именно я. Мне кажется, что из-за чрезмерной самоуверенности я допустил какую-то ошибку на собеседовании, и мне не удалось поступить на одно из четырех бюджетных мест. Сергей Соловьев, который тогда набирал мастерскую, предложил мне учиться на платном, но я бы не потянул — на тот момент обучение стоило около 250 тысяч рублей в год.

Я расстроился, и мне посоветовали еще два варианта: забрать документы, отслужить в армии, вернуться и поступить еще раз или забрать документы и ехать поступать в Санкт-Петербург. Я посоветовался с родителями — они поддержали первый вариант. Я уже был на вокзале, чтобы купить билеты домой и отправиться в армию, но в последний момент передумал и решил посмотреть на Петербург: вдруг, там тоже хорошо. Хотя этот город мне не очень нравился, судя по тем рассказам, что я слышал.

Прямо с чемоданами я приехал в Петербургский институт кино и телевидения. Рабочий день уже закончился, но по счастливой случайности мастера, набиравшие курс, еще не ушли. Они согласились посмотреть мои работы, и в тот же вечер я устроился в общежитие и на другой день был допущен на собеседование и экзамены.

Когда поступал, один из мастеров, режисер Виктор Федорович Семенюк, взял с меня слово, что я не уйду после первого или второго курса и буду учиться в СБГУКИТе до конца. На самом деле у меня был план пожить в Питере один год и вернуться во ВГИК, но так как я все-таки дал слово, пришлось учиться до конца. В принципе, я не жалею об этом.

На втором курсе я увидел постановку Бориса Яковлевича Эйфмана «Анна Каренина», и просто влюбился в этот балет. Хотел поработать с этим балетмейстером, даже написал сценарий по рассказу «Стена» Леонида Андреева. Представлял, как Борис Яковлевич поставил бы мне хореографию, а я снял бы фильм. После вуза я некоторое время пытался поработать с Ленфильмом — его состояние было хуже, чем сейчас, не было производства, поэтому я поучаствовал в паре питчингов, и уехал в Москву. Там я сделал небольшой киноальманах в кинокомпании «Профит». Когда я столкнулся с такими большими компаниями, был немного разочарован тем, как они работают. Для них кино было бизнесом, не больше, а для меня — частью жизни.

Затем я вернулся в Петербург. В то время Борис Яковлевич Эйфман экранизировал свои балеты — мы начали работать с ним. Доделали фильм-балет «Роден», а потом сняли фильм-балет «По ту сторону греха» по роману Достоевского «Братья Карамазовы». В 2015 году активно начал развиваться кинематограф в регионах, и я понял, что уже сейчас стоит начинать что-то продвигать, потому что со временем производство будет смещаться в сторону регионов. Я оставил Бориса Яковлевича и уехал в Республику Алтай.

Как в одном фильме уживаются мистика и реализм

До курсов ВГИКа я не очень любил и не очень знал советское кино. Я вырос на голливудском кинематографе — ведь в нашем клубе показывали только такое. Мне казалось, что настоящее кино — это то, что идет в кинотеатрах, а во ВГИКе говорили совсем о других картинах.

Чтобы восполнить этот пробел, я купил диск с коллекцией советских фильмов, и среди них были работы Андрея Тарковского.

Я посмотрел «Андрея Рублева», и он меня очень впечатлил, а затем «Зеркало», которое поменяло меня в одночасье. Благодаря этому изменилось и мое понимание кино — теперь мне казалось, что оно должно быть именно таким, а не каким его делают в Голливуде.

Во время учебы было очень тяжело отвязаться от этой манеры: даже подсознательно были попытки подражать Тарковскому, следовать его пути.

В принципе, все обучение в киношколе построено на подражании. На первом курсе есть упражнения, где нужно один-в-один скопировать какую-то сцену по монтажу, мизансценам, ритму. Впрочем, даже многие именитые режиссеры осознанно вставляют в свои фильмы отсылки на сцены из фильмов других режиссеров — в том же «Зеркале» Тарковского есть сцена, где женщина парит в небе, которая во многом заимствована у Бунюэля. Я думаю, только после института мне удалось уйти от подражания и найти свой собственный стиль.

Впервые я попробовал отойти от стилистики Тарковского в фильме «Трико». Я не очень люблю эту работу: она кажется мне не очень серьезной, и сейчас я снимал бы совсем по-другому.

Этот фильм основан на реальных историях, можно сказать, что он полудокументальный. В деревне, когда тебе исполняется примерно четырнадцать лет, считается, что ты уже стал мужчиной, и в доказательство этого ты должен оседлать дикого жеребца и объездить его. Все через это прошли, в том числе и я. Кто-то боялся больше, кто-то меньше. Кто-то падал, ломал руки и ноги, но позже все равно пробовал снова.

Другая история — когда мне было около четырех лет, мой дядя, старший брат мамы, посадил меня на коня со словами «ну, поезжай». Конь был большой, тяжеловес — я повернулся назад и увидел тень: огромный конь и на его спине я — совсем маленькая точка. Я начал дрыгать ногами, кричал, но конь меня не слушался и даже и не сдвинулся с места. Тогда дядя подошел, снял меня с коня и сказал: «Эх ты, трико». В просторечье это слово означает, что ты несмелый человек, трус. Я очень хорошо запомнил этот момент. То ли из-за того, что было стыдно, то ли из-за того, что это было оскорблением для меня.

Я соединил эти два события: воспоминания подростка, которому нужно доказать свою мужественность, и переживания маленького ребенка — в итоге получилась такая полудокументальная история. Я попросил брата выбрать несколько необъезженных лошадей одинаковой масти, а другой мой брат четыре раза по очереди объезжал каждую из них. Мы не до конца понимали, как снимать и расставлять камеры — полудикая лошадь полностью неконтролируема. Сейчас, конечно, я бы все сделал по-другому.

А вот «Изгородь», более серьезную мою работу, мы сняли по рассказу местного писателя Дибоша Каинчина. Я очень люблю Франца Кафку, и когда я узнал, что в алтайской литературе есть писатель, который пишет в таком же сюрреалистическом стиле, захотел снять короткий метр по его произведениям.

До этого мы снимали документальный фильм про белогвардейца, он получился неплохим, но его заблокировала ФСБ — оказалось, что офицер не был реабилитирован. Чтобы совсем не расстраиваться, мы с ребятами решили за три-четыре дня снять новый фильм, пока есть свободное время. Я примерно понимал, что нужно делать, но у меня не было сценария. Все сцены, которые есть в этом фильме, — полная импровизация.

Тогда я не очень понимал, как снимать на Алтае. Когда мы снимали фильм «Трико», бывало так: съемка предполагается в солнечную погоду, мы устанавливаем технику — кран, рельсы, тратим на это три-четыре часа. А когда выходим на площадку, на небе очень быстро собираются тучи и начинает лить дождь. Опускается туман, и уже понятно, что этот дождь точно будет лить два-три дня. Мы убираем технику, ставим другую, адаптированную для дождя, а тучи разбегаются, выглядывает солнце, небо проясняется. Я никак не мог подстроиться под эту натуру и погоду.

Работая же над «Изгородью», я подумал, что никак не буду подстраиваться, а значит, сценария тоже не будет — только главное направление. В итоге, фильм получился. Из всех наших работ он получил больше всего премий — его награждали на каждом фестивале, куда мы его привозили.

Мне было интересно рассказать чисто алтайскую историю таким образом, чтобы она была близка зрителю в любой части России или Европы, и раскрыть вечный конфликт отцов и детей.

Наш костяк — группа из четырех-пяти человек, но на съемочной площадке, как правило, присутствует около пятидесяти-шестидесяти работников. Идейные вдохновители — два человека: я и моя супруга Оля. Она кинооператор, мы вместе учились, со второго курса вместе, и все работы снимали тоже общими силами. Мы вместе пишем сценарии, делаем раскадровки, участвуем в питчингах.

Сейчас мы закончили фильм «Тропа», в котором постарались раскрыть тему мужского и женского. Однажды мы поеехали снимать очередной проект в Сайлюгемские горы на Алтае, и там познакомились с человеком, который прорубал тропу через гору. Было совершенно непонятно, кому и для чего нужна эта тропа, но я подумал, что у этого человека, видимо, есть свое понимание жизни, и в этой жизни у него есть главная цель — сделать дорогу через скалы. Еще у этого человека есть жена и дети, которые живут в очень скромном доме, не в самых лучших условиях. Мне показалось, что трагедия этой семьи не в том, что муж рубит бессмысленную дорогу через скалы, а в том, что жена приносит себя в жертву ради его целей и амбиций.

По мотивам этой истории мы сняли наш новый фильм. Возможно, сама женщина не воспринимала свое положение настолько драматично, просто жила и работала. Она и охотница, и плотник, и мать, воспитывающая сына. В фильме мы усилили ее линию — получилась история про героиню, которая жертвует собой, и про героя, который пытается добиться своей цели.

В основном, мы снимаем наши фильмы на алтайском. Во-первых, сами истории алтайские и было бы странно, если бы герои говорили на русском языке. Во-вторых, надеюсь, мои фильмы внесут хотя бы небольшой вклад в сохранение языка.

Сейчас алтайский язык не очень популярен: детям проще учить русский и английский, а на алтайском разговаривают мало — это не модно. Даже когда приезжаешь в отдаленные от города села, дети там в основном говорят на русском, поскольку весь контент в интернете и по телевизору либо на русском, либо на английском. Мне хочется сделать так, чтобы знание родного языка снова стало модным. Ведь намного лучше, когда ты знаешь еще два-три языка кроме родного. Я уже редко слышу тот мягкий и мелодичный алтайский язык, на котором говорила моя бабушка. Скорее всего, мои новые фильмы тоже будут без дубляжа, с субтитрами. Во всяком случае, продюсеры на это согласны.

Но есть пара сценариев, которые я бы хотел снимать в другом месте, — возможно, эти фильмы будут на русском. Например, когда я ездил в Якутск, там стояли морозы до минус 52 °С: в такую погоду весь город окутывает туманом, и его практически не видно. У меня есть история, которая подходит именно этому городу.

О секрете расцвета кино в регионах

Ситуация на российском рынке кино очень сильно изменилась: контента не хватает, а кинотеатры пустуют. Съемочный процесс дорожает — снимать фильмы в Москве очень затратно. Недавно мы провели в Белокурихе (Алтайский край) выездную сессию от Фонда поддержки регионального кинематографа и Ассоциации продюсеров кино и телевидения. Там много говорили о том, что Москва перенасыщена студиями и съемками и легче переписать сценарий под какой-нибудь регион и снимать там. Но чтобы это случилось и студии могли работать не в ущерб себе, нужно развивать киноиндустрию в регионах.

Сегодня многие говорят о феномене якутского кино: в этом регионе кинематограф переживает настоящий бум благодаря сильной конкуренции. В Якутии сейчас появляется очень много режиссеров, и каждый стремится сделать лучше, чем было до него.

Перед Новым годом я ездил на кинофестиваль в Якутск. На одном из показов свой фильм презентовали две пожилые женщины, которые раньше не занимались кино. Когда все с восторгом стали обсуждать их работу, они сказала: «Можете не обсуждать, мы уже сняли полный метр». Просто взяли и сняли у себя в деревне полный метр! После таких историй складывается впечатление, что едва ли не каждый житель Якутии имеет отношение к кино, и занимается этим не ради денег, а ради идеи.

Еще очень киноиндустрия хорошо развивается в Сибири — в Бурятии, Иркутской области. Или, например, недавно в Томске ребята открыли краудфандинговый сбор на съемку сериала — это увидели продюсеры онлайн-кинотеатра PREMIER и полностью выкупили проект. В Хакасии в прошлом году два проекта выиграли гранты Минкульта на два полнометражных фильма. «Чекаго» Николая Рыбникова уже в прокате — этим фильмом заинтересовался Сергей Сельянов, и начал его продвигать. В итоге фильм купила компания «Атмосфера кино», которая выступает дистрибьютором и прокатчиком. А сейчас снимается вторая часть.

Раньше все кинопроизводство было сосредоточено в двух главных киностудиях в Москве и Петербурге, но сейчас постепенно распределяется по всей стране. В Екатеринбурге, Башкирии, Татарстане тоже много замечательных примеров. Во Владивостоке есть отличный кинофестиваль «Тихоокеанский меридиан», который тоже очень помогает рассредоточить кинопроизводство. Мне кажется, сейчас в регионах появляется больше интересных сценариев и идей. Истории, которые рассказывают местные режиссеры, свежие и необычные. Многие якутские фильмы вначале понять очень сложно, но затем погружаешься в интересную атмосферу с этническим антуражем и какой-то особой магией. «Царь-птица» Эдуарда Новикова, получившая приз ММКФ, — совершенно незатасканная история, которая вряд ли могла произойти где-то еще. Или, например, «Надо мною солнце не садится» Любы Борисовой — очень светлая, позитивная и жизнеутверждающая картина.

В последнее время главные награды — Кинотавр и премии ММКФ — забирали якутские фильмы. Истории, которые были интересны внутри регионов, становятся более глобальными.

В регионах живут люди с горящими сердцами, не избалованные большими деньгами, поэтому деньги в региональном кинопроизводстве играют второстепенную роль. Они собирают 200–300 тысяч рублей и снимают кино на энтузиазме. Бюджеты фильмов якутского режиссера Степана Бурнашева, завоевавшего главный приз фестиваля «Окно в Европу», — ото 500 тысяч до 1 миллиона рублей. Этот человек — фанат своего дела и не ждет продюсера и финансирования. Если нужно, он продаст дом или заложит машину, чтобы снять кино. За счет такой мощной энергии происходит развитие — и это только начало.

В Республике Алтай пока не так много ребят, которые профессионально занимаются кино, но я думаю, что скоро все изменится. В последнее время к нам на Алтай переехало немало московских специалистов: художников по свету, оформителей, костюмеров. Они уже готовые профессионалы, которых ничему не нужно учить, им только нужна работа или производство. У нас есть условия для развития, а еще мы планируем провести крупный индустриальный кинофестиваль, куда войдут несколько стран, — Китай, Казахстан, Монголия.

Более того, участвовать в питчингах тоже стало намного проще. Например, чтобы поучаствовать в питчинге Министерства культуры, нужно было иметь подтверждение, что уже собрано не менее 30% от бюджета фильма. Сейчас этих условий нет, и поучаствовать в конкурсе может любая студия, даже самая маленькая. Благодаря этому открываются очень большие перспективы.