Будущее Америки. Почему США отказались от амбиций глобального лидера

Одной из задач моей книги было внести разнообразие в литературу по истории и внешней политике США, публикующуюся на русском языке. В этой литературе безраздельно господствует реалистический подход, в котором трудно уже предложить нечто новое. Надеюсь, прочитавшие эту книгу задумаются над другим способом говорить о международных отношениях.

Подытожим некоторые мысли. В основу книги легли несколько тезисов.

• Экономические интересы, религиозные убеждения и политические идеалы приобретают в политике форму споров об идентичности. Более того, закрепившиеся в дискурсе идентичности представления о роли собственной нации ограничивают и уточняют возможные направления и формы внешней политики, являясь важнейшим фактором, определяющим поведение страны на мировой арене.
• Представления о собственной нации, о том, кто входит в нее, а кто исключен и противопоставлен, постоянно меняются, и эти изменения требуют переоценки оснований политики, как внутренней, так и внешней. Эти перемены приводят к кризисам, в ходе которых могут меняться и представления о врагах и друзьях за пределами собственного сообщества. Внешняя политика страны является частью борьбы за самоидентификацию, ее утверждение и подтверждение. То, что делает государство на международной арене, должно работать прежде всего на представление нации о самой себе.
• Политика государства по отношению к другой стране зависит от распространенных в этом государстве представлений о ней. Чем более «заметна» другая нация для общества, тем больше насыщено это общество представлениями о ней и тем сильнее они влияют на политику, оттесняя на второй план интересы экономики и даже соображения безопасности. Так, отношение европейских государств XIX века к Соединенным Штатам строилось на основании распространенного представления европейцев о США как об оплоте демократии, а стран Латинской Америки — с учетом недоверия жителей этих стран к американской гегемонии.
• Представления о другой стране являются результатом взаимодействия внутренней повестки дня с образами, поставляемыми этой страной. Репертуар таких образов всегда довольно широк, однако выбор того, что входит в представления своего общества, определяется внутренними запросами на примеры, применимые к его внутренним спорам. Так, интерес европейцев к американским индейцам стал результатом развития идей эпохи Просвещения о «благородном дикаре» и доцивилизованном обществе: хотя о существовании индейцев было известно, до той поры интереса они не вызывали. Также американцы впервые «увидели» ужасы русского царизма в тот период, когда сами переживали серьезный внутриполитический кризис, ставивший под сомнение их политическую систему.

Такие рамки исследования резко усиливают роль внутренней политики в определении внешней, однако не подменяют одну другой: репертуар образов в любом случае поставляет другое общество, при отсутствии в них каких-то черт их невозможно использовать — нельзя приписать агрессивность стране, не ведущей внешних войн, не получится увидеть модель нового мира в обществе, не погруженном в социальные эксперименты. Однако отбор того, что окажется в фокусе внимания (война или социальный эксперимент), производит наблюдающее общество, и этот выбор редко нравится самим наблюдаемым. Выстраивание образа Другого обычно остается частью внутренних дебатов, но именно в США ранняя демократизация политики исторически связала любое общественное обсуждение с принятием политических решений. Таким образом, внутренние споры об идентичности стали важным фактором международных отношений.

Этот подход работает при изучении стран, имеющих тесные связи или испытывающих особый интерес друг к другу. В случае взаимодействия удаленных стран, не имевших существенных исторических отношений, устойчивые и значимые представления о другой стране просто не вырабатываются или не влияют на политику и традиционные стратегические и экономические факторы остаются более важными. Так, например, политика России по отношению ко многим странам Африканского континента могла не учитывать, что думают об этих странах россияне, — именно потому, что мы мало о них думаем.

Вероятно, не ко всем странам эти тезисы применимы в равной степени. В этой книге я постарался показать, что, приложив их к истории США, мы получим ответы на многие вопросы как о внешней политике этой страны, так и о внутренних расколах американского общества. Американская политическая нация постоянно создавала, воспроизводила и дополняла дискурс идентичности — язык, на котором и в котором она осознавала себя. Только в рамках этого языка можно было обсуждать политические проблемы и принимать решения (следовательно, «интересы» требовали сначала перевода на этот язык, приспособления известных формул к новым задачам). Этот язык описывал мир определенным образом и потому сам требовал политических действий, предписывал выбор в сложной ситуации. То есть политический дискурс не подчинен материальным интересам, а является самостоятельным фактором, создающим картину мира, в рамках которой одни действия необходимы, другие возможны, а третьи исключены.

Непосредственной причиной создания этого языка была необходимость объединения колоний для борьбы с метрополией, и в последующей истории Соединенных Штатов задача поддержания единой нации, скроенной из различных групп, создавала постоянные вызовы, ответы на которые часто отыскивались в обращении к внешнему Другому, который мог являть собой угрозу, соперника, пример или объект приложения американской миссии (религиозной, цивилизующей, филантропической или демократизирующей).

Американское общество с начала своего формирования состояло из весьма различающихся частей. На протяжении своей истории американцы привыкли видеть общество состоящим из бинарных оппозиций: коренные жители — иммигранты, протестанты — католики, белые — цветные, мужчины — женщины, и именно вокруг таких противопоставлений строится заметная часть американской политики. При этом политическая система США тоже провоцирует бинарное деление: мажоритарная выборная система, двухпартийность, память Севера и Юга постоянно создают центробежные силы, разделяющие страну.

Международные отношения, в которых американцы как единое целое противопоставлялись внешним, часто враждебным Другим, на всем протяжении истории была одним из средств поддержания единства расколотой нации.

Книга, которую вы прочитали, показывает, что особенности американской внешней политики, о которых с сожалением пишут многие исследователи в монографиях и дипломаты в мемуарах («стремление к безопасности через экспансию <…> имперский позыв к расширению „зоны свободы и демократии“ в мире, тесно связанный с американским мессианством, самонадеянностью силы и психологией мирового лидерства»), являются не просто «специфическими чертами внешнеполитического поведения США», но и частью постоянного усилия по поддержанию внутреннего единства американской нации.

Иногда пишут, что за отсутствием общего прошлого американцы социализируются вокруг идеалов. Это так, но надо понять, что идеалы требуют действия, а не просто присяги. Идеалы противопоставляют страну другим обществам, «не имеющим» их, либо тем, чьи идеалы представляются неправильными. Именно поэтому внешняя политика приобретает значение подтверждения американских принципов, их превосходства над идеалами других народов, ставит американцев в положение учителей.

Одной из постоянных тем в работах исследователей американской дипломатии является констатация противоборства между идеалами и интересами: в одних случаях внешнеполитические решения принимаются на основании идеалов, в других — для защиты интересов, предоставляя аргументы то сторонникам теории политического идеализма, то реалистам. Главной проблемой остается неясность, в каких случаях американские политики выбирают идеалы, а в каких — интересы.

Внешние критики видят в такой непредсказуемости лицемерие, однако, если рассмотреть оба варианта как элементы конструирования американской идентичности, такой дуализм оказывается вполне объяснимым. Для того чтобы стать элементом политики, интересы должны быть «переработаны» в форму политического высказывания. Эта форма, в свою очередь, ограничена языком разговора о политике, развивавшимся на протяжении многих поколений. Этот язык (дискурс) имеет собственную инерцию и свои законы существования, зачастую требующие политических шагов, не связанных с непосредственными материальными интересами (обычно в этом случае и говорят об идеалах).

Другой спор об американской истории выдвигает на первый план либо стремление американцев к консенсусу, либо постоянное присутствие в ней конфликта. Наш подход показывает, что стремление к консенсусу внутри сообщества (американской нации) сопровождается ростом конфликтности на ее границах. В свою очередь снижение интенсивности внешних вызовов создает условия для обострения внутренних противоречий.

Для граждан США главной проблемой является судьба идеи свободы, с продвижением которой они традиционно связывали внешнюю политику страны. Ретроспективный взгляд американцев на свое прошлое подсказывает им, что они всегда защищали свободу — даже если понятие свободы и состав людей, которые имели на нее право, радикально менялся. С точки зрения консерваторов, современный кризис США — результат сомнений нынешней элиты в универсализме своей модели, либеральной демократии. Сегодняшним американским левым в любом универсализме видится колониализм или империализм, и тогда альтернативой для мира остаются недемократическая и нелиберальная модели, предлагаемые новыми центрами влияния.

Допуская, что своя модель не лучшая, а уступает другим (хотя бы канадской и европейской), американское общество теряет почву под ногами.

Для других же стран продуктом этого дискурса оказывались различные модели Америки. Сложносочиненный язык, которым Америка описывала саму себя, трансформировался в дискурсах других стран и разных политических сил в ту или иную модель, привлекательную или отталкивающую. Американские элиты оформляют большую часть внешнеполитической активности как продвижение своих ценностей, однако видят их не совсем так, как люди в других странах, особенно тех, куда американские ценности пришли с солдатами США.

За время своего существования Америка была для разных стран местом, где воплотились в жизнь политические идеи Просвещения, моделью республики, демократии, анархии, социализма, завоевания жизненного пространства, расовой иерархии, экономической эффективности, религиозной и политической свободы, бесконечным источником изобретений. Она воспринималась как надежда и как угроза, как голливудская мечта и как мировой жандарм. Сегодня сами американцы и остальной мир переживают кризис этих моделей. Является ли этот кризис закатом Америки как главной «страны-утопии» современного мира или она еще сможет произвести на свет какие-то образцы социально-политического творчества и использовать свою политическую и культурную гегемонию, чтобы сделать их популярными, покажет история.

Американская модель мультикультурного общества, возможно, является будущим человечества, все более мобильного и мигрирующего по свету, однако непрекращающийся расовый конфликт в США заставляет другие страны осторожно относиться к американскому подходу, а то и прямо заявлять о его ущербности. Другое представление о содержании кризиса исходит из понимания американской модели как успешного варианта общества, контролирующего государство и защищающего личность от произвола власти. Эта модель была одной из самых привлекательных для народов мира, однако в последние годы новости из США все чаще демонстрируют незащищенность человека от давления групп интересов, которые «отменяют» определенные взгляды и совершают нападки на людей, их высказывающих. В этих описательных рамках общество оказывается достаточно сильным и репрессивным, чтобы воспроизводить произвол по отношению к личности, и этот произвол не сдерживает ни конституция, ни традиция.

В США по-прежнему действует Первая поправка, защищающая свободу слова и вероисповедания, сменяются в результате демократических выборов политики у власти, развиваются высокотехнологичные стартапы. Но Соединенные Штаты как модель для остального человечества потеряли свою безусловную привлекательность. Дело в том, что теперь — в силу связанности мира, глобализации экономики, информационных потоков и культурно-образовательной среды — США предстают перед жителями остального мира не как утопия, а как страна со своими интересами и проблемами. Наряду со свободой слова — «культура отмены», с демократией — расовый конфликт, с правом на восстание — высокая смертность от огнестрельного оружия, вместе с передовой медициной — ее дороговизна.

Да и сами американские элиты сомневаются, что справились с ролью универсальной модели, на что им указывают и в целом лояльные европейские партнеры. В разгар пандемии COVID (и президентства Дональда Трампа) американская газета напечатала слова бывшего премьер-министра Швеции Карла Бильдта:

«Дело не в том, что Соединенных Штатов больше нет, — это далеко не так. Но они отказались от амбиций глобального лидерства и от роли всемирного вдохновителя».

В США 1990-е годы прошли под знаком эйфории от победы в холодной войне и от экономического роста, однако внимательные исследователи отмечали, что уже в это время голосование представителей двух партий в конгрессе все реже бывало солидарным. Политическая система США начала движение к расколу, вырвавшемуся на улицы с избранием президентом Дональда Трампа в году. С исчезновением внешнего полюса в американском обществе началась радикализация внутреннего противостояния, и в конце концов потребовался «враждебный полюс» вне страны. Американские элиты пытались сконструировать новый полюс из Ирака, некоторое время видели его в глобальном терроре «Аль-Каиды», но ко второй половине прошлого десятилетия Россия вновь вернула себе эту роль — как в результате действий Кремля, так и в силу ее традиционного места в американском дискурсе.

Это значит, что нормализация отношений с США не будет легкой задачей — разве что она наступит в период обострения американских отношений с Китаем (или еще с каким-либо гегемоном завтрашнего дня), когда внутренний запрос американского общества на защиту американских ценностей найдет иного кандидата на роль конституирующего Другого. Однако можно отметить, что, вопреки расхожему мнению, внутренние расколы в США ведут не к ослаблению внешней политики, а к ее активизации (которая призвана погасить внутренние конфликты), поэтому спокойствие американского общества — в интересах России.

Читайте также

Грех с пользой. Краткая история Вегаса и американской индустрии казино

Могу ли я ободрить тех, кто привык видеть в Соединенных Штатах Америки образец? Или, напротив, тех, кто ждет их конца? У меня нет ответа.

Роль США как модели для остального человечества близится к концу — не потому, что образец плох, а потому, что лучшее, что в нем содержалось, уже стало универсальным. Но до «заката Америки» еще далеко.

Из моделей, по-прежнему ассоциируемых с Соединенными Штатами, российское общество не рассталось с тремя: образом свободной страны, в которой личность защищена от государственного произвола, моделью успешной высокотехнологичной экономики и примером широких горизонтов, открывающих возможности для реализации талантов человека. Этот набор существенно меньше того, что присутствовал в представлениях россиян на протяжении двух предыдущих веков, но он сохраняется, а значит, сохраняется и влияние «мягкой силы» Соединенных Штатов на Россию. Парадоксальным образом это влияние сойдет на нет тогда, когда российский гражданин почувствует себя гарантированно защищенным от произвола, а российский хай-тек сможет соревноваться с американским. Я не вижу в этом ничего принципиально невозможного.