«Жесткой научной фантастики в России сейчас нет»: Павел Амнуэль — о hard sci-fi, кризисе фэнтези и многомирии как будущем жанра

— Вы серьезный ученый, что по нынешним временам для писателя огромная редкость. Кто вы в первую очередь для самого себя — писатель или ученый?

— Писатель, конечно. Серьезной научной работой не занимаюсь уже давно — с тех пор, как в 1994 году перестал работать в Тель-Авивском университете и стал редактором популярного в те годы израильского еженедельника «Час пик». Последняя моя научная работа по астрофизике была опубликована в том же году в авторитетном британском журнале Monthly Notices of the Royal Astronomical Society (Ежемесячные записки Королевского астрономического общества). Наукой я, конечно, заниматься не перестал — слежу за основными научными новостями, читаю новейшие работы. Это позволяет не только заниматься популяризацией науки, но и (что лично для меня гораздо важнее) придумывать новые научно-фантастические идеи и писать фантастику.

— Как научная деятельность повлияла на ваше творчество?

— Конечно, знания в области физики и астрофизики не могли не повлиять на литературную деятельность. Но, с другой стороны, астрофизикой я серьезно увлекся в школьные годы, начав сочинять фантастику. Так что это был, пожалуй, единый процесс взаимовлияния. Процесс этот начался в детстве и продолжается до сих пор. Наука помогает писать фантастику, фантастика требует знания науки.

— В чем, по-вашему, главное отличие между фантастом-технарем и гуманитарием?

— От «технаря» можно ждать интересных произведений и в области гуманитарной фантастики (как говорят, soft science fiction), а гуманитарий в наши дни редко обращается к научно-технической фантастике.

— Как вы считаете, гуманитарий вообще может писать hard science fiction? Ведь даже в вашем пособии «Удивительный мир фантазии» содержатся задачи по ТРИЗ (теория решения изобретательских задач). У бедного автора-гуманитария от них лопнет голова.

— В принципе может, почему нет? Гуманитариями по образованию были Жюль Верн, Герберт Уэллс, Станислав Лем. Или, к примеру, Эдвард Митчелл, американский журналист, который на десять лет раньше Уэллса писал о машине времени и о человеке-невидимке. О парадоксах путешествий со сверхсветовыми скоростями Митчелл писал за двадцать лет до того, как Эйнштейн опубликовал статью о частной теории относительности!

Современные же авторы жесткой научной фантастики — обычно люди с естественнонаучным или техническим образованием. Айзек Азимов был химиком, Артур Кларк — физиком, Генрих Альтов — инженером-изобретателем. Грег Иган и Стивен Бакстер — математики, Дэвид Брин — астроном, Тед Косматка — химик.

Очень перспективны дуэты, где один из соавторов «технарь», а второй — гуманитарий. Аркадий Стругацкий был типичным гуманитарием, переводчиком с японского. Борис — типичным «технарем», астрономом, работал в Пулковской обсерватории.

В прекрасном дуэте Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова — технарь Лукодьянов, инженер по образованию, и гуманитарий Войскунский, с дипломом Литературного института. Образ мысли у «технарей» и гуманитариев различен, хотя, конечно, ничто не мешает гуманитарию знать и понимать естественные науки и технику, а «технарю» — разбираться в исторических или литературоведческих проблемах.

А теория решения изобретательских задач (ТРИЗ) вообще рассчитана на любого интересующегося человека — будь он «технарем» с дипломом Бауманки или поэтом, образно видящим мир. ТРИЗ — это в широком смысле наука о сильном мышлении. Как говорили братья Стругацкие, «думать — не развлечение, а обязанность». Думать должны и «технари», и гуманитарии. Но думать ведь тоже нужно учиться! Вот ТРИЗ и учит сильному мышлению.

— Ваш первый рассказ «Икария Альфа» был опубликован в журнале «Техника — молодежи» в 1959 году. Еще немного — и начнется настоящий фантастический бум, появятся десятки блестящих писательских имен. Что это было за время, которое способствовало такому расцвету в фантастическом жанре?

— Время действительно было уникальное в советской истории. То, что потом назвали оттепелью, — после сталинских морозов. Оттепель, по определению, долго не продолжается: она и закончилась лет через пятнадцать, в семидесятых, когда начался застой.

В «морозное» время советские фантасты писали об электрических тракторах, подводной добыче нефти, максимум — о полете на Венеру (например, «Прыжок в ничто» А. Беляева). А после ХХ съезда КПСС ограничения временно были сняты (не полностью, но достаточно, чтобы вызвать эйфорию и ощущение, что можно писать даже о межзвездных полетах).

Помню свой детский восторг, когда, открыв журнал «Техника — молодежи», увидел удивительный рисунок: астронавты в скафандрах на далекой планете. И название: «Туманность Андромеды». По сравнению с унылыми повестями Немцова, Охотникова, Сапарина, роман Ивана Ефремова выглядел недосягаемой вершиной фантазии. И оказалось, что авторов, способных писать отличную научную фантастику, в том числе о далеком будущем, в СССР немало: в течение двух-трех лет известны стали имена Генриха Альтова, Валентины Журавлевой, Анатолия Днепрова, Владимира Савченко, Георгия Мартынова, чуть позднее — Владимира Михайлова, Кира Булычева, Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова, Михаила Емцева и Еремея Парнова. И, конечно, Аркадия и Бориса Стругацких, сразу доказавших, что в «фантастическом цехе» им нет равных.

Подтянулась и «старая гвардия». О чем писал Георгий Гуревич во времена фантастики ближнего прицела? Об инее на пальмах и попытках управлять погодой. А потом — об освоении Солнечной системы, о том, что даже большие планеты можно разрезать на части и использовать для нужд человечества.

Лет через десять (особенно после появления «Улитки на склоне» и «Сказки о Тройке» братьев Стругацких) «наверху» поняли, что от фантастики (да и вообще от литературы) можно ждать и неприятных для власти сюрпризов. Открученные в начале оттепели гайки начали постепенно закручивать…

— Вместе с Генрихом Альтовым вы разработали «Шкалу фантазии», фактически научный метод оценки идей по 5 показателям: новизна, убедительность, человековедческая ценность, художественная ценность и субъективная оценка. Например, так звучит описание НФ-идеи «Цветов для Элджернона» Дэниела Киза: «Изменение уровня развития человека позволяет проследить изменение взаимоотношений с окружающим миром». Какие классические НФ-романы набирают по «Шкале фантазии» наивысшие показатели?

— «Машина времени» Герберта Уэллса, «Двадцать тысяч лье под водой» и «С Земли на Луну» Жюля Верна. Из более поздних: «Город» и «Поколение, достигшее цели» Клиффорда Саймака, «Профессия» и «Приход ночи» Айзека Азимова, «Солярис» Станислава Лема, «За миллиард лет до конца света» Аркадия и Бориса Стругацких. И кстати, конечно, «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза (рассказ, а не роман).

— Есть ли современная НФ, которая заслуживает таких же высоких оценок?

— Есть, но, к сожалению, не в русскоязычной фантастике. Это, например, «Город перестановок» Грега Игана, «Гиперион» Дэна Симмонса, «Анафем» Нила Стивенсона, «Нексус Эрдманна» Нэнси Кресс, «Остров» Питера Уоттса.

— А каких авторов любите читать лично вы?

— Кроме перечисленных, из фантастов нравятся Тед Чан, Грегори Бенфорд, Ларри Нивен, Стивен Бакстер. Все эти авторы пишут в основном именно жесткую научную фантастику. Из российских авторов — пожалуй, лишь Вячеслав Рыбаков.

— Вы читаете фэнтези? Для вас это не слишком «сказочный» жанр?

— Я не любитель фэнтези, хотя и не принципиальный, конечно. Просто хорошую фэнтези встретить еще сложнее, чем хорошую НФ. Когда в конце восьмидесятых опубликовали повесть-фэнтези Святослава Логинова «Страж Перевала», для многих, и для меня тоже, это было открытие, как и, например, «Чакра Кентавра» Ольги Ларионовой. Но потом фэнтези превратилась в коммерческую литературу, качество текстов в среднем упало ниже плинтуса, читать стало неинтересно. Но, поскольку люблю читать классические детективы, то и в фэнтези меня привлекает детективное направление: фэнтези-детективы Рэндала Гаррета, Саймона Грина, Даниэля Клугера.

Кстати, до сих пор спорят: какого рода слово «фэнтези» — женского или среднего. Для меня «фэнтези» — женского рода, аналог «фантазии», меня коробят надписи на обложках «Русское фэнтези», «Боевое фэнтези». Что-то вроде «крепкое кофе». А недавно прочитал в одном из обсуждений, что хорошая фэнтези, конечно, женского рода, а плохое фэнтези — среднего. С таким мнением я, пожалуй, соглашусь.

— Нашумевшего «Марсианина» Энди Уира читали?

— Честно говоря, еле дочитал до конца. Популярность этого романа можно, видимо, объяснить тем, что нынче жесткая научная фантастика со множеством научно-технических деталей и описаний встречается довольно редко — не только в России, но и на Западе. Но по шкале «Фантазия» роман получит не очень высокий балл практически по всем критериям.

Новизна? Какая новизна в описании марсианской экспедиции? Достоверность идеи? Очень низкая, причем речь о главной идее романа — об урагане, из-за которого главного героя оставили выживать на Марсе в одиночестве.

Дело в том, что атмосфера Марса чрезвычайно разрежена, давление на поверхности планеты в сто раз меньше соответствующего земного. Даже сильнейший ураган на Марсе не сдвинет с места и листа бумаги! И все события в романе сразу становятся недостоверными, так и хочется сказать словами Станиславского: «Не верю!»

— Для меня от прочих прогремевших произведений НФ выгодно отличается «Ложная слепота» Питера Уоттса. Но один знакомый говорил, что находит книгу претенциозной, мол, даже обилие мудреных терминов на это работает. Как вы оцениваете роман с точки зрения ученого и читателя?

— Идея столкновения с абсолютно чуждым человеку космическим разумом не нова, ее разрабатывал еще Станислав Лем («Солярис», «Непобедимый»), но у Уоттса более современный научный взгляд на проблему. Количество мудреных научных терминов делает книгу, конечно, претенциозной — но в хорошем смысле. Это претензия на научную обоснованность, претензия справедливая и в романе убедительная. Но вы, наверное, заметили: я не назвал «Ложную слепоту» (как и ее продолжение — «Эхопраксию») в числе лучших современных научно-фантастических романов.

«Ложную слепоту» номинировали на все лучшие американские премии по фантастике — и ни одной премии роман не получил. На мой взгляд, причина в не очень высоких художественных достоинствах этого и других романов Уоттса.

Роман не «цепляет», читаешь его скорее как интересное научно-популярное произведение, а не художественную прозу, где герои вызывают сопереживание.

— Не могу обойтись без вопроса об «Интерстелларе». Насколько знаю, этот фильм о построении межзвездного фермерского хозяйства, который ставят сейчас едва не выше «Космической одиссеи», вам не пришелся по душе?

— О недостатках и ляпах «Интерстеллара» я как-то написал большую статью, опубликованную в журнале «Химия и жизнь». Нет, этому фильму далеко до «Космической одиссеи».

Правда, в «Интерстелларе» есть кадры, каких нет больше ни в одном фильме — ни в научно-фантастическом, ни даже в научно-популярном. Это изображение окрестностей массивной черной дыры, к которой летят герои фильма. На экране его показывают примерно полминуты, и, скорее всего, зрители через минуту забывают о том, что видели. А на самом деле они видели рассчитанную на суперкомпьютерах картину, основанную на точном решении очень сложных уравнений теории тяготения. Режиссер фильма Кристофер Нолан обратился в свое время к лучшему специалисту по теории черных дыр Кипу Торну с просьбой рассчитать, как выглядит вблизи быстро вращающаяся черная дыра. Торн со своими сотрудниками такие расчеты провел и опубликовал на эту тему несколько статей в научных журналах и книгу «Интерстеллар». «Это были чрезвычайно сложные расчеты, — писал Торн, — за которые я никогда не взялся бы по собственной инициативе».

Но на этом научная убедительность фильма и заканчивается. Можно долго перечислять, что в фильме показано неверно или неубедительно с научной точки зрения. Но как зрителя меня «убили» два момента.

Экспедиция два года летит к точке перехода — «кротовой норе» вблизи Сатурна. И в конце этого долгого перелета один из астронавтов спрашивает другого: «Скажи-ка, что представляет собой черная дыра?» Два года этот человек летел, понятия не имея — куда и зачем?

И еще: главный герой должен, по сюжету, передать дочери сложнейшие уравнения квантовой физики и их решения. Как он это делает? С помощью азбуки Морзе! Большей нелепости трудно придумать.

И это лишь то, что сразу бросается в глаза. Не говоря уж об упомянутом вами фермерском хозяйстве, ради которого, кстати, вообще не надо было лететь ни к черной дыре, ни даже к Сатурну — все это можно было организовать на околоземной орбите!

— У вас есть любимые фантастические фильмы и сериалы?

— Пожалуй, нет. Любой фантастический фильм (тем более — сериал) вынужденно упрощает серьезную научно-фантастическую идею. Часто — до примитива. Даже в таком фильме, как «Космическая одиссея», идеи конфликта человека с компьютером и контакта с неизвестной цивилизацией предельно упрощены. С гораздо большим удовольствием я перечитаю роман Артура Кларка, чем еще раз посмотрю фильм Кубрика. И это относится к любому фантастическому фильму-экранизации. Исключений не знаю. Правда, Кларк написал сначала сценарий, а уже потом, после успеха фильма и на основе сценария — роман, но сути дела это не меняет: в литературном научно-фантастическом тексте удается сказать гораздо больше, чем в фильме.

— Сейчас все хоронят твердую научную фантастику. Ее мало пишут, да и читают не слишком охотно, массовая аудитория предпочитает истории про магические академии, рыжих ведьм и светящихся вампиров. С чем, по-вашему, это связано?

— Массовая аудитория во все времена предпочитала простые истории сложным. Это естественно. Твердая научная фантастика занимала свою нишу — это была литература, как писали братья Стругацкие, «для научных работников младшего возраста». В СССР можно было писать только научную фантастику — другие поджанры не приветствовались. Когда в девяностых стало можно писать о рыжих ведьмах и светящихся вампирах, жесткая научная фантастика не выдержала конкуренции, чего и следовало ожидать. С другой стороны, в России резко упал интерес к науке, особенно к науке фундаментальной, которая обычно питала идеями твердую научную фантастику. Нет интереса к науке (не только у читателей, но в первую очередь у государства!) — падает интерес к научной фантастике. Вряд ли научную фантастику перестали любить те читатели, которые любили ее раньше. Наверное, и новые любители появились, но на фоне огромного спроса на фэнтези, боевую фантастику и попаданцев спрос на жесткую научную фантастику уже не мог заинтересовать издателей. Ведь продать тираж серьезного научно-фантастического романа много сложнее, чем такой же тираж книги о современном спецназовце, помогающем Ивану Грозному побеждать врагов.

Издатели не хотят связываться с жесткой научной фантастикой: они не знают, как ее рекламировать, ссылаются на отсутствие покупателей, не рассчитывают получить быстрые прибыли. Результат: жесткой научной фантастики в России сейчас нет.

— За последние годы в нашей фантастике появились какие-то писатели, чьи произведения произвели на вас впечатление?

— Ответ, к сожалению, будет коротким: нет, не появились.

— Некоторое время назад мне говорили, что «Млечный путь» стоит на грани закрытия. Просто нечего печатать — нет стоящих текстов. Неужели все так плохо с нашими авторами?

— Начиная в 2012 году нашу «журнальную эпопею», мы договорились, что будем поддерживать достаточно высокую планку. И если тексты, которые нам присылают, окажутся ниже планки, то мы лучше закроем журнал, чем эту планку понизим. Так мы и стараемся делать.

Несколько лет это удавалось без особых проблем, но в последние два-три года начались трудности: тексты действительно становятся все хуже. Девять текстов из десяти идут в корзину после прочтения первых двух-трех абзацев. Авторы в большинстве случаев просто не знают, что писать (и зачем!), не могут придумать сколько-нибудь новую идею, сюжет, не умеют выстраивать композицию и доводить рассказ до логического финала. Сильно упала и грамотность. О пресловутых «тся» и «ться», «одел — надел» и многих других грамматических правилах молодые авторы, похоже, не слышали, хотя у всех за спиной минимум средняя школа.

— Куда, по-вашему, движется отечественная фантастика?

— Отечественная фантастика, к сожалению, не движется, а уже скатилась в тотальную коммерциализацию. Для издателей главное — пресловутый «формат». Стандартный текст, стандартные приключения. Попробуйте опубликовать что-то «неформатное» — не получится. Каждый год выходят сотни новых фантастических романов, но действительно интересных среди них вряд ли наберется десяток, а то и меньше. Этот десяток и попадает в номинационные списки фантастических литературных премий.

— Кстати, как вы относитесь к премиям?

— Премии хороши, когда они выполняют свое назначение — поддерживают лучшие тексты и их авторов, показывают направления развития литературного процесса. На деле же так не получается.

Как-то один из писателей-фантастов опубликовал в фейсбуке список из десяти критериев, по которым нынче присуждают премии (и не только по фантастике). Качество текста в этом списке занимало седьмое место! На первом — умение тусоваться в нужной компании с нужными людьми.

— Вы занимаетесь популяризацией идеи многомирия. Каковы ее возможности в фантастике?

— Возможности — безграничные, как и само многомирие. Речь не о пресловутых «параллельных мирах», которые чаще всего не имеют с научной фантастикой ничего общего. Речь о физическом многомирии, которое еще полвека назад было в физике маргинальной идеей, граничившей с лженаукой, а сейчас становится научным мейнстримом. О том, что кроме нашей существует огромное количество (возможно, бесконечное) других вселенных, свидетельствуют исследования в области космологии (теория бесконечной и хаотической инфляции) и квантовой физики (теория Эверетта и теория струн). О различных аспектах многомирия пишут в ведущих физических журналах, проводят международные конференции. О многомирии пишут известные фантасты Грег Иган, Пол Мелкоу, Стивен Бакстер. Даже Терри Пратчетт, писавший книги о «Плоском мире», три своих последних романа (написанных в соавторстве с Бакстером) посвятил идеям многомирия.

Идея физического многомирия столь же богата и открывает для фантастики не меньше перспектив и направлений, чем идея машины времени. Эвереттическая литература, литература многомирия — это фантастика будущего. Или — будущее фантастики.

— Можно ли сейчас, после стольких великих фантастов, придумать что-то новое, уникальное и свое?

— Можно, конечно. В науке происходит так много нового и интересного, что научная фантастика, по идее, должна бурно развиваться — есть о чем писать! Но именно сейчас российская научная фантастика пришла в упадок. Авторы ссылаются на то, что «наука стала такой сложной, что ничего не понять», издатели ссылаются на то, что читатели перестали покупать научную фантастику, а читатели обвиняют авторов и издателей. В общем, заколдованный круг — и все признаки кризиса, которого на самом деле быть не должно.

На Западе нет кризиса научной фантастики, новые авторы и новые идеи появляются регулярно, завоевывая рынок и литературные премии по фантастике. Достаточно прочитать списки лауреатов премий «Хьюго» и «Небьюла».

— Какой совет вы дали бы начинающим фантастам?

— Не ждать быстрого успеха. Да и вообще успех — в значительной степени дело случая: автор со своей идеей и текстом должен оказаться в нужное время в нужном месте (издательстве, журнале). Тем не менее, если уж вы решили для себя, что ваше призвание — писать фантастику, причем научную, — думайте прежде всего над интересной и новой идеей. Нет идеи — не будет хорошей фантастики. Но идеи мало. Нужен хороший текст: интересный сюжет, запоминающиеся персонажи, впечатляющий конфликт.

Трудно? Конечно. Но если хотите легких путей в жизни, не идите в фантасты.

А впрочем, где они вообще есть — легкие пути в жизни?