«За неслушание ихъ»: политические эмигранты Древней Руси

Как создать «чужих»: Изяславичи в изгнании и на страницах «пропаганды»

Первые свидетельства о тех, кому пришлось покинуть Русь по политическим причинам, сохранились уже в древнейших летописях. Мы расскажем о трех историях, развернувшихся в XII веке. С сегодняшней точки зрения можно спорить, считать ли этих людей эмигрантами — трудно судить о том, насколько самостоятельно они приняли решение уехать за границу. Рассказывая о них, летописцы использовали и нейтральное слово «идти», и слова «выгнати» или «поточити». Если «идти» можно и самостоятельно, и по чужому приказу, то «выгнать» и «поточить», согласно правилам древнерусского языка, можно лишь кого-то другого. Эти глаголы подразумевают, что решение об отъезде не принято добровольно, а продиктовано человеку кем-то более сильным и влиятельным. Так или иначе, тех, кто покидал свои земли, хватало, и причиной была борьба за власть.

В 1129 году великий князь киевский Мстислав, старший сын Владимира Мономаха, «поточил» вместе с женами и детьми пятерых полоцких князей, представителей одной из ветвей династии Рюриковичей. Полоцкие Изяславичи (так называли эту ветвь) рано обособились от прочих Рюриковичей. Власть над Полоцком долгое время почти беспрерывно передавалась внутри ветви, пока в других землях Руси действовала лествичная система с куда более широкой «ротацией».

Изяславичи издавна держались особняком, это выражалось даже в именах их детей. В роду из поколения в поколение переходили имена, не принятые у других Рюриковичей: Рогволод, Всеслав и Брячислав.

К концу 1120-х почти все основные княжеские столы Руси занимали сыновья и внуки Владимира Мономаха, исключением оставался только Полоцк. В 1127 году Мстислав созвал «младших» и потому обязанных ему подчиняться родственников-князей и направил их в военный поход на полоцкие земли. В итоге полоцкого князя сместили, следующий за ним правитель вскоре скончался, и полоцкий стол занял сын Мстислава Изяслав. С особым статусом княжества было практически покончено (как выяснилось, ненадолго — но это уже отдельный сюжет).

Итак, в 1129 году Мстислав усадил пятерых Изяславичей «в ладьи» и отправил их в Константинополь «за неслушание ихъ». Непосредственной причиной летописец называет отказ Изяславичей откликнуться на призыв Мстислава и принять участие в походе на половцев вместе с князьями других земель Руси. Таким образом они, с точки зрения сторонников киевского князя, нарушили клятву, данную старшему Рюриковичу.

За это их ожидало наказание. Возможно, на него указывает как раз слово «поточити» в летописи: историки связывают его с распространенной на Руси практикой наказания «потоком и разграблением». Обычно так карали за убийство без повода в ходе разбоя, за кражу коня или поджог двора. Преступник больше не считался полноправным членом местного сообщества, его выдавали князю, который был обязан наказать нарушителя. Имущество вора или убийцы подлежало «разграблению»: порой после этого у человека вообще ничего не оставалось. Вместе с преступником страдали его жена и дети, иногда — приближенные, например дружинники князя. Завершало процесс изгнание вместе с семьей, которое и называли «потоком».

«Разграбления» Изяславичи избежали, но «поточение» им пришлось принять: слишком сильные позиции занимал их противник Мстислав.

Мы мало знаем о том, как жили Изяславичи в Византии. Иногда историки указывают, что полочане могли участвовать в военных кампаниях империи, но какие конкретно посты они занимали и какими подразделениями командовали, неизвестно. Зато нам хорошо известно, что атака на полоцких князей не осталась незамеченной в других землях Руси. Возможно, далеко не все считали, что это было необходимо и правомерно, поэтому Мстиславу и его сторонникам пришлось использовать не только юридические нормы, но и силу авторитетного текста.

Таким текстом стала летопись. В статье Лаврентьевского свода за 1128 год появляется объемный рассказ о причинах вражды между «внуками Рогволода», то есть полоцкими князьями, и «внуками Ярослава», то есть потомками Ярослава Мудрого, правящими в остальных землях Руси. Летописец обращается к знаменитому сюжету конца Х века о сватовстве Владимира к полоцкой княжне Рогнеде, которое завершилось убийством ее отца Рогволода. «Повесть временных лет» рассказывает об этом кратко, а летописец 1120-х копирует ее сообщение, добавив в него множество страшных деталей. Именно здесь впервые говорится о том, что Владимир изнасиловал Рогнеду на глазах у ее родителей, а она вскоре попыталась убить мужа. Вражда, по словам летописца, возникла, потому что полочане захотели отомстить: «И оттоле мечь взимають Роговоложи внуци противу Ярославлим внуком».

Запись 1128 года построена так, как будто у Рогнеды был лишь один ребенок — Изяслав, которому Владимир потом и отдал полоцкие земли. Это в его честь полоцких князей назовут Изяславичами. Но «Повесть временных лет» сообщает, что у Рогнеды и Владимира было две дочери и четверо сыновей, в их числе и Ярослав Мудрый. Все они были законными детьми Владимира. А значит, все Рюриковичи могут считаться и «внуками Ярослава», и «внуками Рогволода» одновременно — но летописец 1120-х предпочел «забыть» об этом. Назвать это полноценной «пропагандой» нельзя: слишком мал был круг тех, кто мог и захотел бы прочитать страницы летописи. Но составитель текста явно хотел выразить определенную позицию, и для этого счел нужным вписать новые детали в семейную историю Рюриковичей.

Спустя три года Мстислав умер, и со временем по крайней мере двое «поточенных» князей вернулись на Русь. Один из них, Василько, стал князем полоцким: земли снова вернулись в руки Изяславичей.

Другие Изяславичи, возможно, решили остаться в Византии. В византийских источниках никаких упоминаний о них пока не нашли — возможно, те, кто остался в империи, не добились (или в принципе не могли добиться) высокого положения среди местной элиты. В древнерусских памятниках точных данных об этом тоже нет, можно опираться лишь на косвенные. Через сто лет после знаменитого «поточения» новгородец Добрыня Ядрейкович вернется из паломничества и напишет, что видел в Константинополе могилу «блаженой княгини Ксении Брачиславлей». Последнее слово — не отчество, а прозвание женщины по имени мужа, то есть супруга Ксении звали Брячиславом. Мы помним, что это одно из любимых имен в роду полоцких князей, отличавшее их от прочих Рюриковичей. Судя по датам, мужем Ксении мог быть князь Брячислав Давыдович. При этом известно, что именно за него Мстислав, противник Изяславичей, отдал замуж одну из своих дочерей (ее имени летописи не сохранили). Если эта гипотеза верна, то можно предположить, что когда-то Мстислав пытался укрепить отношения с Изяславичами с помощью брака детей, но затем перешел к открытому противостоянию, так что его дочери пришлось отправиться в изгнание вместе с мужем и остаться там навсегда.

Путь к власти: сыновья Юрия Долгорукого в Византии

Спустя тридцать лет в похожей ситуации окажутся единокровные младшие братья Андрея Боголюбского — сыновья второй жены его отца. По словам летописца, тот захотел стать «самовластцем всей Суздальской земли» и в 1162 году «погнал» родичей вместе с их матерью прочь. Они тоже нашли приют в Византии. Из летописи неясно, сослал их туда Андрей или они сами решили бежать именно к грекам. Судя по всему, император Мануил I Комнин принял братьев-изгнанников благосклонно. Одному из них, Васильку, он дал во владение «в Дунаи четыре городы», а второму, Мстиславу, «волость Отскалана» (ученые спорят о том, где она находилась). Восьмилетний будущий князь Всеволод Большое Гнездо не получил ничего только потому, что был тогда слишком мал.

О судьбах двух старших братьев мы знаем не так много, но всё-таки больше, чем о том, как жили в Византии Изяславичи. Василько, получивший города на Дунае, владел ими недолго. Византийский историк Иоанн Киннам сообщает, что уже в середине 1160-х император отдал эти города еще одному изгнаннику из Руси, Владиславу: «Ему была дана земля у Истра, которую некогда василевс дал пришедшему Василику, сыну Георгия [Юрия Долгорукого], который среди филархов Тавроскифской страны обладал старшинством». Видимо, к этому моменту Василько либо покинул Византию (но в источниках его следов больше нет), либо погиб — возможно, в военном походе. Сведений о Мстиславе тоже не сохранилось, а вот Всеволод спустя несколько лет вернулся на Русь: в 1170 году он участвует в походе на половцев вместе с другими князьями. Через четыре года Андрея Боголюбского убьют бояре-заговорщики, а еще через два Всеволод станет великим князем Владимирским. На престоле он проведет 36 лет.

В изгнании Всеволод познакомился с культурой Византии, и это во многом определило его взгляды в будущем. Например, он укрепил и без того популярный на Руси культ святого Димитрия Солунского, своего покровителя (в крещении Всеволод получил имя Дмитрий). В конце 1190-х из Византии на Русь по его приказанию привезли важнейшие реликвии: «доску гробную», покрывавшую гробницу святого, и его «сорочку» — предметы, касавшиеся тела святого, тоже были священны.

Вероятно, Всеволод сделал это с оглядкой на императора Мануила I, того самого, который приютил князей в Византии. Династия Комнинов с самого начала почитала святого Дмитрия: например, они стали чеканить его изображение на монетах, а их придворные поэты писали каноны, прославляющие святого. Но Мануил пошел еще дальше. Он перевез из Салоник в Константинополь реликвии святого — его плащ и «доску» гробницы либо икону — и объявил, что «доска» источает чудесное миро, то есть масло, способное исцелять больных. Раньше считалось, что это происходит только в Салониках, на родине святого. Решение Мануила не только задело гордость жителей Салоник, но и навредило экономике города: чудотворные реликвии привлекали паломников. Теперь по крайней мере часть их потока шла в столицу.

Каким образом Всеволод получил драгоценные предметы, неясно. Возможно, это произошло не совсем официально. Тем не менее князю достался практически тот же набор, что и Мануилу: деталь одежды святого и чудотворная мироточивая «доска». Всеволод вложил много сил в укрепление позиций Владимиро-Суздальской земли и стремился использовать все возможные средства. В Византии он, вероятно, увидел, каким влиянием обладали культы святых, и повторил акцию, которая пошла на пользу императору.

Существует мнение, что в Византии Всеволод усвоил не только правила почитания святых и украшения церквей, но и совсем другие обычаи, пугающие и жестокие.

Соперниками князя на пути к владимирскому столу были его племянники Мстислав и Ярополк Ростиславичи. Всеволод одержал победу над ними в решающем сражении, взял племянников (или одного из них) в плен и привел во Владимир.

Дальше данные летописей расходятся. Лаврентьевский свод сообщает, что в городе вспыхнуло восстание и горожане потребовали казнить или ослепить пленников. Всеволод, пытаясь уберечь родственников, посадил их «в поруб» (отдельный деревянный сруб для заключенных), но «удержать людей» ему не удалось, на этом погодная запись резко обрывается. А Новгородская первая летопись прямо указывает: «слѣпленъ бысть Мьстиславъ князь с братомъ своимъ Ярополкомъ от строя [то есть дяди по отцу] своего Всеволода», а затем приводит фантастический, с нашей точки зрения, сюжет о том, что через некоторое время ослепленные Ростиславичи чудесным образом прозрели.

Историки замечают: все летописные рассказы об этих событиях путаные, скомканные. Их составители как будто настолько шокированы, что не понимают, как писать об этом. Врагов на Руси ослепляли крайне редко, и эти случаи всегда вызывали ужас и осуждение. В Византии, напротив, это происходило довольно часто, поэтому иногда предполагают, что именно юность среди ромеев подтолкнула Всеволода к этому страшному шагу. Так ли это, мы не знаем. Но, видимо, Ростиславичей и правда ослепили, и, если Всеволод и не был инициатором, он не смог — или скорее не захотел — защитить родных, вставших на его пути к владимирскому княжению.

В поисках удачи: Борис Калманович

Но не все ранние «эмигранты» уезжали в изгнание. Были и те, кто принимал решение об отъезде из Руси не под давлением, а совершенно добровольно: ради лучшей доли. В таком положении оказался внук Владимира Мономаха Борис. Его случай во многом уникален. Историк Кристиан Раффенспергер пишет, что этот человек жил и ставил свои амбициозные цели в «промежутках», «зазорах» пространства истории средневековой Европы.

Родителями Бориса были венгерский король Калман (Коломан) I Книжник и дочь Владимира Мономаха Евфимия. Как и полагается династическому браку, этот союз обещал сторонам большие преимущества. У Калмана появлялся козырь в борьбе за престол с младшим братом Алмошем. Тот был женат на Предславе, дочери Святополка Изяславича, который занимал киевский престол до Мономаха. Брак Евфимии и Калмана обеспечивал венгерскому королю поддержку со стороны Рюриковичей, которой до того мог пользоваться лишь Алмош. (И это сложное хитросплетение семейных связей — лишь малая часть огромной династической сети средневековой Европы.)

Увы, брак не сложился: Калман потребовал развода, а позже обвинил жену в супружеской измене. Беременная Евфимия вернулась в Киев, где и родился Борис, — большинство историков считает, что он всё же был сыном Калмана. Детство и юность он провел на Руси, скорее всего, при дворе деда. Но Борис быстро понял, что на Руси его ждет судьба князя-изгоя — так называли потомков княжеского рода, которым старшие родственники не успели передать удел во владение. Надежды обрести власть было мало: правители русских земель враждовали, княжества дробились, а к моменту смерти Мономаха (и, соответственно, нового распределения земель) Борису исполнилось лишь 11 лет.

При этом риск (в том числе для жизни), связанный с постоянным перераспределением территорий, оставался — его не мог избежать никто из Рюриковичей. Поэтому амбициозный юноша решил искать счастья где-то еще.

Целью был престол Венгрии, ведь Борис считал себя законным сыном короля и желал получить его корону. Этой цели и подчинены все его перемещения после отъезда. Шансы, пусть и небольшие, были: у старшего сына Калмана, который унаследовал власть, не было сыновей. Борис, вероятно, поддерживал связи с Венгрией, поскольку при дворе там довольно быстро возникла «партия» его сторонников — в случае его победы все они рассчитывали занять высокие посты. Видимо, они и подсказали Борису отправиться в Константинополь. Византия время от времени воевала с Венгрией, так что император в принципе мог поддержать непризнанного королевича. Бориса приняли хорошо, он даже смог жениться на родственнице императора, но военной поддержки так и не получил.

Вся дальнейшая жизнь Бориса прошла в скитаниях и попытках заключить союз, который позволил бы обрести венгерскую корону. Из Византии он уехал в Польшу и собрал там войско: в Венгрии как раз умер король Иштван II. Но ни войско поляков, ни поддержка князей Древней Руси не помогли. Борис потерпел поражение, и ему вновь пришлось бежать. Потом он еще несколько раз пытался получить власть в Венгрии — в том числе став участником Второго крестового похода, — но тщетно. Оставалось лишь вернуться в Византию, с которой его связывали узы брака и, вероятно, придворная должность. Впрочем, империя так и не стала ему новым домом: мысли о Венгрии не оставляли его. Борис участвовал во многих военных походах на стороне Византии и погиб в сражении на венгерских землях, так и не став их королем.

Такой была одна из первых глав истории эмиграции с территорий, носивших название Русь. В начале Нового времени многое изменится: Московскую Русь будут покидать не только единичные беглецы или семьи, но и целые группы, возвратиться домой станет труднее (по крайней мере, некоторым), а в сознании общества постепенно выработается особое понятие «изменник», которого Древняя Русь не знала.