Как музыка стала лекарством для тела и души: краткая история музыкотерапии

Зачем мыть уши после авлоса: терапевтическая музыка Древней Греции

Корни веры в целительную силу музыки, судя по всему, лежат в глубокой древности. Напевы-заклинания применяли против самых разных болезней еще в Древнем Египте, но, увы, мы мало знаем о том, как именно это происходило. Первым обществом, которое не только использовало мелодии для терапии, но и подробно описало теорию лечения музыкой, была Древняя Греция.

Следы представления о силе музыки, способной менять реальность, мы находим уже в древнегреческом мифе об Орфее. Об этом певце и прорицателе рассказывали, что его песни могли останавливать бури, перемещать деревья и даже целые леса. Дикие звери, привлеченные музыкой, следовали за ним, а хищники оставались спокойны, слушая его игру на лире. Вот как Овидий описывал день, когда Орфей погиб:

Скорбные птицы, Орфей, зверей опечаленных толпы,
Твердые камни, леса, за тобой ходившие следом,
Дерево, листья свои потеряв и поникнув главою, —
Плакало всё о тебе…

Перевод С.В. Шервинского

Пожалуй, не меньше легенд сохранилось и об одном из создателей греческой целительной музыки — о Пифагоре, кем бы он ни был. Почти всё, что о нем известно, — античные предания и восторженные свидетельства о чудесах, которые ему довелось совершить. Но и в этих фрагментарных сообщениях нашлось немало места музыке. Считалось, что созвучия окружали великого мудреца с детства. Неоплатоник Порфирий писал, что в юности Пифагор учился у кифариста. С годами философ лишь укрепился в мыслях о пользе гармонии. Тот же источник сообщает, что Пифагор встречал каждый день песней:

«Занятия свои он начинал дома поутру, успокоив душу лирною игрою под пение старинных Фалетовых пеанов. Пел он также и стихи Гомера и Гесиода, считая, что они успокаивают душу».

Критский певец Фалет, которого так ценил Пифагор, и сам был не чужд целительной музыке. Легенды говорят, что своим чудесным пением он однажды избавил Спарту от чумы.

Это поверье показывает, насколько тесно отношение к здоровью было сплетено в Античности с представлениями об общественном порядке. Ведь другие источники, например сочинения Диогена Вавилонского, сохранили еще одну версию событий: Фалет силой своего искусства усмирил прежде всего смуту и беспорядки в городе, а уж потом эпидемию. Согласно представлениям древних греков, у беспорядков и мора были общие корни — и то и другое могло произойти, если общество запятнало себя «нечистотой» (ее понимали очень широко). Скорее всего, Фалет совершил какой-то из ритуалов очищения, и музыка была важной его частью.

Но вернемся к Пифагору. Он стал одним из первых в мире теоретиков музыки. Он и его ученики были убеждены, что слаженное движение небесных светил создает «гармонию сфер», мировую музыку, поскольку каждое из светил, двигаясь, звучит. Люди не различают этих созвучий лишь потому, что слышат их с самого рождения и привыкли не замечать их. Основой всего сущего и ключом к постижению того, как устроена Вселенная, считались числа, поэтому пифагорейцы уделяли огромное внимание математике и математической структуре музыки. В частности, они выделили музыкальные интервалы — соотношения звуков по высоте. Пифагорейцы создали и учение о том, что мелодии способны влиять на нрав и поведение человека, поэтому музыка — важный элемент этики.

Но Пифагор не ограничивался сложными теоретическими построениями. Музыка была для него еще и чисто практической формой заботы об окружающих. Своих «друзей», то есть сподвижников и учеников, он утешал и лечил с помощью мелодий. Порфирий рассказывает:

«От телесных недугов у него были напевы, которыми он умел облегчать страждущих, а были и такие, которые помогали забыть боль, смягчить гнев и унять вожделение».

Сподвижники Пифагора переняли его склонность к музыке: по крайней мере, некоторые из пифагорейских общин точно так же начинали и заканчивали день строго определенными песнями.

О том, что именно пели пифагорейцы, известно немногое. Зато источники сообщают, что Пифагор аккомпанировал себе на лире и крайне не любил другой популярный инструмент, авлос, по конструкции напоминавший современный гобой. Его звучание философ называл грубым и советовал всем, кому пришлось слушать игру на авлосе, после как следует промыть уши — во всяком случае, так гласит легенда. Но, несмотря на авторитет Пифагора, греки не разлюбили авлос, он то и дело звучал на пирах и спортивных состязаниях. Спустя несколько столетий он и вовсе стал инструментом целительной музыки. Философ, натуралист и теоретик музыки Теофраст писал о нескольких случаях, когда игра на авлосе облегчала склонность к обморокам и припадкам, состояние паники и даже боли в пояснице.

Учение о лечебных мелодиях развивалось вместе с музыкальной теорией и использовало многие ее открытия. Например, грекам было известно понятие лада. Очень скоро возникло и представление об особом «характере» ладов, их способности влиять на нравственное состояние человека. Платон писал, что в идеальном государстве детям следует слушать музыку, написанную лишь в двух ладах: дорийском, который воплощает силу, стойкость и отвагу, и фригийском, полном спокойствия, умеренности и возвышенности. Интересно, что другие греческие мудрецы не соглашались с Платоном насчет фригийского лада: его считали не столько возвышенным, сколько «энтузиастическим», способным порождать в душе излишнее возбуждение. Так или иначе, используя определенные лады, музыкант мог влиять на состояние слушателя, в том числе страдающего от болезней.

В Древней Греции берет начало и важнейшая дискуссия о том, что именно в песне облегчает состояние больных — слова или музыка.

Сторонники первого варианта говорили, что сама по себе мелодия может быть приятной, но она совершенно не влияет на характер человека и его душу. Их оппоненты от споров перешли к практике. Например, сообщали, что ученик Платона Ксенократ Халкидонский с помощью игры на инструментах избавлял от истерии (сейчас этот диагноз не используется, и сложно сказать, при каких именно симптомах помогали мелодии).

Древние греки не создали единой школы лечения музыкой, хотя и заложили его основные принципы. Но исследователь античной музыки Мартин Уэст считает: их главная заслуга в том, что именно древним грекам удалось собрать впечатляющие истории о музыкальной терапии и заинтересовать ею своих будущих читателей. Мудрецы Античности отправили в будущее множество запоминающихся «мемов»: об утренних и вечерних песнях пифагорейцев, о «нравственных» ладах, о том, как игра на лире унимает боль и останавливает беспорядки.

Четыре струны здоровья: теории Средних веков

Впрочем, несмотря на все эти убедительные истории, древнее искусство музыкальной терапии надолго ушло в тень вместе с сочинениями античных философов. Люди не отказались от пения лечебных заклинаний и заговоров, но исторические источники сохранили только их слова — как это звучало, мы вряд ли узнаем. Интерес к теории вновь проснулся лишь в IX–X веках, и это заслуга интеллектуалов Востока. Христиане (в основном несториане и миафизиты), жившие на восточных границах Византии, начиная с VI века переводят труды великих античных врачей на сирийский. В IX веке в «Доме мудрости» в Багдаде многие греческие книги о медицине перевели на арабский. С этих текстов начался расцвет средневековой восточной медицины — сирийские и арабские врачи еще много столетий считались лучшими.

Ученые исламского мира переняли античную идею о мировой гармонии, выраженной в музыке. По словам философа и теоретика музыки Аль-Кинди, лучше всего ее воплощал уд, струнный инструмент, напоминающий лютню. Изначально у него было четыре струны, и средневековые врачи уподобили их четырем первоэлементам — огню, воде, земле и воздуху — и временам года. Еще одна параллель связала струны уда с четырьмя основными телесными жидкостями, то есть кровью, флегмой, желтой и черной желчью. Кстати, Аль-Кинди настаивал на том, что музыкант должен владеть хотя бы основами медицинской диагностики, чтобы его мелодии не навредили слушателям.

Мысль о том, что музыка воздействует на состояние здоровья, развили «Братья чистоты» — члены закрытого сообщества ученых, впервые собравшиеся в IX веке в Басре. Они считали, что звучание струн уда влияет на баланс четырех телесных жидкостей: мелодия может усилить или ослабить действие какой-то из них.

«Братья» установили и соотношения между звуками и зодиакальными созвездиями — считалось, что они влияют на здоровье. Сочинения «Братьев» рассказывают и о том, как целительную музыку применяли на практике. Например, в некоторых больницах использовали музыку определенных ладов, чтобы успокаивать боль и излечивать болезни. Увы, мы не знаем, о чем идет речь, — о соматических болезнях или о расстройствах психики.

Эта традиция сохранялась в исламских больницах столетиями. Путешественник Эвлия Челеби в XVII веке объездил всю Османскую империю и соседние страны и побывал во многих больницах. Он писал, что в бимаристане (госпитале) Нур ад-Дина в Дамаске три раза в день проходили «концерты» для пациентов. А в Эдирне он узнал, что в одной из больниц три раза в неделю работали трое певцов и семеро музыкантов-инструменталистов. Интересно, что они исполняли всего шесть мелодий, видимо, тщательно выверенных, чтобы облегчить состояние слушателей.

Крестоносцы принесли (далеко не мирным путем) восточные медицинские сочинения в Западную Европу, и началась новая эра переводов: с арабского и сирийского на латынь. Со временем и идеи целительной музыки нашли сторонников на Западе. Испанский теоретик музыки Бартоломео Рамос де Пареха был одним из первых, кому удалось совместить идеи античных философов о музыке и космосе с личным опытом композитора, знаниями великих врачей древности и астрологией — она была важной частью средневековой медицины. Он опубликовал свой трактат «Практическая музыка» (Musica practica) в Болонье в 1482 году. На основе сочинений Аль-Кинди и «Братьев чистоты» де Пареха выстроил собственную сложную систему, где связал четыре гумора (такое название носили телесные жидкости в западноевропейской традиции) с четырьмя ладами: дорийским, фригийским, лидийским и миксолидийским. Каждый лад управлял «своим» гумором, и музыка, написанная в нем, усиливала влияние определенной телесной жидкости на работу организма. Был и способ приглушить эффект конкретного гумора. Для этого Рамос де Пареха советовал слушать музыку, написанную в «гиполаду». Например, если врач считал, что пациенту недостает флегмы, на помощь приходил дорийский лад. Если же ее было в избытке, больному назначали музыку в гиподорийском ладу. Кроме того, каждому ладу соответствовала планета, и ее влияние тоже нужно было учитывать, составляя программу музыкальной терапии.

Средневековые врачи работали не только с «умозрительными» гуморами, но и с вполне осязаемыми явлениями. Итальянский врач Петр Абанский, живший на рубеже XIII и XIV веков, предложил использовать музыку, чтобы регулировать пульс. Еще древние греки справедливо считали, что пульс может многое сказать о состоянии здоровья. Брадикардия и тахикардия — слишком низкая и высокая частота сердечных сокращений — считаются подозрительными симптомами и сегодня. Петр считал, что пульс можно ускорить или замедлить, правильно применяя ритмические формулы (модусы). Средневековые музыканты выделяли шесть таких модусов, в них по-разному комбинировались две длительности, короткая (brevis) и длинная (longa).

Управлять «животными духами»: музыкотерапия Нового времени

Принципы лечения музыкой, которые Средневековье унаследовало от Античности, практически без изменений перешли в эпоху Ренессанса. Мыслители-гуманисты полагали, что музыке под силу и облегчить страдания тела, и настроить душу на возвышенный лад. Философ и глава флорентийской Платоновской академии Марсилио Фичино, подражая мудрецам древности, ни дня не проводил без «орфического пения». Аккомпанируя себе на лире да браччо, лютне или арфе, он пел орфические гимны или использовал собственные тексты, полные отсылок к астрологии и мифологии. По словам друзей Фичино, его музыка облегчала боль, исцеляла и к тому же исполняла желания. В своих сочинениях Фичино дает и несколько практических советов для тех, кто намерен лечить мелодиями. Например, философ советовал исполнять песни, популярные в родных местах пациента, чтобы музыка была хорошо ему знакома.

Музыкальная терапия начала заметно меняться только в XVIII веке, в эпоху, когда принципы наблюдения и эксперимента отчаянно боролись за влияние с авторитетами древности.

В это время в целительную силу музыки не просто верили, ей старались найти рациональное объяснение. Например, английский врач Ричард Броклсби в «Рассуждениях о силе музыки» (1749) рассказывал о музыканте, который ставил опыты на собственном двухлетнем сыне. Заметив, что мальчик приходит в восторг от веселой музыки, отец проверил, огорчит ли ребенка медленная мрачная мелодия. Мальчик действительно быстро сделался «печальным и меланхоличным». Впрочем, отец смог утешить сына, вернувшись к более жизнерадостным произведениям.

Лечение музыкой легко подстраивалось под новейшие медицинские теории. Тот же Броклсби, говоря о ментальных расстройствах, придерживался одной из вариаций теории о «животных духах» — жидкостях, двигающихся по нервным волокнам. По мнению врача, музыка помогала упорядочить нарушенное течение «животных духов», вызывающее делирий, меланхолию или маниакальные состояния. А еще Ричард Броклсби настаивал: музыка для терапии не должна быть чрезмерно сложной. «Простая» музыка обращается к чувствам, но при этом не перегружает разум. Деталей врач не называет, зато приводит примеры. По его словам, сравниться по целительной «простоте» с древнегреческими образцами могут сочинения Генделя «Ацис и Галатея» и L’Allegro, il Penseroso ed il Moderato.

На рубеже XVIII и XIX веков музыкотерапия столь же чутко уловила идеи композиторов-романтиков. Многие врачи XVIII столетия считали, что музыка воздействует прежде всего на тело — например, на двигающиеся по нервным волокнам жидкости. Романтики не отрицали этого, но куда большее внимание они уделяли тому, как ритм и мелодия воздействуют на душу, на ее тончайшие бестелесные «движения». Поэтому музыкотерапия в XIX веке стала союзницей активно развивающейся психиатрии. При этом считалось, что музыка, особенно романтическая, может стать и лекарством, и ядом — чрезмерной «подвижности» души боялись. Эти опасения хорошо заметны в сатирической литературе начала века. Например, герой рассказа Клеменса Брентано и Йоханна фон Гёрреса, чтобы вступить в тайное общество, должен пройти «испытание музыкой». На концерте его охватывает буря эмоций вплоть до галлюцинаций, а в финале он умирает. При вскрытии оказывается, что всё его нутро состоит из «отдельных нот» и «бессвязных мелодий».

Иногда ядом и противоядием оказывались одни и те же произведения. Например, чешский врач Леопольд Раудниц в 1840 году издал книгу о музыке, облегчающей состояние людей с расстройствами психики. Раудниц посвятил свою работу Ференцу Листу — по мнению врача, его музыка как раз и вызвала множество подобных расстройств. При этом сам Лист не раз выступал в больницах, иногда персонально для определенных пациентов. В начале 1830-х он играл для шестидесятилетней женщины, которая с детства была пациенткой парижской больницы Сальпетриер. Сообщали, что некоторые пассажи Листа произвели на женщину эффект, сравнимый с электрическим разрядом. Впрочем, о том, надолго ли сохранился этот эффект, ничего не известно.

Музыкотерапия для всех: ХХ век

В конце XIX столетия на помощь «музыкотерапевтам» пришли достижения техники: фонограф и граммофон. Теперь врачи могли обойтись без помощи музыкантов и проигрывать нужные мелодии самостоятельно. Новые технологии быстро нашли применение в больницах. Уже в начале 1910-х американский хирург Эван О’Нил Кейн включал фонограф в операционной, чтобы успокоить пациентов перед процедурой. Иногда запись проигрывали во время операций под местной анестезией. Кейн предпочитал, чтобы во время такой процедуры его ассистенты говорили с пациентом, но тем для разговоров всегда не хватало. Обычно беседа ограничивалась расспросами о том, не больно ли человеку, — и пациенты нервничали еще сильнее. Музыка в операционной успокаивала и давала новые темы для обсуждения. Многие современные хирурги следуют примеру Кейна, хотя некоторые признаются, что включают записи скорее для себя и других членов операционной бригады, чем для пациентов.

Со временем музыка в больницах перестала быть делом одиночек-энтузиастов. Уже в конце 1920-х больницу Университета Дьюка проектировали так, чтобы у каждого пациента была возможность слушать музыку в наушниках. Конечно, запись не заменяла живое исполнение, певцы и инструменталисты продолжали работать с пациентами. Но именно с появлением звукозаписи музыкальная терапия стала по-настоящему доступной.

В ХХ веке основы музыкотерапии начали преподавать в университетах. Один из первых подобных курсов представили в 1918 году в Колумбийском университете. Его читали Маргарет Эндертон и Иза Мод Илсен — первая профессионально занималась музыкой, вторая работала медсестрой.

Преподавательницы опирались на собственный опыт: они использовали музыку в реабилитации ветеранов Первой мировой войны, и эти методы оказались действительно эффективными. Возможно, поэтому следующая волна интереса к музыкотерапии началась в 1940-х, ее активно применяли в военных госпиталях. Во второй половине ХХ века этот опыт стал основой многих исследований о влиянии музыки на физическое и ментальное здоровье.

Учитывая всё сказанное, можно считать, что история музыкотерапии намного «объемнее», чем кажется на первый взгляд. Многие принципы современного лечения музыкой можно найти в книгах, написанных столетия назад. Некоторые терапевты, подобно гуманисту Марсилио Фичино, ищут хорошо знакомые пациенту мелодии, вызывающие теплые воспоминания о прошлом. Другие тщательно подбирают ритм, чтобы воздействовать на эмоции. Кто-то предпочитает активную терапию, где пациент сам поет или играет на инструменте, кому-то ближе терапия рецептивная, в этом случае пациент только слушает определенные композиции. Но главное, что не изменилось со времен Пифагора, — это сама способность ритмов и мелодий создавать настроение и поддерживать силы.