Две тысячи лет Восточного Туркестана. Краткая история Синьцзяна — от первых письменных свидетельств до принятия ислама

История общения «большого Китая» с народами, населявшими территории нынешнего СУАР, довольно долгая — есть смысл о ней поговорить, но, чтобы было понятно, что из себя представляет СУАР, стоит его прежде описать.

Итак, территория Синьцзян-Уйгурского автономного района огромна, это ⅙ часть всей территории КНР. При этом всего около 6% этой территории считаются пригодными для жизни. Что, заметим, вовсе не означает, что остальная часть СУАР безлюдна. Часто (в силу «исторической привычки», с легкой руки китаиста Бачурина, жившего в XIX веке) применительно к СУАР можно услышать название «Восточный Туркестан». Связано это с тем, что название «Туркестан» во времена Бачурина применяли весьма широко, подразумевая под этим территорию от Каспия до Киргизии. В то время считалось нормальным не различать казахов и таджиков, туркмен и киргизов — достаточно было того, что все они мусульмане. С этой точки зрения территория СУАР, пусть и отделенная от остального «Туркестана» географически, вполне себе укладывалась в русло такого подхода. Сегодня это название используют национальные (например, уйгурские) активисты региона, борющиеся с китайской колонизацией.

Заметим, что Китай на эти географические упражнения лучшего из русских китаистов ответил симметрично, обозначив (не для себя, у них-то было свое название для этих земель, а исключительно для северных варваров) нынешнюю территорию СУАР как «Западный Китай».

По сути, СУАР — это не одна территория, а две — две огромные пустыни, разделенные непроходимым горным массивом Боро-Хоро. Северная часть СУАР — Джунгария — отделена от Монголии, Казахстана и собственно Китая горами Тянь-Шаня и пустыней Гоби.

Южная часть — Таримская впадина, большую часть которой составляет пустыня Такла-Макан, — окружена горами по всему периметру, неприступный и безжизненный Куньлунь отделяет ее от Киргизии, Таджикистана, Афганистана, Пакистана и Индии, а дорогу в Китай преграждает пустыня Кумгат.

С запада и Джунгарию, и Таримскую впадину от остального мира закрывает Памир.

Первое письменное упоминание в китайских источниках о народах, населяющих нынешний СУАР, встречаем у основоположника и, кажется, первого из идеологов китайской школы легизма (самому ему не удалось реализовать идеи тоталитаризма в полной мере) Гуань Чжуна.

Он в середине VII века до н. э. описывает народ, добывающий в бассейне реки Тарим нефрит и торгующий им с китайцами. Народ этот называется юэчжи. Довольно часто позже их называли восточными сарматами, находя множество совпадений в культурах этих народов. Судя по всему, юэчжи были племенем североиранского происхождения, европеоидной расы.

Впрочем, уже тогда население долины Тарима было этнически пестрым. Среди прочих выделим загадочный народ тохаров, немногочисленных земледельцев, носителей удивительной культуры и исчезнувшей письменности. Некоторые исследователи разделяют этот народ на собственно тохаров, автохтонных обитателей Тарима, и псевдотохаров, родственных юэчжи, — скорее всего, речь идет о юэчжи, занявшихся земледелием.

Юэчжи довольно рано создали собственное государство, но сведений о нем сохранилось очень мало. Известно только, что обитали они не только в районе Тарима, где выживание было делом сложным, но и на севере провинции Ганьсу, где пасли стада и откуда совершали постоянные набеги на своих оседлых соседей, многочисленные китайские царства. Китайские историки пишут, что «юэчжи научили сюнну набегам», — понять досаду земледельцев на налетчиков можно, правда, не факт, что кого-то из кочевников надо было учить грабежу.

С сюнну у юэчжи и в самом деле отношения складывались сложно, угроза набегов и грабежа друг друга была постоянной, а уж угон скота и вовсе был делом обычным.

В какой-то момент (еще в эпоху Цинь Шихуанди, создавшего первую империю в Китае) доминировали юэчжи, но их превосходство всё-таки не позволило им уничтожить сюнну, своего извечного северного врага. У этих кочевых государств постепенно вошло в обыкновение обмениваться заложниками (что и в самом деле давало возможность если не жить в мире, то, по крайней мере, несколько сократить количество взаимных набегов и столкновений).

Вот так в заложниках у юэчжи оказался сын вождя хунну по имени Моди. Отец Моди сына не жаловал — он сделал ставку на другого сына в качестве наследника, от другой своей жены, и решил расчистить любимому ребенку дорогу к престолу, для чего начал войну с юэчжи. План был прост: хунну нападают на юэчжи, юэчжи убивают заложников (таков уж обычай и такова их судьба), а значит, убивают и Моди.

Хороший план, вот только Моди не стал ждать смерти: украв у юэчжи лучшего коня и обманув охрану, он избежал горькой участи и вырвался из плена. Вернулся к хунну он в ореоле настоящего героя, и все удальцы степи примкнули к его шайке. Впрочем, не факт, что этим словом стоит обозначать личную гвардию наследного принца, хотя занимались удальцы исключительно грабежом, войнами и набегами на земли соседних племен или непонравившихся соотечественников.

Моди приучал свою гвардию (вокруг него быстро сформировалась настоящая армия в 10 тысяч сабель) к беспрекословному повиновению, для чего, по легенде, приказал застрелить своего коня. Убить хорошего коня для степняка — почти преступление, и нашлись люди, отказавшиеся это делать, — они были тут же казнены.

Затем Моди велел убить свою жену. Опять же нашлись «традиционалисты», которые, вместо того чтобы выполнить приказ, завели разговоры об обычаях степи, — разумеется, они тоже были убиты. Когда Моди велел убить своего отца, то отказников уже не нашлось — правитель хунну был поражен тучей стрел, а Моди занял его место.

Объединив (понятно уже, каким способом) под своим началом всех хунну, Моди, во время плена изучивший и военные приемы, и воинский потенциал, и территорию юэчжи, напал на них и разгромил их войско.

Читайте также

5 лет Восточного Туркестана. Как в ХХ веке возникло и погибло уйгурское государство

Уйгуры: трагедия и история. Почему Китай стремится уничтожить культуру одного из своих крупнейших национальных меньшинств

Момент для внутренних разборок оказался весьма удачным: в Китае, который вел постоянные войны с хунну и для ослабления своего противника искусно разжигал внутреннюю рознь среди кочевников, шла война «всех против всех» — после смерти Цинь Шихуанди созданная им империя распалась, и, как все империи, объединенные исключительно силой и страхом перед верховным правителем, эта тоже была обречена умереть. Китайцы были заняты умерщвлением друг друга. Юэчжи не заметили, как их северный враг хунну объединился, не сумели должным образом на это отреагировать — и в итоге потерпели поражение.

Из ставшей им родной Таримской впадины большая часть юэчжи, перевалив через горы Куньлуня, ушла на юго-запад, в Бактрию, где в то время заканчивалось существование последнего в истории эллинистического государства — Греко-Бактрийского царства.

Переселение юэчжи и экспансия родственных им племен эфталитов и кушаней приведет чуть позже к созданию Кушанского царства, которое часто будут называть империей — в период своего расцвета оно раскинется от Аральского моря до долины Инда.

После кровавой борьбы за власть в Китае воцарится династия Хань, которая просуществует четыре столетия — срок не слишком долгий, но оказавший мощнейшее влияние на китайскую идентичность (неслучайно с того момента и по сей день китайцев называют ханьцами).

Справившись с внутренними вызовами и подавив мятежи и восстания внутри страны, правители новой китайской династии Хань, укрепив власть, смогли обратить внимание на свои северо-западные окраины, которые хунну грабили беспощадно и безнаказанно (пожалуй, в какой-то момент сложно было сказать, кому именно принадлежат земли современных Ганьсу, Цинхая или Шэньси — зачастую кочевники вообще не встречали никакого сопротивления и спокойно пасли там свои стада, а местные крестьяне массово покидали эти земли и бежали на юг страны). Лобовые столкновения армий Хань с хунну проходили с переменным успехом и к изменениям сложившейся ситуации никак не приводили — шли десятилетия, в 174 году до н. э. умер шаньюй (верховный правитель) хунну Моди, но и при его преемниках ничего не поменялось для китайцев — их северо-западные провинции по-прежнему находились в непонятном фактическом статусе. Китайцы считали их своими, но на самом деле там пасли своих лошадей и обирали оставшееся местное население хунну.

В 141 году до н. э. к власти в Хань пришел новый император — У-ди. Впрочем, с момента своего появления на троне (в 14-летнем возрасте) он довольно долго выглядел номинальным правителем, но постепенно прибирал власть к рукам. В течение 54 лет его царствования не случится ни одного дня, который Китай проведет в мире — война при У-ди станет делом обыденным и постоянным. Его войско активно сражается на юге и востоке, но на северо-западных границах Китая — мир: У-ди понимает, что сил нанести поражение хунну у него не хватит, хунну понимают, что если огромная империя мобилизует свои ресурсы, то им несдобровать, — словом, какое-то время всех устраивает видимость мира. Впрочем, мир с кочевниками — дело шаткое и сомнительное, постоянно прерывающееся замирение было окончательно разорвано в 139 году до н. э.

В том же году произошло событие, которое на полтора тысячелетия изменило жизнь и значимость Таримской долины. Китайские чиновники вспомнили о вечном конфликте юэчжи, о которых уже мало кто помнил и о жизни которых в тот момент никто ничего не знал, с хунну. Более того, даже местоположение юэчжи было известно китайцам крайне приблизительно.

Учитывая, что о конфликтах кочевники помнят долго, был придуман план: отправить к юэчжи посольство и убедить их вступить в военный союз с Хань против хунну, дабы последние столкнулись с войной на два фронта. Во главе посольства был поставлен 60-летний Чжан Цян, который совсем недавно сдал экзамен на младший чин лана (надо сказать, что экзамены на чиновника были очень сложны, на подготовку к их сдаче часто уходила вся жизнь и Чжан Цян вовсе не был «переростком» — бывали случаи, когда младший чин давался людям в возрасте за 80 лет). Императорский указ гласил, что У-ди счел Чжан Цяна «подходящим послом», и новоявленный лан в сопровождении отряда в сотню всадников и собственного слуги (родом из хунну) отправился в путь.

Увы, путь его оказался весьма короток — почти сразу же после того, как контролируемая ханьцами территория осталась позади, посольство попадает в плен к хунну. Об участи всадников, охранявших посольство, ничего неизвестно — скорее всего, она была незавидной, но вот продавать в рабство императорского посла шаньюй Цзюньчэнь (внук Моди) всё-таки не решился. Посланник шаньюя объяснил императору, что задержание его посла было вызвано предположением, что и сам император не пропустил бы посла хунну в страну Юэ, расположенную за Нанкином.

Так или иначе, но Чжан Цян оказался в плену, который продлился долгих десять лет. Плен, судя по всему, не был жестоким — шаньюй выказывал знаки внимания ханьцу, который поражал местных своей статью (Чжан Цяна описывают как человека очень высокого роста, обладавшего большой физической силой) и мудростью, и даже отдал ему в жены свою племянницу, вскоре родившую Чжан Цяну сына. Тем не менее все 10 лет, 3650 дней, посол У-ди просыпался с мыслью о побеге. Он много времени проводил с простыми хунну у вечерних костров, и послушать рассказы мудрого ханьца собиралось множество воинов. Но Чжан Цян и сам прекрасно умел слушать и выспрашивать, не вызывая подозрений собеседников. Из бесед у вечерних костров он составил себе четкое представление о том, какими путями можно попасть на Запад. Более того, он жадно собирал рассказы кочевников об этом удивительном мире, о котором китайцы в те годы ничего не знали. Эти рассказы казались ему удивительными: оказывается, там, на Западе, есть страны, населенные не похожими на китайцев людьми, ведущими другой образ жизни, добывающими удивительные вещи, выращивающими удивительные плоды и травы. Кочевники много хвалили среднеазиатских коней за их резвость и выносливость, и для Чжан Цяна именно эти «небесные кони», легкие, тонконогие и быстрые как ветер, долго были главным ожиданием и впечатлением.

Наконец, в один прекрасный (или ужасный) день кочевье, где находился Чжан Цян, накрыла песчаная буря. А когда она утихла, выяснилось, что Чжан Цян, его слуга, его жена и сын исчезли. Тотчас были посланы разъезды — перехватить беглецов. Ханьского посла более всего искали на востоке, полагая, что он будет бежать на родину, но Чжан Цян, однако, бежал на запад. Поручение императора всё еще не было им выполнено (и не было отменено) — значит, его должно было исполнить. Ночные беседы у костров не прошли зря: Чжан Цян имел в голове план действий и маршрут передвижения. Спустя 40 дней метаний по пустыне Такла-Макан и преодоления головокружительных горных перевалов перед путниками открылась Ферганская долина, которую Чжан Цян назовет «благословенной» и всю жизнь будет считать лучшим местом на земле. Китайский посол, все десять лет плена тайно сберегавший посольские знаки, предъявляет их местным правителям, которые не имеют никакого представления об империи Хань (так же как и Хань — о них самих).

Посольство попадает в Коканд и Самарканд, любознательный Чжан Цян изучает дары местной природы, занятия местных жителей и знакомится с их представлением о мире, восхищается самыми сладкими на свете плодами (персиками и айвой), и «небесные кони» — те самые, которых он так мечтал увидеть, — поражают его даже сильнее, чем рассказы о них, которые он слышал от хунну.

Посольство добирается до юэчжи, путь лежит через Бактрию (мы уже упоминали о Греко-Бактрийском царстве как последнем островке эллинизма — через несколько лет после поездки по этим местам Чжан Цяна это государство будет разгромлено эфталитами), которая удивляет еще раз — странными обычаями и своими диковинками, и наконец, спустя десять лет, «достойный посол» имеет шанс исполнить миссию, возложенную на него императором.

Увы, переговоры с юэчжи не дали того результата, на который рассчитывали ханьцы, отправляя в путь посольство: конечно, жажда мести владела сердцами юэчжи, но гораздо больше их влекла не перспектива возвращения в утраченную ими безжизненную Таримскую долину, а идея воссоединения с эфталитами, которые ураганом пронеслись по Средней Азии и Персии и к этому моменту уже громили Бактрию. В итоге доводы разума взяли верх над страстями, и при всех своих несомненных дарованиях Чжан Цян вынужден был возвращаться в Китай, так и не заключив благоприятный договор.

Увы, его обратный путь тоже был сложен — всё в тех же горах Наньшаня он попадает в плен всё к тем же хунну. Ему повезло: второе его пленение совпадает со смертью его старого знакомого, шаньюя Цзюньчэня, и во владениях хунну начинается усобица, которая всегда сопутствует смене власти. Пока пленившие его хунну увлечены убийством друг друга, Чжан Цян снова бежит, и снова его побег хорошо продуман и успешен. Правда, в этот раз его никто особо и не ищет — не до него, слишком высоки ставки во внутренних распрях, чтобы распылять силы.

Дорогой Чжан Цян наверняка размышляет о том, что он доложит императору. У-ди в ту пору еще не сошел с ума (как это случится с ним в более поздние годы правления, когда ежедневно будут казнить по его приказу множество людей, имевших, например, несчастье присниться ему во сне), но правитель он очень жесткий, даже жестокий, и более мелкая провинность, чем неисполнение посольского задания, карается жестоко. И мужество человека, который, несмотря на все препятствия, выполнял свой долг, может и не стать смягчающим обстоятельством…С другой стороны, Чжан Цян в путешествии увидел много необыкновенного и интересного, полезного и важного, узнал то, о чем в Китае никогда не ведали, — эти знания, как считает посол, можно и нужно обратить на пользу империи Хань и ее императору.

Именно на это и делает упор Чжан Цян в своем рассказе. Он поведал изумленному императору такое, о чем не знал владыка и о чем не рассказывал ему никто из его советников (кажется, «небесные кони» произвели на слушателей тот же эффект, который некогда произвели на самого путешественника). Придворный историк, сам конфуцианец, писал, что императору, человеку с глубоким конфуцианским образованием, его уровень эрудиции помог понять блестящие перспективы, которые открывали перед ним знания, добытые Чжан Цяном.

По итогам его доклада было решено, что отныне (и навсегда) империя должна иметь полностью подконтрольный путь в западные страны для того, чтобы получать оттуда богатства, диковинки и деньги за счет импорта китайских товаров, которых, как сообщил наблюдательный Чжан Цян, там не знали.

Из всех китайских товаров Чжан Цян выделил шелк и именно им предложил торговать в первую очередь — он оценил то, как поражала западных варваров его одежда.

С этого момента династия Хань последовательно проводит политику «10 000 ли» (один ли — около 500 метров) — продвижения своих границ на запад. Забегая вперед, скажем, что, хотя путь и растянулся почти на 2000 километров, преодолевать 10 тысяч ли всё-таки не пришлось.

Хунну и более мелкие племенные объединения мешают этому, но теперь у Китая есть цель — и империя неуклонно оттесняет хунну к северу: еще при жизни Цяна и императора У-ди удается изгнать хунну из никому не нужных раньше предгорий Тянь-Шаня в сторону родной им пустыни Гоби.

Так родилась дорога, которой почти два тысячелетия спустя немецкий исследователь XIX века Фердинанд фон Рихтгофен даст название «Шелковый путь». По всей его длине в заметных городах и маленьких крепостях были размещены китайские гарнизоны, то есть, как и предполагал первоначальный план, империя Хань контролировала Шелковый путь на всей его протяженности.

Дорога эта начиналась от Дуньхуана в провинции Ганьсу и имела два разветвления, два маршрута — северный и южный, обходящие пустыню Такла-Макан, место, которое ее исследователь, уже упомянутый Рихтгофен, назовет самым унылым и безжизненным местом на земле.

Северный маршрут шел через Турфан и далее через памирские перевалы, в Фергану, Согдиану, степи Дешт-и-Кипчак и Прикаспий, южный — через озеро Лоб-Нор, Яркенд и другие перевалы через Памир, в Бактрию, Парфию и Индию. Оба маршрута, каждый по-своему, выходили к Средиземноморью.

Из Китая и в самом деле в первую очередь везли шелк, более того, рулоны шелка стали главной мерной единицей на протяжении всего пути — в шелке производились все расчеты и финансовые операции, шелк был мерной единицей при оценке меновых сделок, китайские гарнизоны тоже получали зарплату шелком. Впрочем, очень быстро завоевал славу фарфор, именно этим путем на Запад из Китая попали рис и сахарный тростник, высоко ценились китайские зеркала и изделия из бронзы и полудрагоценных камней.

В обратную сторону шел поток фруктов и семян — виноград, персики, люцерна. Более тесное взаимодействие с миром кочевников привело к тому, что китайцы переняли обработку шерсти (до этого богатые китайцы носили одежды из шелка, бедные — из пеньки, что в условиях, например, долины Хуанхэ с ее регулярными зимними холодами было большим испытанием). Не стоит забывать, что Шелковый путь был для китайцев еще и дорогой в Индию — именно так в Китай попал хлопок, который со временем сильно изменит китайский быт. Если с семенами китайцы разобрались довольно быстро (сам Чжан Цян первым делом высадил люцерну и виноград у себя дома), то с «небесными конями» дело застопорилось — они ценились необыкновенно высоко, но идей разводить их отчего-то в ту пору так и не возникло, так что долгие столетия среднеазиатские кони были в Китае исключительно предметом импорта и ценились очень дорого, мало кто, кроме самого императора, мог позволить себе владеть ими.

Кроме этого, в Китай завозилось огромное количество минералов — нефрит добывали прямо в Таримской долине, а из Азии везли лазурит и жадеит.

В 105 году Цай Лунь по велению императора (в китайских традициях было всё аккуратнейшим образом фиксировать письменно) придумал новый материал для письма — бумагу, и это стало для Китая новым «экспортным прорывом»: быстро выяснилось, что потребность в бумаге в мире неистощима.

В то же время некий предприимчивый согдиец попробовал продавать в Самарканде привезенный из Китая чай — и этот продукт ждал успех. Надо сказать, что согдийцы, лучшие торговцы своего времени, оседлали Шелковый путь весьма плотно.

Шелковый путь имел несколько слоев владения — если, конечно, можно так выразиться. В военном отношении его контролировали китайские солдаты. Они собирали дань с проезжающих караванов, защищали купцов от разбойников. Кроме того, в самих караванах погонщиками и работниками были, как правило, китайцы.

При этом купцами и владельцами постоялых дворов были в основном согдийцы — конфуцианство не считало торговлю занятием достойным, более того, торговля считалась делом низким и даже презренным, поэтому позориться, выставляя на всеобщее обозрение китайцев, занимающихся столь неприличным делом, императоры не могли.

На протяжении нескольких столетий согдийцы так уверенно прибирали к рукам весь Шелковый путь, что рабочим языком на всем его протяжении был именно согдийский. Надо ли говорить, что самым быстро богатеющим на этой торговле местом был Самарканд?

Впрочем, был и появившийся намного позже третий слой, который невидимо покрыл весь Шелковый путь, — это еврейские купцы-рахдониты. Они занимали ключевые позиции — их колонии и их людей почти невозможно было встретить на самом маршруте Шелкового пути, зато они занимались скупкой доставленного и отправкой караванов.

При всем огромном значении, которое имел Шелковый путь в качестве мостика, обеспечивающего взаимодействие до того автономно развивающихся культур Востока и Запада, его в довольно небольшой степени можно считать дорогой, по которой перемещались товары. Найденные записи (прежде всего в Дуньхуане), которые вели китайские чиновники, выпускавшие караваны, — а записи они в соответствии с бюрократическими традициями вели очень подробные, описывая буквально всё — количество вьючных животных, перевозимый товар, количество людей, владельцев груза и т. д., — свидетельствуют, что размеры караванов колебались от 4 до 300 вьючных животных, причем чаще всего использовались не верблюды или лошади, а ослы. Караван в несколько сотен животных был чрезвычайной редкостью, и случались они не каждый год — как правило, такого размера караваны были посольствами, направляемыми в Китай или чаще из Китая.

Ежегодный товарообмен (в «хорошие годы») по Шелковому пути исследователи оценивают в 2–3 тысячи тонн — две-три португальские «армады», флоты, которые португальцы начиная с конца XV века будут регулярно отправлять к берегам сначала Индии и Индонезии, а позже и Китая, способны перевезти больше.

Тому виной ужасный климат Таримской долины, непроходимость и суровость горных хребтов и разбойники, поджидающие караванщиков на каждом шагу.

Но, как всегда, минусы оборачиваются неочевидными и не сразу действующими плюсами: очень быстро Шелковый путь становится путем обмена не товарами, а технологиями.

Секреты изготовления бумаги, охраняемые тщательно и строго, неожиданно попадают в Самарканд еще в VIII веке. В Самарканде их, конечно, тоже тщательно охраняют, тем не менее в XII веке бумага уже производится в Испании, а после этого — и по всей Европе. Еще тщательнее охраняется секрет шелка. Римляне покупали его в таких масштабах, что в государстве обнаружился огромный отток серебра, а сам шелк стал символом распущенности и изнеженности.

Спрос на шелк был настолько велик, что в течение тех столетий, что существовала династия Хань, его производство выросло более чем в пять раз, превратившись из местечкового ремесла, популярного в Ханчжоу и окрестностях, во всекитайский спорт.

Тем не менее и этот секрет утек к западным варварам. Случилось это в VI веке — по западной версии, император Византии послал монахов-несторианцев в Китай с тайным заданием вывезти оттуда червей шелкопряда, что и удалось сделать этим родоначальникам промышленного шпионажа, незаметно для стражи спрятав червей в выдолбленном посохе. По китайской версии, червей шелкопряда вывезла китайская принцесса, отданная в жены правителю Хотана (город на южном маршруте Шелкового пути), — она провезла червей в своей пышной прическе.

Так или иначе, но византийские императорские мастерские начинают производство шелка. Которого всё равно во все эпохи не хватает и который ценится очень высоко. Конечно, византийцы пробуют сберечь секрет его изготовления, как-никак шелк — часть политики, возможность оказывать влияние на варваров (император Священной Римской империи Оттон, например, вымаливал разрешение купить шелк во время своего визита в Константинополь, и ему разрешили — целых два отреза, но вот вывезти их из Византии так и не позволили), но в середине XII века норманны нападают на Фивы и Коринф, грабят города и вывозят оттуда всех мастеров в Палермо. Далее производство шелка распространяется по Европе — пусть и не быстро, но бесконтрольно и уверенно.

Так же быстро шелк попадает из Хотана в Индию, где природные условия для выращивания червей шелкопряда схожи с условиями изначального места производства в Ханчжоу (хотя есть и версия, что шелк в Индии производили издавна, совершенно самостоятельно и независимо от китайского).

Те же пути, что бумага и шелк, проделывают постепенно все «секреты» в обоих направлениях. Из Китая, например, попадает в Европу порох и такое сложное изобретение, как компас.

Китай тоже в выигрыше — самостоятельно выращивает виноград и хлопок (отлично прижившиеся), обрабатывает шерсть и производит изделия из нее, люцерна, сочная и густая, покрывает китайские пастбища.

Кроме технологий, перемещаются и знания, в том числе религиозного характера. В Китай попадает и находит для себя новую и весьма благодатную почву буддизм и некоторые его ответвления, а кроме этого — христианство (гонимые на Западе несториане организуют несколько мощных общин, некоторые их них существуют и поныне), зороастризм, иудаизм и ислам — каждое из этих учений находит свою аудиторию и поклонников. Важно сказать, что автохтонное население долины Тарима при всех этих переменах никуда не делось — в пустыне Такла-Макан по-прежнему можно было встретить, пусть немногочисленные и редкие, и кочевья юэчжи, и кочевья хунну — несколько семей этих враждующих племен так и остались на землях, ставших им родными. Редкие оазисы по-прежнему населяли тохары. Более того, на середину первого тысячелетия приходится большая часть рукописей на тохарском языке. Правда, начиная со второй половины первого тысячелетия Таримская долина уже повсеместно переходит на согдийский. Даже религиозные тексты сначала переводятся на согдийский, а потом уже с согдийского — на китайский, и понемногу тохарская письменность забывается и выходит из употребления. Согдийцы заселяют города и крепости на всем торговом пути — китайские власти, презирающие собственных купцов, рады этим полезным чужеземцам и всячески, вольно или невольно, способствуют согдийским переселенцам и предоставляют этим полезным людям льготы (что не раз станет причиной волнений среди ханьцев). Конечно, в этих краях появляется множество ханьцев — не только военных, но и рабочих — погонщиков, грузчиков. Китайские ремесленники заселяют города, появляются и немногочисленные крестьяне, пробующие что-то выращивать на этой непригодной к обработке и, наверное, худшей для земледелия почве.

Районы Кашгара и Хотана населяли саки — индоиранское племя, в обычаях и культуре которого много общего со скифами.

Благодаря китайским военным колониям ситуация в Южном Синьцзяне стала более спокойной, но войны с постоянно вторгавшимися в эти земли хунну и племенами усунь, обжившими территорию Джунгарии, не прекращались.

В 60 году до н. э. Китай объявил о своем протекторате над Южным Синьцзяном, но не раз еще он будет терять контроль над этой территорией (обычно это было связано с борьбой за власть внутри самого Китая — тогда войска из Таримской долины выводили для войны внутри страны), и на какое-то, иногда довольно короткое, время его заменяли соседи — чаще всего набравшая большую силу Кушанская империя, иногда хунну или другие племена. Ранее мало кому интересные и безжизненные места стали теперь, в связи с существованием Шелкового пути, интересны буквально всем.

Впрочем, китайцы всегда возвращались, вновь и вновь изгоняя пришельцев и заново подчиняя себе эти земли.

Наибольшим потрясением для Шелкового пути стало крушение династии Хань в 220 году.

Бывшие города и крепости на маршруте Шелкового пути стали отдельными буддийскими королевствами, образовавшимися вокруг самых заметных населенных пунктов — Хотана, Кашгара, Кучи, Турфан и огромные территории вокруг него — весь восток Такла-Макан — захватило государство Гаочан.

Столетие спустя Джунгарию подчинил себе Руанский каганат (протомонгольский народ, позже вынужденный мигрировать в Паннонию, на территорию современной Венгрии, и известный европейцам как авары) — именно они впервые в истории используют титул кагана.

Руаны обложили данью государства Южного Синьцзяна, но были вынуждены уйти из этого региона под натиском эфталитов, которых, в свою очередь, вытеснили кок-тюрки.

С этого момента Синьцзян попал под контроль Тюркского каганата, простиравшегося от Аральского моря до Байкала.

В то же время истоки Шелкового пути — современные провинции Цинхай, Ганьсу Нинся и частично Сычуань и Шаньдун, а также восточная часть Синьцзяна и почти весь Тибет — на три столетия переходят под власть империи Туюхун, которую китайская историография «своей» не признает и в историю собственно Китая не включает, хотя эта империя была основана народами, вышедшими с Ляодунского полуострова и подчинившими себе местные народы и племена. Империю Туюхун, в свою очередь, какое-то время спустя погубила Тибетская империя (которая, конечно же, тоже не вошла в официальную историографию Срединной империи, «настоящего» Китая — периферийные государства, которых в истории территорий нынешнего Китая было много, сам Китай никогда не считал «членами команды» — впрочем, примерно так работает сегодня официальная история любой страны, все они построены на преемничестве, определяемом исходя из текущих политических запросов).

Всё это время Шелковый путь продолжал вполне исправно действовать. Несмотря на множество самых разных властей и увеличившееся для караванов количество поборов (вследствие резкого увеличения числа пересекаемых границ), грузы и людей каждая из властей старательно оберегала — караваны были постоянным и надежным источником довольно серьезных доходов. А в условиях Южного Синьцзяна, где добыть пропитание было крайне сложно, налог с караванов и плата караванщиков за ночлег были и вовсе единственным постоянным и устойчивым способом выживания.

В 618 году, после четырех столетий безвластия, в Китае, наконец, воцарилась династия Тан, и уже в 620-х годах Китай начал отправлять в Синьцзян свои военные экспедиции. Одно за другим пали все государства, образовавшиеся там за несколько столетий после ухода ханьцев. Арсенал приемов по захвату территорий в период между властью Хань и Тан значительно расширился: если Хань делали ставку исключительно на «силовой вариант» (при всей их терпимости к присутствию других народов на захваченных землях), то во времена Тан отлично работали и другие приемы, в том числе дипломатические. Династия Тан охотно выдавала замуж за глав кочевых государств своих принцесс (в которых никогда во все времена не было недостатка, более того, известны случаи «подмены» — когда вместо дочери императора отделывались простолюдинкой, выдаваемой за принцессу крови), тем самым расширяя свое влияние и создавая военные и политические союзы. В отличие от «очень китайской Хань», внимательно относящейся к вопросам крови, императоры и аристократия династии Тан вовсе не были столь привередливы: за те столетия, которые разделили эти империи, китайцы много и плотно общались с народами, заполнившими образовавшиеся после падения империи пустоты, особенно в северных и западных землях. Историки пишут о взаимной китаизации кочевников и тюркизации китайцев.

Зачастую такое «взаимопонимание» и взаимопроникновение приводило к союзам, которые выливались в договоры о размещении войск или бюрократических институтов Тан на территории союзников. Так возникала новая для Китая форма захвата земель — протекторат.

Политика «разделяй и властвуй» применялась повсеместно и довольно успешно: например, Тан в союзе с Сюзяньтуо воюет против кок-тюрков, затем, когда Сюзяньтуо становится огромной империей (от Байкала до Гоби и Памира), поддерживает восстание уйгуров против Сюзяньтуо. Начиная с этого момента уйгуры и Тан — друзья и союзники.

С 640 года действует «Генеральный протекторат по умиротворению Запада», известный еще как «протекторат Аньси». В Аньси — западной части Таримской впадины — образованы четыре мощных гарнизона в ключевых городах Шелкового пути — Куче, Хотане, Кашгаре и Карашаре. Китай умел искусно поставить своих союзников в зависимость от себя, успешно навязывая им сюзеренитет — форму сотрудничества, при которой решение главных политических вопросов страны-вассала определяет сюзерен, в данном случае — империя Тан.

В какой-то момент (очень короткий, продолжавшийся всего-то пять лет, — тем не менее о нем часто вспоминают сегодня как о показателе беспредельного величия Тан) сюзеренитет императоров Тан распространялся на Фергану, Самарканд, долину Зеравшана, Кабул, Герат и иранский Зарандж.

Впрочем, восстание тюрок в 662 году вновь «задвинуло» Тан за Памир, хотя политическое влияние Китая на его азиатских вассалов по-прежнему оставалось довольно мощным.

В 670 году пришла новая беда и в дела Синьцзяна вмешался новый игрок — Тибетская империя. Долина Тарима стала теперь ареной непрекращающихся войн Тан с Тибетом. Это сковало силы Тан и не позволило династии продолжить экспансию в Среднюю Азию. Более того, китайцам оставалось только наблюдать, как земли Центральной Азии делят тибетцы, тюрки и арабы.

Попытка вмешаться в 751 году в среднеазиатские дела (Тан поддержала Фергану в ее конфликте с Ташкентом) привела Китай к войне с арабами, закончившейся поражением китайцев в битве при Таласе (по легенде, среди захваченных в плен китайцев в обозе оказались и мастера по изготовлению бумаги — именно они основали первое из известных предприятий по изготовлению бумаги за пределами Китая, в Самарканде). Аппетитам Китая в Средней Азии на этом был положен конец, однако и арабы не продвинулись за Памир. Историки находят большое количество сообщений о довольно бурном обмене посольствами между арабами и китайцами в период после Таласской битвы: война войной, а контроль над Шелковым путем и функционирование этой торговой магистрали — дело важнейшее.

В итоге выясняется, что арабы и китайцы друг другу не враги, и те функции, которые раньше выполняли на торговом пути согдийцы, частично переходят к арабам — арабских купцов допускают во внутренний Китай и даже предоставляют им некоторые преференции, и китайские товары и дальше будут идти в Азию и Европу беспрепятственно.

Однако потрясения для династии Тан не закончились потерей Южного Синьцзяна под давлением тибетцев и поражением от арабов. В 755 году Китай потрясло восстание Ань Лушаня, генерала и одного из военных губернаторов. Этот прославленный и обласканный императором генерал (по происхождению он был согдийцем или тюрком) семь лет сражался (и довольно успешно, захватив даже столицу Тан) с китайскими войсками и в итоге был-таки разбит, вот только подавление его восстания потребовало от Тан такого напряжение сил и такой мобилизации всех ресурсов, что империи стало не до западных пустынь и гор — все армии были брошены в Центральный Китай. Чем, конечно же, от души попользовались периферийные империи.

К этому моменту (в 744 году) на территории Джунгарии был основан Уйгурский каганат. Отношения между китайцами и уйгурами всегда были отношениями союзников, и каган выслал в помощь императору в его борьбе с Ань Лушанем свою сорокатысячную армию, оказавшуюся в нужное время в нужном месте: именно благодаря уйгурам Тан наносит решающее поражение восставшим.

Император в благодарность уйгурам (и, что еще важнее, чтобы заставить их вернуться в свои земли) разово выдает кагану 100 тысяч рулонов шелка.

Вообще же благодарность императора Тан не знает границ: отныне пребывание уйгуров в Китае расценивается как пребывание «гостя» — носители этого статуса не облагаются налогами и имеют особые привилегии. Кроме того, Китай отныне покупает лошадей только у уйгуров, устанавливая немыслимые закупочные цены: 40 рулонов шелка за одну лошадь. Заметим, что завышение цен на уйгурских коней не сделало уйгуров счастливыми: конечно, китайские чиновники предпочитали покупать лошадей у других племен примерно в десять раз дешевле, находя место для разницы в цене в своих карманах.

Отношения складываются более чем благоприятно для уйгуров, вот только они хотят большего: они устанавливают контроль над восточной частью Таримской долины и фактически заселяют провинцию Ганьсу, ворота Шелкового пути.

Всё это время уйгуры ведут бесконечные войны с тибетцами на юге и племенами киргизов на севере своего каганата, кроме того, с востока их довольно решительно (но почти без вооруженных столкновений) поджимают и теснят друзья-китайцы.

В IX веке Уйгурский каганат приходит в упадок, от него остается два небольших ханства — в Турфане и на территории Ганьсу. Одновременно теряют силы, земли и наступательную энергию и вечные враги уйгуров — тибетцы. Государство уйгуров в Северном Синьцзяне, расположенное на месте нынешнего Турфана и Урумчи, просуществует до XIV века, большую часть времени — на правах вассалов более сильных государств региона.

В Южном Синьцзяне уйгуры и тибетцы смешиваются с местным тохарским населением, перенимают у них навыки земледелия и буддийскую религию, и, начиная с этого момента и по сей день, этноним «уйгуры» всё чаще становится именем собственным населения СУАР.

Южный Синьцзян, оставленный вниманием сильных империй, переживет свой ренессанс: IX–X века будут лучшими в истории Хотана, объединившего вокруг себя окрестные земли.

Всё это представляется нам сегодня каким-то водопадом событий, постоянными войнами и связанным с ними насилием и грабежами — а как же все эти годы существовал Шелковый путь?А существовал он, по сравнению с временами Хань, довольно плохо. Нестабильность отпугивала караванщиков, караваны из четырех ослов, управляемых двумя погонщиками, ушли в прошлое. Именно в это время появляются караваны в сотни вьючных животных, выходящие в путь под охраной больших конвоев. Однако даже большие конвои не всегда были спасением от больших банд. Понятно, что каждая власть старалась обеспечить максимальную безопасность передвижения на подконтрольных землях, но удавалось это не всегда. Начиная с III века торговый путь по-прежнему работает (остановить товарообмен просто невозможно, правда, товары дорожают — караванщики теперь берут доплату за риски), но испытывает серьезные проблемы, притом что любой правитель понимает, насколько он важен и как важно его беречь.

Общественный запрос на существование этой торговой дороги был велик, и, конечно же, он будет в конце концов реализован.

С X века начинается медленная, но довольно успешная и всё больше прогрессирующая исламизация Синьцзяна, которая для региона в дальнейшем будет значить очень много, но этот процесс, как и судьба Шелкового пути и вся дальнейшая история региона, станет темой следующей публикации.