Иерархия, инфантильность, эмпатия. Как снизить уровень агрессии в сообществах животных и людей
Войны — явление человеческое, но агрессия как таковая ассоциируется у нас в первую очередь с животными. Является ли она безусловным злом и нужно ли ее подавлять и запрещать? Рассказывает Казимера Кордецкая.
Царство животных кажется нам таким агрессивным прежде всего потому, что мы рассматриваем его как единое сообщество (это отражается во многих произведениях культуры, например в сказках и мультфильмах с антропоморфными животными). Это ошибка восприятия, из-за которой нам кажется, что животные едят «друг друга», даже когда речь идет вовсе не о каннибализме, а о нормальном пищевом поведении хищника.
Однако если сосредоточиться на внутривидовой агрессии, окажется, что в нормальных условиях ее уровень у большинства животных достаточно низок. В конце концов, бессмысленная трата энергии на лишние конфликты не способствует выживанию.
Исходя по умолчанию из антропоцентризма, люди всегда считали наиболее злыми тех животных, которые больше всего угрожают им самим: волков, медведей, тигров, змей. Попытку систематически развенчать эти стереотипы предпринял знаменитый этолог XX века Конрад Лоренц в работе «Агрессия: так называемое зло». Он защищал от человеческого предубеждения животных, наделенных мощным природным оружием: клыками, рогами, когтями. По его теории, эволюция снабдила их своеобразным поведенческим «предохранителем», чтобы защитить вид от самоуничтожения. «Вооруженные» животные не будут биться насмерть, если есть возможность этого избежать (например, ограничиться угрожающими позами), тогда как имеющие репутацию кротких и нежных лишены этих природных тормозов. В качестве примера Лоренц приводил двух голубей, которых оставили надолго в клетке, в результате чего один заклевал другого насмерть сотнями ударов слабого клювика…
Читайте также
Конрад Лоренц как исследователь агрессии интересен и своей биографией: состоял в нацистской партии, служил в войсках вермахта, долгое время провел в советском плену. От нацистской идеологии он отрекся, однако теория о благородстве и великодушии «вооруженных» по сравнению с жестокостью «слабых и безоружных» в этом контексте вызывает некоторые ассоциации… Методологически, однако, проблема другая: разделение животных на «вооруженных» и «невооруженных» перекрывает анализ их социальной структуры.
На самом деле механизмы сдерживания внутривидовой агрессии развиты у всех животных со сложной социальной организацией. Многие из этих животных «вооружены» клыками, когтями или рогами, но где здесь причина, а где следствие? Сложная социальная организация, подразумевающая, что животное хорошо различает своих товарищей по группе как индивидов и с каждым из них строит значимые отношения, нужна тем видам, у которых есть какая-то жизненно важная совместная деятельность: либо добывание пищи, либо защита от нападения. Добывание пищи требует сложных коллективных действий, если это охота. А спасение от хищника — если это активная оборона. Другие варианты — убежать, спрятаться, притвориться мертвым — не требуют слаженных действий группы.
Таким образом, логично, что у большинства высокосоциальных животных, обладающих механизмами снижения внутривидовой агрессии, Лоренц увидел когти, клыки или рога. Однако они есть и у одиночных животных. Многие хищники ведут одиночный образ жизни (тигры, медведи), и поместить малознакомых животных в одну клетку, понадеявшись, что наличие когтей и клыков обязательно идет в комплекте с поведенческими ритуалами, которые не дадут зверям друг друга поубивать, будет опрометчиво.
Каковы же эти механизмы снижения агрессии? Важнейшую роль, как ни странно, здесь играет иерархия. Она устанавливается внутри группы именно для того, чтобы снизить количество конфликтов: каждое животное знает, кто на что претендует, кто сильнее, а кто слабее (не только физически, но и по социальным навыкам, опыту, уверенности). Поэтому до реальных стычек дело доходит во много раз реже, чем у животных, которых набрали из разных групп и посадили вместе. Те тоже дерутся не просто так, а стараются установить иерархию, которая внесет в жизнь предсказуемость и снизит количество стресса.
Не на всех членов группы стабильная иерархия действует одинаково хорошо (у занимающих самый низкий статус уровень стресса очень высок), однако постоянная борьба за власть в меняющихся группах еще хуже.
Иерархия рассматривается как способ снизить число конфликтов не только зоологами. Еще философы Нового времени, размышляя о происхождении государства, приходили к похожим выводам: люди объединились под властью правил и правителей, потому что в их интересах было положить конец хаосу «войны всех против всех».
Конечно, не было никакого хаоса и люди не приходили к необходимости иерархии сознательным решением, а жили в ней еще задолго до того, как стали Homo sapiens. С ростом численности населения, однако, возникла проблема усложнения этой иерархии. Этологические механизмы снижения агрессии хорошо работают в небольших естественных группах, представляющих собой расширенную семью. Для более масштабных форматов общежития человечеству понадобились формализованные конструкты, такие как мораль, религия, социальные институты, законы. Казалось бы, хорошо, когда агрессию сдерживают не только ритуалы и личные отношения, но и вся сила логоса — от способности помыслить универсальное правило «не убий» до закона, закрепляющего его.
Однако в проблеме агрессии, похоже, вообще ничто не бывает однозначным: сплошь палки о двух концах. Именно логос как упорядочивающий фактор сделал возможными войны, превосходящие по своей разрушительной силе любую агрессию в природе.
Нет никакой причины, по которой любое животное, кроме человека, гарантированно объединилось бы с одним незнакомым ему животным, чтобы напасть на другое такое же незнакомое. А не со вторым против первого (или вообще не убежало бы).
Есть способы воспитать собаку, которая гарантированно нападет на кого-то по команде — но не в кооперации с другой, незнакомой ей собакой (одновременно может быть, но слаженно — нет). А человеческие формы социальной организации позволяют обеспечить поведение, когда человек считывает одного незнакомого ему индивида как своего, а другого как врага, даже в отсутствие любого повода для личного конфликта.
Возникает также вопрос: необходима ли иерархия ради снижения агрессии внутри человеческого общества, если она сама (будучи формализованной в виде государственных структур) становится базой для гораздо более масштабных и кровопролитных конфликтов, чем любая стихийно возникшая драка? А также для стратегического планирования этих конфликтов, создания всё более и более совершенных орудий убийства… Здесь можно снова вспомнить Лоренца и решить: проблема человека в том, что от природы он ничем не вооружен, значит, и механизмов ограничения агрессии эволюция нам не выдала. А того, что мы сами создадим оружие, несравнимое с клыками и рогами, природа предусмотреть не могла.
Конечно, всё не совсем так. Человек — одно из высокосоциальных млекопитающих, и в повседневной жизни мы постоянно видим успешное действие механизмов снижения агрессии, не только чисто человеческих, пришедших с цивилизацией, но и общих с животными.
Это эмпатия, социальные ритуалы демонстрации мирных намерений (очень похожие мы можем наблюдать у наших питомцев-собак), наконец, само удовольствие, которое мы получаем от общения.
Собаки, кстати, интересный пример. От волков они отличаются более высокой инфантильностью: собака — нечто вроде волчонка, который никогда не вырастает и не приобретает полный спектр взрослого поведения. В частности, детеныш (а значит, и собака) гораздо менее четко, чем взрослый волк, проводит границу между своими и чужими. Вспомните типичного лабрадора, который всех людей считает лучшими друзьями, — это пример повышенной, даже по сравнению с другими собаками, инфантильности.
Откуда и зачем она берется? Да просто именно те особи, которые не очень соответствовали нормам поведения взрослого волка, оказались наиболее пригодными для одомашнивания. И со временем эти качества закреплялись всё больше и больше. Есть теория, что и человек от своих предков отличается инфантильными чертами: большие глаза и голова, маленький рот… И менее жесткое отделение своих от чужих: возможно, именно оно привело к странной идее подкармливать каких-то волков, которая потом разрослась до полномасштабного одомашнивания животных, а оно, в свою очередь, привело к оседлому образу жизни и земледелию, а затем к государству и войнам. Это притом, что сама по себе инфантильность резко снижает агрессию! Если ты в душе детеныш, то вступать в настоящие, неигровые драки тебе совершенно ни к чему.
Современная городская цивилизация построена на стандартах высокой инфантильности и людей, и собак. Про последних в целом понятно: с неразборчиво-дружелюбной, всю жизнь сохраняющей игривость собакой гораздо проще ходить по улицам, чем с той, которая всерьез воспринимает и любого встречного, и саму территорию (общий лифт, подъезд с чужими запахами, сплошная застройка с углами, из-за которых кто-то постоянно выходит).
Что касается людей, то смягчение нравов и снижение уровня насилия как тренд, отмечаемый в мировой истории, хорошо объясняется именно инфантильностью. Это и развитое воображение, легко распространяющее эмпатию на «чужих» и переводящее агрессию в игру. И такие повседневные детали, как смешение границ взрослой и детской моды (яркие фенечки с офисным пиджаком, смешные футболки, кигуруми), популярность видео- и настольных игр, комиксов и других деталей, не вписывающихся в олдскульный образ «нормального взрослого человека». Именно в этом «детском» (а по среднему возрасту при этом стареющем) социуме кажется дикостью любая война и не кажется блажью вести блог от имени своего кота.
И эта инфантильность кажется достаточно успешной если не альтернативой, то дополнением к иерархии как механизму снижения агрессии. Лабрадоры совершенно непригодны для защитно-караульной службы, но из них получаются лучшие поводыри и терапевты. Это, кстати, опровергает стереотип о том, что инфантилизм несовместим со способностью сосредоточиться на важном деле.
Однако даже инфантильная взрослая особь всё же должна успешно пройти все стадии формирования, это не застывший во времени детеныш. И главной задачей этого взросления является социализация — развитие навыков общения с себе подобными (а иногда и с другими видами животных — например, собачья социализация чаще всего включает в себя людей). В процессе социализации всегда есть этап, когда подросток активно провоцирует конфликты. И здесь важно помнить, что агрессия не равна злу.
Если подавлять в зародыше любые конфликты или наказывать за малейший намек на агрессию, индивид будет лишен опыта примирения. Именно навыки примирения отвечают за то, чтобы конфликты адекватно разрешались и не перерастали в стойкую вражду, а тем более в кровопролитие.
Этого часто не понимают хозяева собак: для щенков-подростков нормален возрастной этап активных драк даже с друзьями. Их нужно разнять и дать возможность отвлечься на что-то другое, можно погулять на поводках так, чтобы они видели друг друга, и потом снова дать возможность пообщаться. Если их сразу увести домой (а тем более наказать, создав негативную ассоциацию), они не получат опыта примирения, а только закрепят неприязненное отношение друг к другу.
Часто животные выступают в роли примирителя, вмешиваясь в чужой конфликт: оттесняют одного из ссорящихся своим телом, приглашают поиграть, вылизывают. Это тоже важный социальный навык, который не сформируется, если щенок растет без контакта с другими собаками или хозяева в ужасе уводят его, увидев на площадке драку: «Пойдем отсюда, они тут все злые».
В человеческом обществе функция примирения закреплена во многих социальных институтах, от мировых судей до международных организаций. Однако в корне всех этих институтов всё равно находится индивидуальный навык примирения, формирующийся с опытом (чаще всего в юном возрасте).
Хорошая новость в том, что человек, в отличие от животного, может осознать проблему нехватки навыков примирения и попробовать их получить. Однако человеческие конфликты более инертны.
Животное ограничено окружающими условиями, зато не ограничено образом себя (например, «я не такой, чтобы уступить») и вербальной картиной мира.
Когда оно перестает чувствовать злость, то спокойно может выйти из конфликта, не заботясь о «репутации» или соответствии заявленных целей конфликта достигнутым результатам. Внутри человека же все эти абстрактные конструкции могут провоцировать агрессию сколь угодно долго, особенно когда люди делятся ими друг с другом. В этом реализуется амбивалентная природа социальности: практики, повышающие наше чувство родства и единения со «своими», повышают и враждебность к «чужим».