Можно ли дружить со сверчками, или Как антропологи изучают общение людей и животных

Ленин и лиса

Во времена моего советского детства были невероятно популярны мифологические рассказы разных авторов про Ленина. В этих рассказах вождь мирового пролетариата обманывал тюремных надзирателей, бросал курить, основывал общество чистых тарелок, отказывался от всякой подаренной снеди в пользу голодных детей. Есть, например, история про встречу Ильича с лисицей на охоте. Однажды, когда он стоял на номере, собаки вывели на него лису, но заядлый охотник не стал стрелять. Ленин сказал другим охотникам, что не стал убивать лисицу потому, что она была невероятно красивой.

Если бы эту историю услышали представители коренных народов, например ненцы, юкагиры или нганасаны, то сказали бы, что Ленин не смог выстрелить в зверя вовсе не из-за красоты, а потому, что лисица украла у него душу. В этой интерпретации зверь первым бы заметил охотника и первым посмотрел ему глаза. Это означало бы, что личность лисицы превратила личность Ленина в свою добычу, и, чтобы вернуть душу, вождю мирового пролетариата следовало бы обратиться к сильному шаману.

Анимизм

Способность похищать души других существ входит в анимистические представления в сообществах коренных народов. Термин «анимизм» появился в викторианской Англии. Британский ученый, отец антропологии и этнографии Эдуард Бернетт Тайлор в своей книге «Первобытная культура» (1871) писал, что анимизм — это минимум любой религии, понимая под ним ошибочную веру в существование души, которая может покидать тело человека во время сна и после смерти. С точки зрения Тайлора, анимистические представления существуют только на низшей стадии развития культуры и сохраняются в виде пережитков. Ученого в большей степени интересовала душа человека, а не животных, растений и неодушевленных предметов. В дальнейшем термин в этом значении активно использовался в антропологии, религиоведении и других дисциплинах.

Анимизм был не единственным понятием, описывающим религиозные представления первых людей. Например, словом «тотемизм» обозначали отождествление группой себя с каким-то животным, растением или предметом, а «фетишизм» — веру в силу предметов. До конца XX века термин «анимизм» использовался в большей степени автоматически и некритически и не учитывал многообразные отношения людей и нечеловеческих существ, о которых антропологи узнавали в своих полевых экспедициях.

Однако начиная с 1990-х годов в рамках так называемого онтологического поворота в антропологии происходит ревизия анимизма. Термин «онтология» означает здесь необходимость учитывать различных нечеловеческих существ в качестве тех, кто действует и тем самым ограничивает возможности людей. Под анимизмом теперь понимается нечто иное, чем у Тайлора: это не столько вера в существование душ у людей и нечеловеков, сколько признание нечеловеков личностями.

Животные, насекомые, духи и вещи в той или иной степени обладают качествами, которые обычно приписываются только людям.

Нечеловеки демонстрируют те или иные признаки самосознания, направленности сознания на предмет, способность говорить и действовать.

Четыре онтологии

Французский антрополог Филипп Дескола в книге «По ту сторону природы и культуры» попытался деколонизировать (то есть освободить от следов колониального господства евро-американской цивилизации) понимание анимизма как ложного и примитивного религиозного представления. Он полагал, что взгляд европейских и американских колонизаторов на нечеловеков не является единственно верным, а анимизм — это одна из четырех возможных онтологий.

Дескола считал, что принцип деления на культуру (человеческий мир) и природу (мир животных и физических объектов) не универсален.

Ачуары — индейцы, жившие в бассейне реки Амазонки, не проводили четкого различия между животными и людьми, растениями и духами. Антрополог предположил, что представления об отношениях между людьми и нечеловеками определяются онтологией, характерной для определенных обществ и регионов. Все люди без исключения оценивают других людей и нечеловеков на предмет того, есть ли у них тело и душа и схожи ли они.

Если вы, допустим, считаете, что у вас и у другого существа тела похожи, а души разные, то в этом случае вы натуралист. Душа, или сознание, или когнитивные способности считаются тем, что отличает живых существ в представлении модерна. Если вы, наоборот, видите сходство душ — они как бы сделаны из одного духовного материала, а тела отличаются, — то вы тогда анимист. Другую пару онтологий составляют тотемизм и аналогизм. Если и тела, и души считаются одинаковыми у существ, то эта тотемическая онтология, распространенная среди аборигенов Австралии и индейцев Северной Америки. Здесь люди произошли из животных и считаются этими животными. Противоположная онтология, в которой и тела, и души у существ различны, называется аналогизмом.

Дескола предполагал, что аналогизм был характерен для европейской ренессансной магии и доколумбовых цивилизаций Центральной Мексики. По мнению ученого, люди в определении тождества или различия душ и тел опираются на некие доопытные установки — врожденные или приобретенные в процессе обучения. Выбрать, кем быть, анимистом или натуралистом, невозможно.

В этой концепции не очень ясно, как онтологии сталкиваются, как они влияют друг на друга, как зародились и как распространялись. Когда вы гладите своего кота и считаете его личностью (он понимает ваши слова, отвечает вам и тому подобное), то вы тоже становитесь анимистом, правда, ненадолго. Всё же в этом случае, как считал Дескола, вы находитесь под властью доминирующей в европейской культуре онтологии натурализма.

Перспективизм

Еще дальше в деле деколонизации анимизма пошел бразильский антрополог Эдуарду Вивейруш де Кастру. В книге «Каннибальские метафизики» он пишет, что принцип деления на онтологии и отношения людей к нечеловеческим существам у Дескола слишком абстрактный и негибкий. Более того, следовало бы также деколонизировать мышление колонизаторов, дать голос коренным народам и вытащить онтологию отношений людей и нечеловеков из опыта самих аборигенов. Амазонские индейцы аравете в своих воззрениях на других существ показывают такую же метафизику, как Жиль Делёз и Феликс Гваттари в «Анти-Эдипе». В основе этой каннибальской метафизики лежит понятие перспективизма и принцип двойного скручивания.

Перспективизм развивает и дополняет анимизм. Речь здесь идет не только о том, что все существа (а иногда и предметы) имеют душу. Эти существа обладают определенным восприятием: они себя всегда видят в качестве людей (личностей), а других — в качестве добычи. Помехой, мешающей воспринимать всех как людей, является человеческое тело с его аффектами. Распространен мифологический сюжет, когда звери возвращаются домой, снимают свои шкуры и превращаются в людей.

Соответственно, задача, которая стоит перед всеми существами, — посмотреть на мир с другой перспективы, а также увидеть себя глазами другого.

Эта задача реализуется в амазонской метафизике хищничества.

Вивейруш де Кастру обратил внимание, что когда индейцы аравете захватывают в плен своего врага, они не убивают его сразу. Сначала ему дают жену и принимают в племя (он становится свояком), кормят, оказывают всяческие почести. Потом его всё же ритуально убивают и частично съедают. Ученого удивило, что во время ритуального убийства аравете поют песню своего врага и описывают ситуацию с его точки зрения. Такая практика означает попытку занять перспективу врага, который, в свою очередь, является радикально иным, в некотором смысле нечеловеком. Бразильский антрополог считал, что в этом режиме враги относятся к аравете и пытаются занять их место. Такой обмен перспективами и есть принцип двойного скручивания. В каннибальских метафизиках амазонских индейцев это считается универсальным правилом, регулирующим отношения существ друг к другу.

Двойное скручивание, по мнению де Кастру, это срез такого мифологического делёзианского состояния становления и неразличимости, в котором все сущности были всеми. В этой перспективистской онтологии остается неясным, что происходило при переходе от мифологической стадии к исторической (грехопадению, наделившему нас телами и различию перспектив). Кроме того, Вивейруш де Кастру не убеждает читателя-анимиста, гладящего своего кота, в том, что он тоже обменивается с любимцем перспективами, даже если не собирается ритуально его съедать.

Душевная слепота

До сих пор в разговорах об анимизме и перспективизме речь шла только о человеческой перспективе. Мы ничего не знали о том, что думают и думают ли вообще другие нечеловеческие существа. Аравете и их враги поют песни друг друга, но делают ли это ягуар или тапир, остается непонятным. Американский антрополог Эдуардо Кон в книге «Как мыслят леса?» предлагает деколонизировать не только колониальное евро-американское, но в целом человеческое мышление.

Если для Дескола и Вивейруша де Кастро анимизм и перспективизм всё же анализировались на уровне человеческого, то Кон исходит из того, что у людей нет монополии на язык и коммуникацию. Вслед за швейцарским лингвистом Фердинандом де Соссюром принято думать, что люди обладают уникальной способностью символической (многозначной) коммуникации. Эдуард Кон, используя опыт общения индейцев руна с нечеловеческими существами и семиотическую концепцию американского философа Чарльза Сандерса Пирса, попытался продемонстрировать, что символы, возможно, и являются сугубо человеческим изобретением, но они надстраиваются над знаками-иконами и знаками-индексами.

Проще говоря, мы можем понимать, что означает раскрытый капюшон кобры или шипение кота, и определенным образом реагировать на эти знаки — поднять камень или уйти в сторону.

Индейцы руна предупреждали Кона, что нельзя спать спиной к лесу, потому что ягуар, как считается, нападет на человека со спины. Встретив ягуара в лесу, ни в коем случае нельзя поворачиваться к нему спиной и убегать. Единственная возможность выжить в этой ситуации — выдержать взгляд животного, тогда человек становится не добычей, а субъектом (личностью), как минимум равной ягуару. При этом руна верят, что человек, выживший после встречи с ягуаром, сам становится ягуаром — руна-пума. Руна-пума приобретает магические кошачьи свойства, которые могут помочь, например, на охоте.

Задача, которая стоит перед индейцами руна, — соблюдать баланс между человеческим и нечеловеческим состоянием. Превратиться в нечеловека и потерять человеческие качества опасно, это состояние потери души Кон обозначает как душевную слепоту. Например, руна воспитывают своих собак, объясняя с помощью иконических и индексальных знаков, как им быть более человечными (воспитанными) и менее животными. Собаки, которые не слушаются хозяев, теряют человеческий облик и становятся духовно невидящими.

Руна признают иерархию существ — людей, животных и духов в лесу, при этом, по их представлениям, по этой лестнице можно перемещаться. Соответственно, задача здесь занять точку зрения нечеловеческого существа. Нужно научиться видеть так, как это делают нечеловеки, чтобы общаться с ними. Например, руна делают чучела соколов, чтобы отпугивать длиннохвостых попугаев. С позиции человека, особенно европейца или американца с его эстетическими представлениями, чучела лишь отдаленно напоминают хищную птицу формой, но не деталями. Эта непохожесть связана с тем, что чучела делают так, как они бы выглядели с точки зрения попугаев, а не с точки зрения человека. Будучи совокупностью иконических знаков, чучело сообщает попугаю нечто соколиное, и оно успешно работает. В этом смысле маскировка во время охоты тоже коммуникативный акт с помощью простых знаков.

Дружба со сверчками

Анимистический и перспективистский мир амазонских индейцев, в котором разговаривают люди, духи и животные, имеющие душу и способность говорить/понимать, остается миром охоты и обмана. В нем все существа делятся на хищников и добычу. Добыча в таком мире пытается занять место хищника, но у нее это не всегда получается. Кажется, что дружба и сотрудничество в таком анимизме невозможны. А есть ли анимистические системы, в которых была бы возможна дружба с нечеловеками?

К ответу на этот вопрос приблизился американский антрополог Хью Раффлз в книге «Инсектопедия». Для европейца или американца насекомые, как правило, либо незаметные, либо назойливые существа, от которых спешат избавиться с помощью тапка, газеты или инсектицидов. Раффлз же, напротив, изучая множество архивных материалов, проводя наблюдения и интервью, пытается показать, что в других исторических условиях и культурных традициях люди относятся к насекомым иначе.

Например, в инсектопедийной статье «Щедрость (счастливые времена)» рассказывается про бои сверчков в современном Китае. Некоторые китайцы одержимы боями — они ищут или покупают насекомых, тренируют их, выставляют на ринг или делают ставки на боях. Тренеры сверчков разговаривают с ними посредством травы элевзины, заставляют их двигаться определенным образом.

При этом считается, что сверчков не дрессируют — с ними договариваются. О бойцах заботятся, хотят, чтобы они были счастливы, разжевывают им кунжутные семечки. «Сверчкисты» не хозяева, а друзья сверчков.

Раффлз пишет, что во время боев, которые он наблюдал, у него не было ощущения бойни и «кровавого спорта», скорее казалось, что сверчки — «соавторы» этой культуры дружбы в Шанхае.