Против человечества. Почему некоторые прогрессивные мыслители наших дней приветствуют исчезновение людей как вида

«Человек — это изобретение недавнего времени. И оно, возможно, близится к своему концу».

Так писал Мишель Фуко в своей книге «Слова и вещи» (1966). Этим высказыванием он провозгласил новый образ мышления, который впоследствии преобразит гуманитарные и социальные науки. Центральная идея Фуко заключалась в том, что способы мышления, с помощью которых мы осознаем себя как человеческие существа, не являются вневременными или естественными, даже если они кажутся таковыми. По всей видимости, современное понятие «человек» было изобретено в XVIII веке благодаря появлению биологии, а также наук об обществе и языке, поэтому в конечном итоге оно тоже будет заменено чем-то другим.

Как пишет Фуко в знаменитом последнем предложении своей книги, однажды «человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке». Этот образ может показаться жутким, но философ утверждал, что считает его «источником глубокого облегчения», поскольку это подразумевает, что человеческие идеи и институты не являются фиксированными и их можно бесконечно изменять. Таково было освобождающее обещание постмодернизма: лицо на песке смыто, но всегда найдется кто-то, кто нарисует новое изображение в совершенно другом стиле.

Но образ человечества может быть перерисован только в том случае, если найдутся люди, способные сделать это. Даже самые радикальные мыслители XX века останавливаются перед перспективой фактического вымирания Homo sapiens, что означало бы конец всех наших проектов, ценностей и смыслов. Человечеству, возможно, суждено когда-нибудь исчезнуть, но почти всякий согласится с тем, что произойти это должно невесть когда, так что и думать тут не о чем.

Однако в последние годы некоторые мыслители начали оспаривать эту беспечную позицию.

В залах заседаний совета директоров Кремниевой долины, в сельских общинах и на факультетах философии всерьез обсуждается, казалось бы, немыслимая идея: конец власти человечества на Земле неизбежен, и мы должны приветствовать его.

Идея бунта против человечества как такового по-прежнему достаточно нова, но она уже распространилась за пределы интеллектуального мира, и, возможно, в ближайшие годы и десятилетия преобразит политику и общество.

Подобная точка зрения находит поддержку среди самых разных людей: инженеров и философов, политических активистов и потенциальных отшельников, романистов и палеонтологов. Они не только не рассматривают себя как единое движение, но и во многих случаях не хотят иметь ничего общего друг с другом. Действительно, поворот против примата человеческого вызван двумя способами мышления, которые кажутся противоположными.

Первый — это спровоцированный антропоценом антигуманизм, противостоящий разрушению человеком природной среды. Идея о том, что мы не в ладах с природой, была главным предметом социальной критики со времен промышленной революции. Более полувека назад Рэйчел Карсон написала книгу «Тихая весна», где подчеркивала опасность ДДТ (дихлордифенилтрихлорэтан — инсектицид, применяемый против комаров, вредителей хлопка, соевых бобов, арахиса). Ее взгляды вписываются в рамки энвайронментализма — движения, направленного на обеспечение долгосрочного благополучия человечества наряду с другими формами жизни. Карсон не оспаривала право людей на использование пестицидов, она лишь утверждала, что «используемые методы должны быть такими, чтобы они не уничтожали нас вместе с насекомыми».

В XXI веке спровоцированный антропоценом антигуманизм предлагает гораздо более радикальный ответ на гораздо более глубокий экологический кризис. Эта позиция предполагает, что саморазрушение человечества неизбежно, и что мы должны относиться к нему как к справедливому приговору, который мы вынесли сами себе. Некоторые мыслители-антигуманисты ожидают полного вымирания нашего вида, другие предполагают, что даже если некоторые люди переживут грядущий экологический апокалипсис, наша цивилизация все равно обречена. Как и все по-настоящему радикальные движения, данный антигуманизм начинается не с политической программы, а с философской идеи. Прежде всего, он отказывается видеть в человеке главного персонажа истории Земли.

Трансгуманизм, напротив, прославляет многое из того, что осуждает антигуманизм, например, научно-технический прогресс и превосходство разума. Трансгуманизм предполагает, что единственный путь вперед для человечества — это создание новых форм разумной жизни, которые больше не будут Homo sapiens.

Некоторые трансгуманисты верят, что генная инженерия и нанотехнологии позволят нам изменить мозг и тела настолько радикально, что мы избежим ограничений, накладываемых человеческой природой, таких как смерть и болезни.

Другие с надеждой ожидают изобретения искусственного интеллекта, бесконечно превосходящего наш собственный. Существа, пришедшие человечеству на смену, понизят его до положения, которое ныне занимают животные. Впрочем, может быть, с их точки зрения куда целесообразней будет полностью нас истребить.

Антигуманистическое и трансгуманистическое представления о будущем во многих отношениях противоположны, за исключением самого фундаментального положения: мир, где больше нет людей, замечателен и справедлив. Размышляя о мире без людей, трудно оценить вероятность того, что он действительно когда-нибудь наступит. Некоторые предсказания и увещевания настолько экстремальны, что просто не хочется принимать их всерьез.

Но восстание против человечества — это важное современное веяние, даже если это «всего лишь» идея и предсказания о будущем без нас никогда не сбудутся.

В конце концов, несбывшиеся пророчества влияли на наше общество как никакие другие, достаточно вспомнить христианство и коммунизм.

Восстание против человечества еще не является движением такого масштаба и, возможно, никогда им не станет, но оно относится к той же категории. Это новый способ осмысления природы и цели человеческого существования, и он заслуживает самого пристального внимания.

В фильме 2006 года «Дитя человеческое» режиссеру Альфонсо Куарону потребовалось всего несколько кадров, чтобы показать мир без будущего. Действие фильма начинается в 2027 году в лондонском кафе, где в телевизионных новостях сообщается, что в Буэнос-Айресе был убит самый молодой человек на Земле, ему было 18 лет. По сюжету в 2009 году люди по непонятной причине утратили способность рожать детей, поэтому общество распадается перед лицом надвигающегося вымирания. Через несколько мгновений после окончания репортажа в кафе взрывается бомба.

Этот сценарий, основанный на романе английского писателя П.Д. Джеймса, пока остается в сфере научной фантастики. Однако в октябре 2019 года в Лондоне действительно вспыхнули массовые беспорядки, когда активисты, связанные с группой Extinction Rebellion, также известной как XR, заблокировали пригородные поезда в час пик. На одной из станций метро толпа стащила протестующего с крыши поезда и избила его. В последующие месяцы члены XR устроили протесты в Международном уголовном суде в Гааге, на Уолл-стрит в Нью-Йорке и в парламенте штата Южная Австралия.

Группа XR придерживается принципа ненасилия, но при этом использует агрессивную тактику, такую как инсценировка смертей и массовые аресты, чтобы шокировать общественность и заставить ее признать, что конец человеческого рода — это не просто кошмарные сюжеты из фильмов. Это неминуемая угроза, возникающая в результате антропогенного изменения климата, которое может сделать большую часть земного шара непригодной для жизни. Роджер Халлам, один из основателей XR, использует для описания грядущей катастрофы такие термины, как вымирание и геноцид. Журналист Дэвид Уоллес-Уэллс выносит тот же вердикт в книге «Необитаемая земля» (2019), в которой он собрал доказательства, что изменение климата «является не просто самой большой угрозой, с которой когда-либо сталкивалось человечество, но угрозой совершенно другой категории и другого масштаба».

С конца 1940-х годов человечество жило с пониманием того, что оно в состоянии уничтожить само себя в любой момент посредством ядерной войны.

В самом деле, климатическую тревогу нашего времени можно рассматривать как возвращение апокалиптических страхов, которые ненадолго перестали тревожить человечество после окончания холодной войны.

Перспектива гибели в результате истощения планетарных ресурсов вызывает более глубокую тревогу. Эта тревога означает, что человечеству угрожают не только очевидные пороки, такие как ненависть и насилие, но и цели, которые мы считаем хорошими и естественными: процветание, комфорт, увеличение числа себе подобных. В Библии есть негативная заповедь «Не убий» и позитивная заповедь «Плодитесь и размножайтесь», традиционно они идут рука об руку. Но если плодовитость и размножение начинают рассматриваться как один из видов убийства, поскольку рост человеческой популяции лишает будущие поколения и другие виды невосполнимых ресурсов, тогда процветание человечества больше нельзя рассматривать как благо. Вместо этого оно становится частью бесплодной борьбы, в рамках которой удовлетворение человеческих желаний противопоставляется благополучию всей природы — не только животных и растений, но и почвы, камней и воды.

Если это так, то человечество больше нельзя считать частью творения или природы, как учат наука и религия. Вместо этого его следует рассматривать как противоестественную силу, которая узурпировала и упразднила природу, заменив собственной волей процессы, некогда бывшие незыблемой основой жизни на Земле. Подобное понимание развития человечества как противоестественного процесса выражено в термине «антропоцен», который за последнее десятилетие стал одним из важнейших понятий в гуманитарных и социальных науках.

Правовед Джедедия Парди предлагает хорошее определение этого сдвига парадигмы в своей книге «После природы» (2015): «Антропоцен находит свое крайнее выражение в нашем признании того, что привычное разделение между людьми и миром природы больше не является уместным или точным. Поскольку мы формируем все — от верхних слоев атмосферы до морских глубин — больше нет природы, которая находилась бы за пределами человеческого влияния».

Мы находим отпечатки своих преступных пальцев даже в тех местах, которые могут показаться совершенно недоступными для людей — таковы скопления пластика на дне океана и истончение озонового слоя в семи километрах над нашими головами. Власть человечества на планете настолько сильна, что сама идея эволюции должна быть пересмотрена. Выживание наиболее приспособленных, основной механизм естественного отбора, теперь означает выживание тех, кто наиболее полезен для людей.

В антропоцене природа впервые становится отражением человечества. Эффект катастрофичен не только в материальном плане, но и в духовном.

Природа долгое время исполняла для светского человечества одну из ролей, которую для религиозного человека когда-то играл Бог — она была источником радикальной инаковости, способным принести успокоение и вывести нас за пределы самих себя.

Одним из первых эти изменения понял писатель и активист Билл Маккиббен. В своей книге «Конец природы» (1989), знаковой для защитников окружающей среды, он предупреждал о таянии ледников и суперштормах, которые теперь являются нашей повседневной реальностью. Но главной темой книги было традиционное понимание природы как «мира, полностью независимого от нас, который был здесь до нашего появления и который окружал и поддерживал человеческое общество». Эта идея, писал Маккиббен, вот-вот исчезнет, «точно так же, как некоторые животные или растения» — или как «человек» Фуко, стираемый приливом.

Если перед нами стоит выбор между миром без природы и миром без человечества, то самые радикальные антигуманистические мыслители современности без колебаний выбирают последнее. В своей книге 2006 года «Лучше никогда не быть» знаменитый философ-антинаталист Дэвид Бенатар утверждает, что исчезновение человечества не лишит Вселенную чего-либо уникального или ценного: «Беспокойство о том, что люди не будут существовать в будущем, является либо симптомом человеческого высокомерия, либо неуместный сентиментализмом»

Гуманисты, даже светские, предполагают, что только люди могут создавать смысл и ценность во Вселенной. Мы склонны считать, что без нас, конечно, на Земле могли бы происходить всевозможные вещи, но они были бы совершенно бессмысленными — эдакое шоу без зрителей. Однако для антигуманистов это всего лишь еще один пример метафизического эгоизма, который приводит нас к закабалению и уничтожению планеты. «Что особенного в мире, где столько моралистов и рационалистов, объясняющих все на свете? — спрашивает Бенатар. — То, что люди ценят мир, в котором полно таких же существ, как они сами, скорее говорит об их неуместном чувстве собственной важности, чем о мире в целом». На самом деле мы должны утешаться уверенностью в том, что люди в конечном итоге исчезнут: «Когда-нибудь все будет так, как и должно быть, то есть людей больше не будет».

Подобно антигуманистам, трансгуманисты безмятежно созерцают будущее без людей. Что их беспокоит, так это возможность того, что оно наступит слишком скоро — до того, как мы успеем изобрести наших преемников. Насколько нам известно, человечество — единственный разумный вид во Вселенной, и если мы вымрем, это может означать конец и для разума. Примечательно, что, хотя трансгуманисты с энтузиазмом относятся к исследованию космоса, они, как правило, скептично настроены к существованию внеземного разума или, по крайней мере, к шансам того, что мы когда-либо столкнемся с ним. Если бы разумная жизнь действительно существовала еще где-то во Вселенной, судьба человечества была бы не так важна.

Беспокойство за судьбу разума — это то, что заставляет трансгуманистов интересоваться «экзистенциальным риском», то есть опасностью того, что мы уничтожим самих себя, прежде чем обеспечим будущее разума. В статье 2002 года «Экзистенциальные риски: анализ сценариев вымирания человечества и связанных с ними опасностей» философ Ник Бостром классифицирует такие риски по четырем типам: от «взрывов», при которых мы будем полностью уничтожены изменением климата, ядерной войной, болезнями или столкновениями с астероидами, до «жалкого хныканья», когда человечество выживает, достигнув «лишь ничтожной степени того, что могло бы быть достигнуто» — например, потому, что мы слишком быстро расходуем ресурсы нашей планеты.

Философ Тоби Орд в своей книге «Пропасть» (2020) пишет, что наши возможности почти безграничны: «Если мы откажемся и сумеем наделить бесчисленные миры у нас над головой жизнью, любовью и мыслью, тогда… мы смогли раскрыть весь потенциал нашей Вселенной, сделать космос достойным нашего благоговения». Оживление космоса может звучать мистически или метафорически, но для трансгуманистов оно имеет конкретное значение, отраженное в термине «космический дар». Точно так же, как университет можно рассматривать как устройство для преобразования денежных пожертвований в знания, так и функция человечества заключается в преобразовании космических пожертвований — всей материи и энергии в доступной вселенной — в «компьютеррониум» (причудливый термин для любой программируемой, несущей информацию субстанции).

В своей книге 2014 года «Суперинтеллект» Ник Бостром проводит некоторые предварительные вычисления и обнаруживает, что компьютер, использующий весь космический потенциал в качестве вычислительного центра, мог бы выполнять по меньшей мере 1085 операций в секунду. (Для сравнения, по состоянию на 2020 год самый мощный суперкомпьютер Японии Fugaku мог выполнять порядка 1017 операций в секунду). Подобная математическая «пыль в глаза» предназначена для того, чтобы проект оживления Вселенной казался рациональным и измеримым, но он едва ли она способен скрыть религиозную суть этой идеи. Курцвейл обозначает это как «конечную судьбу Вселенной», а те, кто называют себя «научными материалистами», обычно так не говорят. Скорее это напоминает древнюю индуистскую веру в то, что Атман, индивидуальная душа, идентичен Брахману, мировому духу.

В конечном счете источником всех ограничений, с которыми сталкивается трансгуманизм, являются наши тела. Но трансгуманисты верят, что мы сделаем первые шаги к избавлению от нашей физической формы раньше, чем большинство людей это осознает. На самом деле, хотя еще остаются некоторые инженерные проблемы, мы уже добились ключевых концептуальных прорывов. Создавая компьютеры из кремниевых транзисторов, мы пришли к пониманию того, что сам мозг — это компьютер, сделанный из органической ткани. Точно так же как компьютеры могут выполнять все виды вычислений и эмуляций, объединяя биты, так и мозг генерирует все наши ментальные переживания, объединяя нейроны.

Кроме того, если мы сумеем создать сканер мозга, который будет фиксировать состояние каждого синапса в конкретный момент времени — шаблон информации, который нейробиологи называют коннектомом, термин, аналогичный геному, — тогда мы сможем загрузить этот шаблон в компьютер, эмулирующий мозг. Результатом, по сути, будет человеческий разум. Загруженный разум не будет жить в той же среде, что и мы, но это не обязательно недостаток. Напротив, поскольку виртуальная среда гораздо более податлива, чем физическая, загруженный разум может получить опыт и приключения, о которых мы можем только мечтать, например, жить в фильме или видеоигре.

Для трансгуманистов загрузка разума идеально вписывается в «шаблонное» будущее.

Если разум — это информационный паттерн, то не имеет значения, воплощен ли этот паттерн в нейронах на основе углерода или в кремниевых транзисторах — все равно это вы.

Голландский нейробиолог Рэндал Кене называет такие паттерны субстратно-независимыми разумами (Substrate-Independent Minds), или симами (SIMs), и видит в них ключ к бессмертию. «Ваша личность, ваши воспоминания затем могут быть воплощены физически многими способами. Они также могут быть скопированы и надежно работать на отказоустойчивом оборудовании со схемами резервирования», — пишет он в эссе 2013 года «Загрузка в независимые от субстрата умы».

Святой грааль трансгуманистов — это искусственный общий интеллект, компьютерный разум, который сможет изучать любой предмет, а не ограничиваться узкой областью, наподобие шахмат. Даже если бы такой ИИ существовал в зачаточной форме, он смог бы применить себя к проблеме проектирования ИИ и усовершенствовать себя, чтобы мыслить быстрее и глубже. Затем улучшенная версия улучшила бы саму себя, и так далее в геометрической прогрессии. До тех пор, пока у него будет доступ ко все большей вычислительной мощности, искусственный общий интеллект теоретически может неограниченно совершенствоваться, пока не станет более способным, чем все человеческие существа, вместе взятые.

Это та перспектива, которую трансгуманисты с благоговением и тревогой называют «сингулярностью». Бостром считает вполне разумным беспокоиться о том, «что мир может радикально измениться и человечество может быть свергнуто со своего поста главного мыслителя в течение часа или двух», прежде чем создатели ИИ поймут, что произошло. Однако самая радикальная проблема искусственного интеллекта заключается в том, что он заставляет нас задаться вопросом, почему человечеству нужно стремиться к своим целям.

Разумеется, перспективу быть поглощенными ИИ с человеческой точки зрения радужной не назовешь, но, возможно, мир, в котором доминировали бы нечеловеческие умы, в конечном итоге окажется морально предпочтительнее, поскольку в нем будет меньше жестокости, а ресурсы будут расходоваться экономнее.

А возможно, благодаря сингулярности мы могли бы оказаться в положении Бога после того, как он сотворил человечество со свободной волей, тем самым утратив право вмешиваться, когда его творение совершает ошибки.

Основное различие между антигуманистами и трансгуманистами связано с их представлениями о смысле. Антигуманисты считают, что Вселенной не нужно сознание, чтобы ее существование было осмысленным, в то время как трансгуманисты считают, что Вселенная была бы бессмысленной без разума, способного испытать и понять ее. Но нет никакой необходимости, чтобы эти умы были человеческими. На самом деле, разумные ИИ могут быть более благодарны чуду творения, чем мы. Они могут ничего не знать о насилии и ненависти, из-за которых люди имеют полное право ненавидеть человечество. А наши величайшие духовные достижения могут показаться им такими же грубыми и неразборчивыми, каким нам кажется вой койота.