Мародеры, палачи, покупатели, спасатели: зачем победители вывозят памятники культуры из побежденных стран — и часто ли удается вернуть их обратно

В 2014–2016 годах боевики террористического «Исламского государства» (запрещена на территории РФ) показательно уничтожали памятники культуры на подконтрольной территории. Библиотеку Мосула разграбили, книги и рукописи сожгли во дворе, экспонаты городского музея разбили кувалдами и дрелями. Последовательно уничтожили памятники древней Пальмиры: храмы Бэла и Баалшамина, триумфальную арку, погребальные башни. Также террористы уничтожили дворец Ашшурнацирапала II в Нимруде, руины города Хатра и знаменитые «Врата бога» возле Мосула — они обозначали въезд в некогда крупнейший город Ниневия. Тренировочный лагерь у боевиков был прямо на месте археологических раскопок. Памятники нужны были террористам не только для показательной «культурной чистки», но и для обогащения: вещи музейного уровня с Ближнего Востока массово уходили на черный рынок, включая объемные погребальные плиты со скульптурами. По разным данным, всего террористы продали до ста тысяч артефактов. В медийном поле громче других прозвучало разрушение арки в Пальмире — что характерно, это был римский памятник, часть общеевропейского античного наследия. И если некоторые объекты можно восстановить (проект реставрации арки в Пальмире уже подготовили специалисты из Петербурга, работы должны начаться в августе-сентябре 2023 года), то осевшее у «покупателей» или разнесенные в пыль дрелями погибло навсегда. Сейчас говорят о возможности открытия музея Мосула в 2026 году — и заодно напоминают, что его грабили задолго до террористического «Исламского государства», во время американского вторжения в Ирак в 2003.

В случае с террористами «Исламского государства» уничтожение памятников было показательным — это была своего рода «казнь» культуры. В основе этих терактов, кроме расчета на медийность — вера в культурное влияние. Такое извращенное признание ценности памятников.

Но и без показательных казней материального культурного наследия ему во время войн приходится несладко. Из музеев предметы искусства эвакуируют в мало приемлемые условия (не говоря о возможном прямом попадании снарядов), из частных коллекций вещи пропадают, уходят за бесценок, теряются на рынке. С этой точки зрения вывоз предметов искусства из горячих точек, который с исторической дистанции выглядит как грабеж, мог сохранить немало памятников. В этом двойственность «спасения» — с одной стороны, предметы искусства действительно спасают, с другой — они становятся трофеями, которые могут не вернуться в исходное место хранения после урегулирования конфликта. Один из споров, касающихся такого «спасения», связан со знаменитыми «мраморами Элгина» (фрагментами убранства Парфенона), и не утихает уже двести лет.

Спор между Британским музеем и афинскими Музеями Акрополя продолжается и в 2023 году. После волны слухов о возвращении мраморов в Грецию министр культуры Великобритании Мишель Донелан публично опротестовала эту идею. Вопрос о реституции греческих мраморов, пожалуй, самый раскрученный в медиа из всех подобных историй. И это отличная иллюстрация того, как быстрые, решительные и этически спорные действия одного человека создают практически неразрешимую ситуацию.

Бриг «Ментор», груженый двумя сотнями ящиков, в которых были мраморы Парфенона, отправился из греческого порта Пирей в Британию в сентябре 1802 года. Позднее эту коллекцию стали называть «мраморами Элгина» в честь Томаса Брюса, седьмого графа Элгина и одиннадцатого графа Кинкардина (1766–1841).

После того, как Османская империя заключила союз с Францией, Элгин, будучи дипломатом, получил разрешение турецкого султана на вывоз памятников (а именно «любого куска камня с надписями или изображениями») в Британию. Он делал это, чтобы «спасти» их, «иначе все погибнет».

Афинский акрополь тогда действительно был турецкой крепостью, был там и пороховой склад, а древние стены разбирали, чтобы извлечь свинцовые крепления, которые использовали для отливки пуль. Памятники не сохранялись, а интенсивно разрушались. Да и фрагменты Парфенона еще с конца XVIII века (особенно после 1797 года) вывозили французы, сейчас они находятся в Германии, Австрии, Италии. Кира Долина писала: «Наполеоновские войны открыли этот ящик Пандоры, и увозить домой трофеи в виде произведений искусства стало делом чуть ли не спортивным». Элгин, в отличии от многих, все же имел разрешение султана на вывоз «камней с изображениями».

Из-за войны и задержания самого Элгина во Франции перевозка греческих мраморов затянулась, а отношение к Элгину было неоднозначным. Лорд Байрон (1788–1824) обличал и высмеивал «спасение» убранства Парфенона в своем «Паломничестве Чайлд-Гарольда» («Кто расхищал бесценные руины, // Кто самый злой и самый низкий вор? // Пусть Англия, стыдясь, опустит взор!»), другие ценители греческой культуры в Британии придерживались того же мнения. С одной стороны, граф-археолог, возможно, действительно уберег декор древнего памятника от разрушения, с другой — его рабочие буквально выпиливали фрагменты Парфенона, и сегодня это выглядит вопиющим варварством. Так или иначе, пока Британский музей мраморы не отдает, а Греция считает, что «спасение» было воровством.

Этот кейс контрастирует с историей раскопок Кносского дворца на Крите. Там другой британец и археолог-энтузиаст Артур Эванс (1851–1941), купив землю, где, по его предположениям, находились руины древней критской столицы, терпеливо ждал возможности проводить раскопки. Он поддерживал Крит в стремлении к независимости от Османской империи, а, начав работы, знаковые памятники оставлял на месте, не вывозя все подчистую в Британию. В итоге исследователя помнят и почитают на острове, а кносские памятники отправляются в Лондон на временную выставку, которая рассказывает об открытии «лабиринта Минотавра» (Кносского дворца). Эванс также подчеркивал, что идея искать «лабиринт» в этих местах принадлежит не ему, а местному антиквару Миносу Карокериносу (1843–1907), но дом Карокериноса сожгли турки — сгорели его сын и брат, а также многочисленные археологические находки.

В основе счастливой критской истории Эванса — его последовательность в отношении к острову. Для исследователя было важно оставить памятники на Крите. А вот недавний пример реституции двадцати объектов Бенинской бронзы не очень вдохновляет. В конце 2022 года министр иностранных дел ФРГ Анналена Бербок и министр по вопросам культуры и СМИ Клаудия Рот передали Нигерии двадцать вещей, которые хранились в немецких музеях порядка ста двадцати пяти лет.

Во время «бенинской карательной экспедиции» в 1897 году британская армия вывезла из дворца, ныне находящегося на территории Нигерии, порядка тысячи ста артефактов, часть из них впоследствии оказались в Британии.

Казалось бы, ФРГ приняла волевое решение и сделала шаг в сторону реституции, о которой президент Франции Эмманюэль Макрон говорил еще во время турне по Западной Африке в 2017 году (речь шла о «постоянном или временном» возвращении в Африку культурных ценностей, вывезенных в колониальный период).

Между тем, президент Нигерии Мухаммад Бухари передал бронзы королю Эвуаре II, потомку правителей Бенина, через пару месяцев после того, как Германия вернула артефакты Нигерии. Теперь ряд специалистов критикуют поведение ФРГ, считая, что договоренности с Нигерией писались «на скорую руку». Ведь получается, что из музейных предметов и достояния общества Бенинские бронзы стали частной собственностью — и не факт, что зрители смогут их увидеть. Представители ФРГ полагают, что реституция была правильным шагом, а что делать с возвращенными памятниками — Нигерия должна решать сама.

И в отчетах, подготовленных по вопросам реституций для Эмманюэля Макрона, и в заявлениях Британского музея звучат отсылки к законности (или, наоборот, незаконности) вывоза памятников, из которой и нужно исходить. Однако отношение к закону зачастую определяется политическими взглядами: например, разрешение на вывоз греческих памятников турецкий султан давал графу Элгину до того, как Греция стала независимой. Можно ли считать разрешение легитимным — для многих вопрос открытый (тем более в свете недавно обнаружившегося факта, что Элгин перевозил мраморы, не уплачивая таможенные пошлины, о чем знал британский министр иностранных дел).

Много вопросов и к статусу собственности вещей, приобретенных у евреев, бежавших от фашистского режима накануне Второй Мировой и во время войны. Появляясь на аукционах, они вызывают споры: с одной стороны, произошедшие тогда сделки как бы законны, с другой — вещи продавали вынужденно.

Известно, что для так и не состоявшегося проекта Музея фюрера в Линце произведения искусства у евреев полагалось покупать по цене, не превышающей тысячу марок.

Музей фюрера должен был стать культурным центром с театром, плацем для парадов, отелем и библиотекой, а архитектором проекта был сам Альберт Шпеер (1905–1981). В основу собрания изобразительного искусства планировалось положить личную коллекцию Гитлера, в которой преобладала немецкая живопись XIX века. Характерно, что «дегенеративное» искусство нацисты истребляли не только в захваченных регионах, но и в самой Германии — экспозиции музеев и галерей буквально зачищались от вещей вроде немецкого экспрессионизма. Как и в случае с ИГИЛ, в этой исступленной борьбе нацистов с «неправильным» искусством сквозит вера в его силу, способность влиять на людей. А влияние немецкого экспрессионизма для фашистского режима было неприемлемо.

Нацистская Германия изымала произведения искусства в оккупированной Франции (особенно у евреев, поэтому евреи-галеристы уезжали, оставляя вместо себя людей более подходящей национальности). В Восточной Европе немцы, считая славян унтерменшами, просто грабили музеи и дома. Как известно, режим делил искусство на «здоровое» и «дегенеративное» (к которому относились большинство современных течений), ну а искусство славянских народов по определению считалось неполноценным. Знаменитую Янтарную комнату из Екатерининского дворца Царского Села украли и не нашли до сих пор — сейчас во дворце можно увидеть интерьер, воссозданный в местных мастерских.

И если в Музее фюрера предполагалось выставлять трофеи с гордостью, как бы заявляя о своем праве сильного на отборные (по мнению фюрера) произведения искусства, то с крахом Третьего Рейха произошла обратная ситуация: трофеи достались союзникам, и это казалось «естественным». В 1945 году генерал и будущий президент США Дуайт Дэвид Эйзенхауэр (1890–1969) решил перевезти двести две картины старых мастеров из берлинских музеев в США — якобы для «временного хранения». В апреле 1945 года американские военные нашли в соляных шахтах Центральной Германии укрытые там произведения искусства. Специальный отряд офицеров доставил их в пункт сбора в Висбадене, откуда многие вещи действительно вернулись к владельцам.

Но двести две работы старых мастеров американское командование решило «спасти», забрав в США — якобы в Германии не было достаточно квалифицированных специалистов для их сохранения. А там были первосортные вещи: работы Джованни Беллини, Диего Веласкеса, Фра Анджелико, Рафаэля, Рембрандта, Рубенса, Тициана, Тьеполо, Тинторетто.

Операцию назвали «Берлин — 202»: вещи из Германии перевезли в США и устроили им там широкий прокат — выставки трофейного искусства из Германии посмотрели порядка двух с половиной миллионов человек. Как перевозка произведений через океан и прокат сказались на их сохранности — вопрос риторический.

Решение вывезти работы из Германии принимало именно военное командование США: профильные специалисты, которые работали на месте, изначально были против. Только в 1949 году «спасенные» американцами работы вернулись в Германию. Сегодня большинство из тех вещей хранятся в Берлинской картинной галерее.

Что касается трофеев советской стороны, то самой яркой стала история Дрезденской галереи. Эпизод важен потому, что еще в русской дореволюционной культуре вокруг коллекции Дрезденской галереи сложился своеобразный культ: целый корпус текстов русских поэтов и писателей XIX века был посвящен Дрездену, особенно «Сикстинской Мадонне» Рафаэля. То есть «спасти» или взять в качестве трофея такую коллекцию было своего рода делом чести, тем более что работой трофейных бригад руководил именитый художник-реставратор и искусствовед Игорь Грабарь (1871–1960). В Красной армии лейтенант Леонид Рабинович (1912/1913—1969) был во главе группы, которая искала дрезденское собрание после массированной бомбардировки города союзниками. Рабинович сам был художником, а также знал немецкий. Собрание галереи нашлось в шахте «Покау-Ленгефельд», в штольнях которой было сыро, а среди картин стояли ящики со взрывчаткой. В таких условиях живопись буквально погибала. Коллекцию вывезли в СССР, а затем поврежденные вещи десять лет реставрировали в ГМИИ им. Пушкина. В 1955 году собрание Дрезденской галереи вернулось в Дрезден. По соглашению между СССР и ГДР в страну вернулось много произведений искусства и документов, однако далеко не все трофеи Второй Мировой. В 1990-е российские музеи проводили выставки трофейного искусства, а ГМИИ им. Пушкина, например, даже издал каталог трофейной живописи.

Тема трофеев до последнего времени оставалась чувствительной в российско-немецких отношениях. С одной стороны, собрание Дрезденской галереи действительно могло погибнуть, если бы не советские солдаты, «трофейные бригады» и реставраторы, с другой — есть ли срок давности у этого трофейного права, напрямую не скажет никто. Генеральный директор Эрмитажа Михаил Пиотровский в интервью и вовсе вспоминает, что когда-то, до XX века, когда разрушения от войн не были катастрофическими, трофеи были одним из вариантов культурного обмена. В качестве примера Михаил Борисович приводит крестовые походы, в ходе которых европейцы что-то перенимали у мусульман (например, вспомнили, как мыться в банях).

Однако — это признает и директор Эрмитажа, и подтверждают факты — современные войны буквально уничтожают культурное наследие. Иногда оно (как в случае с террористами на Ближнем Востоке) становится просто реквизитом для манипуляций, и произведения искусства без раздумий пускают в расход. И если главная цель любого музейщика, независимо от гражданства — сохранять и приумножать, консолидировать произведения искусства, попутно показывая это богатство зрителям, то для политиков искусство зачастую лишь разменная монета. О формальной законности или незаконности «перемещения ценностей» крайне сложно говорить ретроспективно, а консервативная позиция музеев никогда не будет идти в ногу с актуальной повесткой. И где-то посреди этого множества правд нужно найти баланс, чтобы как можно больше будущих поколений смогли увидеть по максимуму этого самого наследия.