Фонтан из костей, война художников с ЖКХ и стул, избавляющий от жлобства: гид по современному искусству Воронежа

История первая. «Бомбить» Воронеж

«Вот блин, опять кто-то оставил след от окурка», — говорит Ян.

Ян Посадский известен не только в Воронеже, но и далеко за его пределами — прежде всего как стрит-артист. В июне 2021 года в рамках резиденции «Этно | эко» в «Револьт-центре» Сыктывкара он создал работу «Нывка», которая привлекает внимание к проблеме исчезающих народов и уже исчезнувших языков и традиций. О своей работе он рассказывает так:

«На старом деревянном общежитии был изображен портрет коренной жительницы Коми — молодой девушки в праздничном наряде. Нывка — „девушка“ (перевод с коми языка). Изображение было переработано по технологии ASCII, позволяющей любое графическое изображение выполнить при помощи букв и символов (своего рода кодирование). Так же как и этнические символы и орнаменты, это — зашифрованные объекты, явления либо существа.

В качестве раскладки был выбран анбур — древнепермская азбука, которую в XVll веке вытеснила кириллица. Работа выполнена углем и мелом — природными и недолговечными материалами. Совсем скоро ее сотрут дожди и ветра.

Она исчезнет так же, как и исчезают цивилизации, ассимилируются малые народы, уходят языки. Нет ничего в человеческой цивилизации, что бы осталось навсегда, исчезнет всё».

Обращение к прошлому и чуткость к нему — это отличительная черта творчества Яна. Весной, когда мы виделись последний раз, он делал на планшете набросок фонтана, будто бы созданного из пористых труб.

«Это кости, фонтан из костей, — говорит он. — Это проект для Воронежа, который я когда-нибудь хотел бы воплотить в реальность — поставить в сквере, где раньше располагалась ортопедическая лечебница. Это намек и на это здание, и символ прошлого, его незабвенности — кости, которые растут из земли».

Летом 2021 года Ян нашумел в городе своей работой «Маятник Фуко». Это несогласованное граффити создано в Воронеже рядом с Дворцом творчества детей и молодежи. Оно стало поводом для настоящей войны между художниками и службами ЖКХ: 22 августа коммунальные службы во второй раз закрасили арт-объект, правда, тут же назвали это «досадной случайностью» — якобы перепутали работу Посадского с другими неумелыми граффити, которые портят внешний вид города. Ян отнесся к этому философски. Кстати, в первый раз он сам, пойдя навстречу городским чиновникам, закрасил изображение, работа над которым была очень кропотливой.

При упоминании маятника Фуко мне сразу вспомнился Умберто Эко, но, как объяснил сам Ян, этот рисунок имеет прямое отношение к истории Воронежа:

«В ночь с 11 на 12 апреля 1931 года в Исаакиевском соборе, отданном под Антирелигиозный музей, в присутствии семи тысяч зрителей был впервые показан опыт с маятником Фуко. Демонстрацию опыта Фуко по предложению профессора Н. П. Каменщикова готовил Ленинградский областной совет союза воинствующих безбожников, приурочив ее к пасхальной ночи — главному празднику православной церкви. Под самым куполом закрепили длинный трос с увесистым грузом — бронзовым шаром с прикрепленным внизу острием. Эксперимент с маятником, наглядно демонстрирующим вращение Земли, поставил в 1851 году французский физик Леон Фуко. Это математический маятник, плоскость колебаний которого медленно поворачивается относительно земной поверхности в сторону, противоположную направлению вращения Земли. Смещение маятника, установленного в произвольной точке на Земле, можно объяснить действием силы Кориолиса, которая максимальна на полюсе и отсутствует на экваторе. Чем меньше широта местности, тем меньше скорость отклонения маятника. ⠀

В Воронеже был и свой маятник Фуко. В 1932 году облисполком принял решение об изъятии Покровского храма у общины. Затем в церкви располагался отделившийся от Краеведческого музея Государственный антирелигиозный музей. Современники, посещавшие этот музей, помнят закрепленный под куполом храма маятник Фуко. Висел маятник совсем недолго. В 1942-м Антирелигиозный музей был эвакуирован, а по возвращении слился с краеведческим». ⠀

Ян добавляет, что эта история — не частная городская, она для него имеет гораздо более глубокий смысл. В своем инстаграме он пишет:

«В проекте я соотношу религию и науку в единый, „сакральный“ символ — условная траектория движения маятника Фуко накладывается поверх росписи купола Покровского храма, который стоит недалеко, выполненная в технике газетного растра».

Воронеж — благодатное место для граффити-художников, как своих, «родных» (Ян Посадский, Миша Гудвин), так и приезжих (например, номинант на Премию Зверева Владимир Абих). Пространство само к этому располагает, особенно в центре города, где крутая дорога вниз ведет к водохранилищу. Здесь почти нет камер слежения, зато стоит множество обветшалых домов с выбитыми стеклами, чьи стены хранят предупреждения и призывы военного времени. Неудивительно, что молодые стрит-артисты пытаются освоить это пространство и хотят «бомбить» Воронеж не снарядами, а краской из баллончика.

«И еще один след», — замечает Ян.

В первую нашу встречу мы стоим с ним на улице Пятницкого. Это центр города — то место, где ровная дорога круто начинает уходить вниз. Здесь лежит узкая и длинная плита из бетона высотой мне по плечо. На ней размашисто и крупно — так, что видно издалека, — идет надпись черной краской. Сделана она Яном, а почерк Мандельштама. «Мы живем, под собою не чуя страны» — копия строки из рукописи поэта, первые слова стихотворения, которые его погубили. Осип Эмильевич прожил в воронежской ссылке около трех лет, подарив миру «Воронежские тетради». Впрочем, эта работа Яна посвящена не только и не столько прошлому, сколько настоящему.

«Я создал этот памятник год назад, — говорит Ян, — когда в стране все обсуждали поправки к Конституции, было большое брожение умов. Меня удивило, что наши местные власти признали это граффити на стене полноценным памятником. Даже повесили на него табличку. Мандельштама у нас любят и уважают. Только кое-кто всё равно видит в этой работе политику. Мне кажется, поэтому здесь и появляются следы от окурков».

Ян аккуратно проводит пальцами по табличке, счищая едва заметные пепел и гарь.

И мы идем к главному проекту Яна — мастерской «Дай пять».

История вторая. Мастерская «Дай пять»

— Гудвин вообще не хотел, чтобы мастерская была здесь, ему это место не нравилось! — говорит кто-то из собравшихся на кухне молодых воронежцев.
— Я? — Миша Гудвин, молодой художник в шапке, из-под которой выбиваются светлые пряди, очень удивлен.
— Ты! Чуть из-за тебя не потеряли эту отличную локацию.
— Неправда.

Мы сидим на кухне мастерской Яна. Холодильник обильно украшен стикерами стрит-артистов: Слава ПТРК написал свое имя на микроверсии ЛГБТ-флага, а Саша Шошин — на стилизации под магазинный пакет. На полу — ковер в лучших бабушкиных традициях, на плите — шипящий кофе, на подоконнике — цветы и зелень, а на стульях — надежда воронежского современного искусства. Сюда спокойно приходят художники, тегеры, журналисты и галерейщики — для общения или отдыха, а еще чтобы посмотреть выставки, которые здесь проводятся постоянно.

Первая выставка, на которой я побывал, — совместный проект москвичек Олеси Лавриненко и Саши Госмант. Его курировала Дарья Эпин, искусствоведка с британским образованием, которая проводит фестиваль цифрового паблик-арта в шести городах России. В небольшом, абсолютно белом пространстве зала «Дай пять» были выставлены мягкие, сшитые из бархата спрутоподобные работы Олеси, которые вызывали ассоциации с персонажами Лавкрафта, ее же острые фарфоровые стрелы и экспонаты Госмант в виде рук с пальцами из драгоценных камней. На кураторском открытии и лекции Дарьи Эпин мастерская была забита до отказа. «В Москве редко сыщешь столь заинтересованную публику», — после кратко высказалась кураторка.

Еще больше народа было в мае, когда мастерская праздновала свой день рождения. К нему было приурочено открытие выставки Анны Таганцевой-Кобзевой, мультимедиа-художницы из Санкт-Петербурга. Ее творчество кураторка выставки, уроженка Воронежа, одна из постоянных резиденток мастерской Екатерина Стерликова охарактеризовала так:

«В своих практиках Анна обращается к традициям оккультизма, сочетает признаки архаичной и техногенной среды, работает в поле постколониального дискурса и постантропоцентризма. В работах использует особый язык, символы которого уходят корнями в иероглифическое и руническое письмо и могут иметь разные воплощения: быть частью скульптур, видео или появляться в живописи».

В проекте для «Дай пять» художница воспроизводит китайский миф о матери-драконе — прародительнице всего живого на земле, — дешифруя его и связывая с современной реальностью.

«Мне кажется интересным, что нефть образовалась из биологических остатков и вокруг залежей нефти всегда есть купол из соли или глины <…>. Как будто это остатки драконоподобной богини, слепившей из глины первых людей. Теперь человечество и его капиталистическая структура съедают последние части дракона», — рассказала Анна.

День рождения «Дай пять» ознаменовался не только выставкой, но и лекциями всех мастей: о современной фотографии, кино, городских микроинтервенциях, практиках уличного рисования в контексте современного искусства. От теории стрит-арта хозяева и гости мастерской быстро перешли к практике, пригласив под вечер всех присутствующих на задний двор дома, где находится мастерская, в стрит-арт-музей «Гаражи». Будто иронизируя над москвичами с их пафосными и красивыми галереями, воронежцы назвали «Гаражами»… гаражи. Настоящие гаражи, на которые они наносят граффити, а недалеко от них танцуют, поют, состязаются в упражнениях на старом советском турнике. А еще жгут костры. Огромный костер развели и в конце этого праздника: девушки грелись около него, а парни ловко прыгали через пламя.

Когда оно разгорелось в полную силу, Ян обвел всех собравшихся взглядом, довольно вдохнул воздух и сказал:

«Это Воронеж. Мы жжем костер, настоящий костер в центре города. Где в России такое возможно?»

И откусил булочку.

Кстати, о булочках.

История третья. «Кружок»

В десяти минутах ходьбы от мастерской и памятника Мандельштаму находится странное место, интерьер которого обит сверху донизу сиреневым бархатом и украшен арт-объектами из белой строительной пены. Именно там я и встретился со знакомой мне по Москве Госмант, прежде чем пойти в «Дай пять» в первый раз. Это кафе «Кружок», любимое место прогрессивной молодежи Воронежа. Мне стало любопытно, как кафе получилось таким и каким оно задумывалось, о чём я спросил у его хозяев и основателей.

«Когда мы придумывали „Кружок“, — ответили они, — нам хотелось соединить всё, что мы любим: вкусную еду, булочки с большим количеством начинки, керамику. Вместе с ребятами из „Колокола“ мы придумали и реализовали нашу первую партию тарелок. Для нас было важно поработать с локальным бизнесом, показать, что в Воронеже тоже умеют. Мы хотели, чтобы в наших стенах было искусство, а лучше — на стенах: их нам помогла создать художница Елена Минаева. Мы любим собачек, поэтому совместно с ребятами из dog-friendly map мы разработали предложения для гостей с собаками.

У нас изначально была картинка в голове — того, каким должен быть „Кружок“. Мы связались с дизайнером Эдуардом Еремчуком, описали свои идеи и начали вместе плодотворно работать. У нас есть монопродукт — пончик, концепция дизайна завязана на нем. Цвета и материалы стен и мебели напоминают тесто, неровное, мягкое и обволакивающее. Меню… здесь всё просто: мы обожаем завтраки, особенно с игристым. Мы поддерживаем все, на наш взгляд, интересные инициативы в городе, студию „Дай пять“ в том числе. Нас вдохновляют люди и проекты, которые делают наш родной город лучше».

Прочитав эти слова, я подумал: возможно, секрет очарования Воронежа именно в этом. Здесь каждый проект как швейцарский нож: он максимально многофункционален.

Если кафе, то не просто кафе, а еще и центр для творчества, френдли-зона для собачников, коворкинг, место для презентации керамики и много что еще.

Здесь вкусная еда, особенно всё, что имеет в своем составе авокадо, мягкий сыр и яйца, и дико сладкие десерты, которые, несмотря на обилие карамели, меда и сахара, хороши.

Когда мы встретились здесь первый раз, кураторка Дарья Эпин рассказывала о том, что совсем недалеко от кафе есть классический художественный музей, куда она отправилась практически с самолета, в прямом смысле слова — из любви к искусству.

«Там очень разношерстная коллекция, в ней — маленький, но любопытный Айвазовский, — сказала она, демонстрируя нам снимок на своем айфоне. — Посмотрите: здесь глубокий кракелюр, трещинки от сырости и времени, которые преобразовали работу в совершенно новый арт-объект. Это не отличить от граффити! Потрясающе, обожаю провинцию — смотришь издалека, думаешь: вау, вот это мощный объект современного искусства. Потом подходишь ближе — а нет, это классика. Просто она хранилась в отвратительных условиях».

После еще одной чашки кофе в «Кружке», разделив с Дашей обильно политую соленой карамелью и засыпанную соленым арахисом горку пышных панкейков, а с Госмант — хрустящие горячие драники с ледяной белоснежной сметаной, мы решили выдвигаться и заглянуть в Х.Л.А.М. — место, которое стало визитной карточкой Воронежа.

История четвертая. Х.Л.А.М.

Галерея «Х.Л.А.М.» расположена недалеко от «Кружка». Если говорить о дорогах Воронежа, то слово «недалеко» вообще постоянно просится на язык: это маленький город, где всё находится рядом со всем и все — рядом со всеми. Может быть, поэтому здешняя арт-тусовка и стала единым организмом. Живут они здесь кучно, но им не тесно. Однако в Х.Л.А.М. мы едем на такси, причем долгой дорогой: встретившие нас Ян и Миша Гудвин, как мне кажется, хотят показать нам город.

— Смотри, — говорит Ян в машине, — там сейчас будет памятник поэту Никитину. Что думаешь про него?
— Эм… — я хочу сказать, что памятник унылый, но не могу критиковать воронежское искусство при воронежце.
— Он унылый, однако у него интересная история, — говорит Ян, — он из бронзы, но когда-то был покрашен в зеленый цвет, как обычно красят скульптуры из дерева.

При захвате Воронежа фашисты все металлические памятники переплавляли, а этот просто не догадались потыкать ножом и не поняли, что это не дерево. Он спасся благодаря этому.

— Напоминает героя фильма «Уроки фарси», — говорю я, — там про еврея, который спасся, потому что притворился персом.

Мы едем дальше, но образ памятника не отпускает, и я впервые задаю себе вопрос: может ли искусство испытывать страх перед человеком? Хотя Мария Абрамович уже когда-то на него ответила.

Искусство, представленное в галерее Х.Л.А.М., человека не боится, а шокирует. Весной здесь проходила выставка «Ум комнаты» воронежского фотографа Кирилла Савельева: на фото — много обнаженной мужской натуры, крупным планом — мужские гениталии. Директора и основателя галереи Алексея Горбунова не смущают откровенные снимки.

«Сюда забегают смущенные девочки, фотографируются, хихикают, убегают, — он пожимает плечами. — Я думаю: „Да ладно вам, это же просто про жизнь человека, только без прикрас“».

Х.Л.А.М. — первая воронежская галерея современного искусства, она открылась 5 января 2008 года. Уже к середине 2013-го в галерее было проведено 59 выставок, некоторые из них номинировались на самые крупные российские премии в области современного искусства — госпремию «Инновация» и Премию Кандинского.

Алексей с удовольствием рассказывает о художниках «воронежской волны», но прежде решает напоить нас чаем.

Прямо посреди выставочного зала ставится стол с простой клеенкой, фарфоровые чашки наполняются водой и заваркой, конфетницы — шоколадом. Получается натюрморт как из советских книг, только на фоне — работы Кирилла Савельева, и это выглядит совершенно сюрреалистично, будто ты попал в «Даун Хаус».

Алексей рассказывает об Иване Горшкове, радушном парне с черными волосами, которого я впоследствии встречу в «Дай пять». Он привлек внимание арт-сообщества России в 2014 году, когда в ЦСИ «Винзавод» на торгах VLADEY, крупнейшего российского аукциона современного искусства, его скульптуру «Слеза врага» купил за 2000 евро французский коллекционер Пьер Броше.

Говорим о Кирилле Савельеве: в Х.Л.А.М.е хранится целая подборка редких фотокниг и фэнзинов художника с городскими фото. Коты, улицы, мусор, голуби — ничего особенного. И совершенно гениальные ракурс съемки и работа с уличным светом.

«Когда Кирилл поступал в Школу Родченко, — говорит Алексей, — ему сказали, что учить его нечему, он сразу всё умел. Но он уехал в Москву, чтобы социализироваться. Вышло наоборот: Кирилл одно время не мог даже здороваться с людьми. Он начал говорить языком фотографии».

Алексей достает для нас из хранилища музея полотна и других воронежцев. Нас привлекают картины на холстах, где поверх рисунка идут фрагменты вышивки.

«Это наши художники, — поясняет Алексей, — нашли и попросили женщин-вышивальщиц так дополнить их работы. Те отказывались, но одна в итоге согласилась. Приехала потом на выставку, удовлетворенно махнула головой и сказала: „Хорошие художники! Люблю чокнутых“».

Когда мы возвращаемся из Х.Л.А.М.а, я наблюдаю смешную картину: под надписью «Дары воронежской земли» торгуют похоронными венками. Тычу пальцем в Яна. Мы смеемся. Смеемся зря, потому что у воронежцев с темой земли особые отношения.

История пятая. «Чернозем»

Так называется рок-фестиваль, который проходит здесь осенью, и это неслучайно. Сам город считается столицей Центрального Черноземья. Этимология слова «Воронеж» вызывает споры, наиболее правдоподобная версия происхождения — от слова «вороной», то есть «черный», как земля. Один из самых известных перформансов последних лет в Воронеже был связан с землей и копанием. Его остановили чиновники города, а проводила его режиссерка Полина Кардымон в ходе XI Платоновского фестиваля искусств. Перформанс так и назывался, «Котлован», и был посвящен одноименной повести Андрея Платонова, который большую часть жизни прожил в Воронеже. Полина рассказывает об опыте многочасового рытья земли:

«Во время перформанса было тяжело физически и поэтому было непросто рефлексировать о происходящем вокруг. Мне помогали копать, и я чувствовала поддержку и покой, но периодически в голове возникали панические мысли, что сейчас приедут чиновники и решат, что хватит мне копать, и остановят. Поэтому, зная, что я буду копать один день вместо трех, я сильно начала себя тратить, чтобы нарыть как можно больше, чтобы всем телом почувствовать бесполезность и ненужность моего труда.

Мне было хорошо, когда я закопала яму. Закапывать оказалось сложнее, чем раскапывать. Я легла на землю, и небо начало фракталить, у меня буквально от изнеможения начались галлюцинации.

После перформанса у меня был прилив сил минут на десять всего, потом я обессилила и отключилась до следующего дня».

Этот перформанс, связанный с практикой копания земли, в Воронеже, кажется, не будет последним. Среди местных молодых художников периодически ведутся разговоры о том, что подобный опыт должен повторяться. И его повторят: кураторка Екатерина Стерликова, о которой я упоминал выше, разрабатывает проект, в котором сама земля Воронежа — и выставочной площадка, и главный арт-объект.

«Я подбираю такие арт-работы, — говорит Екатерина, — которые могут выдержать самое беспощадное — время. Арт-объекты из металла, керамики или пластика. Сейчас в искусстве, даже в архитектуре, мало создается того, что может быть сохранено для других поколений. Как правило, это что-то, из чего можно извлечь сиюминутную выгоду. Работы художников стоят на выставке, остаются в документации в цифровом поле и… разваливаются в процессе демонтажа. Учитывая, что мы узнаем о культуре прошлого в ходе археологических раскопок, мне кажется важным сделать что-то „вечное“. Поэтому я хотела бы взять крепкие произведения искусства — и закопать их. Чтобы они пролежали, скажем, лет сто в земле, чтобы их когда-нибудь раскопали случайно. Эту выставку я планировала сделать непубличной, без зрителей. Задокументировать, закопать и создать отдельный объект с координатами места, который будет также закопан в рандомной точке. По задумке, когда-нибудь кто-то найдет либо выставку, либо координаты».

История шестая. Воронеж — это «Слова»

В Воронеже есть и свой глянцевый журнал: «Слова» создали молодые журналисты и редакторы, чтобы рассказывать туристам всё самое интересное о городе. Журнал с удовольствием читают и местные — его всегда можно найти и в Х.Л.А.М.е, и в «Дай пять».

«„Слова“ были созданы шесть лет назад как локальное СМИ о культуре и городской среде, — рассказывает главный редактор журнала Ольга.

— Нам важно показать, что Воронеж — прогрессивный город, культурная столица, где что-то происходит, куда приезжают и где живут люди, готовые менять к лучшему мир вокруг себя.

„Слова“ — это слова наших героев, жителей, гостей города и экспертов, примерно 90% текста в номере — это их прямая речь. Наши герои — это воронежские деятели культуры и искусства, общественники и волонтеры, люди с ограниченными возможностями, которые своим примером преодоления трудностей вдохновляют других, ученые, создатели чего-то нового».

Мы разговариваем с Ольгой о Воронеже после моей второй поездки в этот город. Я замечаю, что для меня Воронеж — это эхо войны, стрит-арт, камерное искусство, магазинчики китайского чая, руины в центре, полудикая, заросшая травой набережная и покой. А с чем ассоциируется Воронеж у нее, коренной жительницы города?

«Во многом наше восприятие схоже, — говорит Ольга. — На формирование культурного кода Воронежа повлияла война, которая изменила город. Контрастная архитектура тоже заметна: сохранившиеся здания XIX века и одноэтажный Воронеж с деревянными уютными домиками на холмах, спускающихся к водохранилищу, — в центре и новостройки, которые их окружают. Нам повезло с собственным „морем“, которое одновременно и разделяет город на два берега, и соединяет его, становясь центром притяжения. Но больше всего Воронежу повезло с творческими, яркими, неравнодушными людьми. Современное искусство уже давно считается брендом города, а художники влияют на формирование имиджа региона и городской среды: открывают галереи, мастерские, театры и другие арт-пространства. С чем у меня точно не ассоциируется Воронеж, так это с покоем. Воронеж — очень подвижный организм. И каким город будет даже через пять лет, сложно предсказать».

Я спрашиваю у Ольги о самых интересных непарадных местах города.

«Я люблю улицу Пятницкого и граффити Яна Посадского с цитатой из Мандельштама, — она начинает с уже хорошо знакомых мне локаций. — Люблю сквер возле Никитинского театра на тихой улице Комиссаржевской. „Лечебный стул № 0001“ в сквере за областной администрацией — это бронзовая скульптура, выполненная по эскизам художника Александра Ножкина. По задумке автора, все, кто посидит на стуле, избавятся от жлобства. Александра Ножкина не стало в 2000 году, скульптуру установили в 2011-м, жаль что он ее не увидел. Самый красивый вид для меня — обзор водохранилища и берегов Воронежа с мостов. Город, на который смотришь через пространство воды, выглядит потрясающе в любую погоду. Я надеюсь, что люди, которые к нам приезжают, тоже замечают эту красоту. Не могут не заметить».