Ведьмы в авангарде: история нового религиозного искусства на Западе

Академичный шабаш

Кампус Нью-Йоркского университета в Бруклине, октябрь 2017 года. Привычная толпа студентов-интеллектуалов разбавлена странного вида субъектами. Девушки одеты в вельветовые платья до пола, мужчины предпочитают кожаные куртки и собирают волосы в конский хвост. Представители и представительницы всех гендеров увешаны амулетами — кулоны, браслеты, по кольцу на каждом пальце.

Их собрали здесь Джесси Брансфорд, глава отделения bскусства и профессий в сфере искусства одного из колледжей Нью-Йоркского университета, и Пэм Гроссман, которая не так давно ушла с руководящей должности в Getty Images, чтобы полностью посвятить себя кураторским проектам и персональному блогу об оккультном искусстве Phantasmaphile. Уже третий год Брансфорд и Гроссман проводят конференцию Occult Humanities с подзаголовком «Современное искусство и наука об эзотерических традициях», продавая десятки билетов за сотню долларов и стабильно обеспечивая солд-аут.

Оккультные гуманитарные науки, несмотря на поддержку университета, пока не стали полноценным академическим направлением. «Мы можем позволить себе многое, потому что проводим конференцию под рубрикой „искусства“, <…> что позволяет нам с разных сторон подходить к предмету, пользоваться интуицией, иногда спекулировать», — рассказывает Гроссман.

Но трехдневная программа действительно поражает плотностью и разнокалиберностью. Доктор философских наук модерирует дискуссию о влиянии феминизма на рецепцию мексиканской сюрреалистки и оккультистки начала прошлого века Леоноры Каррингтон. Выставляющиеся художники смешивают разнокалиберные эзотерические традиции с психоанализом для рефлексии о собственном искусстве. Кураторы маргинальных частных музеев ведьмовства, вроде Museum of Witchcraft & Magick имени местного энтузиаста и коллекционера Рэймонда Баклэнда, рассказывают о своих экспозиционных стратегиях.

Разговорную программу дополняет выставка оккультного искусства, где объекты участников смешаны с работами их кумиров вроде Алистера Кроули, и музыкальные перформансы, авторы которых без опасений объединяют ритмы Азии, Африки, Южной Америки и прочих экзотических мест, чтобы вогнать слушателей в ритуальный транс.

Даже больше, чем отсутствие недостатка в участниках, в смелый и на первый взгляд волюнтаристский тезис Брансфорда о «пике возрождения оккультизма» сегодня заставляет поверить наличие в современном Нью-Йорке массы аналогичных, хоть и менее масштабных мероприятий того же толка. Кажется, что все эти гадания по картам Таро, спиритические сеансы и коллекционирование трупов уместнее смотрелись бы лет сто назад, в галлюцинаторную эпоху fin de siècle.

Абстрактный феминизм

Вот, например, Линси Харрингтон: в двадцать два года со своими подругами из сообщества Body Actualized она основала Церковь Луны, под эгидой которой проводила ритуалы, воркшопы по народной медицине, ароматерапии и тантрическим практикам. Если бы не характерная психотерапевтическая повестка — своей целью участницы объявили работу с травматическим телесным опытом, Харрингтон можно было бы с легкостью спутать со шведской художницей начала века Хильмой Аф Клинт.

Правда, о Харрингтон пока написали единственную статью в Huffington Post. А вот абстрактные картины Клинт интересуют кураторов от Стокгольма до Лондона и того же Нью-Йорка.

Но это сейчас: в начале XX века спиритические сеансы, результатом которых были огромные, в несколько метров, и насыщенные тайными символами полотна с диаграммами устройства высших сфер, были строго хранимой тайной протофеминисткой группы «Пяти».

Клинт и четверо ее подруг регулярно запирались в мастерской, чтобы войти в контакт с «Духовными учителями» и протранслировать в этом трансовом состоянии их мудрость.

О том, что «Пятеро» на тридцать лет опередили сюрреалистов с их автоматическим письмом, стало известно только в середине 1980-х годов. Сорок лет 1200 картин Клинт и ее записные книжки лежали в наследственных архивах, в 1970-м их отказался принять — в дар! — Стокгольмский музей современного искусства, и только в 1987-м ее работу не то чтобы даже реабилитировал, сколько просто открыл для арт-мира куратор Морис Тачмен.

Теперь интерес к живописи Клинт только растет: в 2000-е она удостоилась персональных выставок в том самом Стокгольмском музее, в лондонской Serpentine Gallery, в 2013-м была представлена на Венецианской биеннале, после чего девять молодых художников выпустили сборник эссе о значении ее поисков для их искусства, а осенью этого года ретроспектива Клинт откроется в Музее Гуггенхайма.

Россия между Востоком и Западом

Выставка Тачмена «Духовное в искусстве: абстрактная живопись 1890–1985» в Музее современного искусства Лос-Анджелеса имела куда более мощное значение для нового религиозного искусства, чем одно только открытие Клинт. Именно после нее апелляции к эзотерическим истокам модернистской культуры перестали быть моветоном.

Среди первых оккультистов от авангарда стоит назвать Василия Кандинского.

Когда финский религиовед Сикстен Рингбом впервые указал на увлечения абстракциониста ключевыми для начала XX века новыми религиозными практиками — теософией Елены Блаватской и антропософией Рудольфа Штайнера, академическое сообщество сразу же подвергло исследователя остракизму.

Но в манифесте Кандинского действительно напрямую цитируются труды Блаватской — правда, художник критикует их за некоторую поспешность и самоуверенность, но в целом видит знак «большого духовного движения», в котором участвовал и сам. По записным книжкам Кандинского можно понять, что в Германии он активно посещал лекции Штайнера (как, к слову, и другие русские модернисты — Мережковский, Белый, Волошин, Бердяев), цветомузыкальные выкладки Блаватской учитывал в размышлениях о собственной синестезии. Его этнографические экспедиции на Русский Север, к коми-зырянам (именно устройство зырянской избы стало самым ярким впечатлением, которое привело к созданию теории цвета), можно сравнить с теософской установкой на поиск истины в «примитивных» культурах — даже штаб-квартира движения располагалась в индийском городе Адьяре.

Российский религиовед Борис Фаликов в книге «Величина качества: Оккультизм, религии востока и искусство XX века» предполагает, что именно наукообразность новых религиозных течений привлекала Кандинского. И Блаватская, и Штайнер мыслили себя исследователями: последний даже использовал в качестве альтернативного названия антропософии слово “geisteswissenschaft”, в переводе с немецкого —«наука о духе».

Оккультные практики проиграли христианству: последнее, с его установкой на пассивное ожидание лучшего мира, не удовлетворяло художников, которые осознавали себя лидерами проекта по конструированию радикально нового мира.

Иначе говоря, оккультистское увлечение Кандинского разделяли и другие авангардисты. Кто-то выбирал ориенталистскую теософию, которая к началу XX века благодаря руководству Энни Безант, сменившей Блаватскую, приобрела еще и мощный феминистский заряд, кто-то — больше ориентированную на Запад и более позднюю (она появилась в 1913 году, спустя 38 лет после основания Теософского общества) антропософию.

Другие использовали эти религиозные теории как сырьевой материал для формулировки собственных. Кубофутуристы — Михаил Матюшин, Алексей Крученых, Велимир Хлебников, Казимир Малевич и рано умершая Елена Гуро — оказались в контакте с теософией через посредничество российского оккультиста Петра Успенского. У него же активная роль художника была связана с концептом «четвертого измерения», постижение которого возможно в первую очередь средствами нового искусства.

Из объединения теософских идей и собственных разработок, от зауми Крученых до зорведа Матюшина, в 1913 году выросла грандиозная опера «Победа над солнцем». В основу либретто лег эсхатологический сюжет, а кульминацией было воплощение мира четвертого измерения. «В нем даже земля не вертится, с ужасом сообщает один из них. В нем „шины гнутся как воск перед взорами“. <…> Оказавшиеся в нем люди не могут привыкнуть к отсутствию физических и логических законов, их охватывает страх перед неизвестным новым», — пишет Фаликов.

Реконструкция оперы «Победа над солнцем», показанная в 1983 году

Параллельно художники работали и над индивидуальными оккультистскими проектами.

Тот же Малевич осознавал супрематизм не только как радикальное обновление искусства, но и как духовную практику, рано или поздно результирующуюся в создание мира, который будет функционировать по супрематическим законам.

В 1929 году, после смерти своего ученика Ильи Чашника, он даже разработал специфический похоронный ритуал. По этим правилам спустя шесть лет похоронили и самого Малевича: саркофаг был оформлен по принципам супрематизма и провезен по Невскому проспекту в открытом грузовике с черным квадратом, потом тело кремировали.

Другой случай манифестирования собственного искусства как религиозной практики связан уже не с российским авангардом. Голландец Пит Мондриан, активный участник Теософского общества, назвал свои абстрактные матрицы из четких вертикальных и горизонтальных линий и базовых цветов (синего, желтого, красного) «неопластическим» искусством, заимствуя термин у оккультиста Схунмакера.

Теософы, в отличие от художественных модернистских кругов, его недостаточно символическое искусство не приняли. Но сам Мондриан был уверен, что оно является лучшей манифестаций теософской теории и предвосхищает прекрасный новый мир, полный гармонии.

Черный маг

Самым известным оккультистом всех времен и народов следует считать британца Алистера, урожденного Эдварда Александра, Кроули.

Кроули сформировался в поствикторианской оккультной среде, которая во времена его молодости находилась в самом расцвете. Сначала он состоял в ордене «Золотая заря»; организация лидеров британской оккультной сцены строилась по схожим с масонскими ложами принципам, но была открыта и для мужчин, и для женщин.

Но довольно быстро Кроули из ордена ушел. Его эгоцентричность сложилась с представлением себе как о пророке, который должен нести оккультистское знание о конце традиционных морали и религий в массы. Публичность противоречила магистральной оккультистской установке на циркуляцию эзотериских практик исключительно среди посвященных.

Кроули же вывел свои ритуальные перформансы sex magick (к слову, именно он предложил такое написание, которое до сих пор в ходу), откровенно эзотерическую поэзию и свод правил, главным среди которых было «делай что пожелаешь, таков весь закон», в пространства аристократических развлечений — от московского сада «Аквариум», где выступал вместе с труппой Ragged Ragtime Girls, до вестминстерского «Кэкстон-холла», где поставил спектакль «Элевсинские мистерии».

Сами по себе все эти стихи, картины и публичные выступления обладают сомнительной художественной ценностью. Они скорее представляют собой составляющие жизнетворческого проекта в духе модернистского сплавления искусства и жизни.

Персона Кроули превратилась в объект поклонения в широких кругах: здесь достаточно указать на обложку альбома Beatles “Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club” 1967 года, где оккультист изображен среди не менее известных людей, от Ницше и Гитлера до Эйнштейна и Шоу.

Синий сатана

Послевоенные годы вообще были периодом всплеска интереса к оккультистским практикам начала века — не только в области массовой культуры, но и среди лидеров современного искусства.

Продолжалась традиция связи между эзотерическими практиками и абстрактной живописью. Один из самых радикальных абстракционистов в истории искусства, создатель культового синего цвета имени себя, автор одиннадцати абсолютно идентичных синих полотен разной стоимости, Ив Кляйн стремился разработать режим чувственности, при котором человек сможет «телесно стать частью космоса». Теоретическими основаниями его экспериментов вроде выставки «Пустота», «пространства синей чувственности», которое состояло из идеальных ровных белых кубов галереи и врученного на входе синего коктейля, была «космоконцепция» Макса Генделя.

Умерший в 1919 году, за девять лет до рождения Кляйна, Гендель долгое время увлекался теософией, но в 1909 году основал Братство Розенкрейцеров. Основной целью общества было «высвобождение из тела и духовное путешествие в рай», — пишет критик Томас Макэвелли.

Кляйн же, одно время даже получавший розейнкрейцеровскую стипендию, как раз и рассматривал произведение искусства как средство для передачи этого трансгрессивного опыта от художника к зрителю. Он заимствовал и более одиозные идеи розенкрейцеров: например, в конце пятидесятых выставлял глобусы и скульптуры из покрашенной в синий губки, которая, согласно учению, «отражает изобилие духовных миров в океане».

Впрочем, по одной только «Пустоте» ясно, что духовные референсы художника не ограничивались Братством. Его теория цвета, в основе которой лежит замена базовых цветов на розовый, ультрамариновый и золотой, возможно, проистекает из теософской колористики.

Как и другие современники, Кляйн плотно работал с дзен-буддистскими концепциями предельного обнуления пространства и субъекта в нем, изучал японский язык, в молодости даже ездил в Японию учиться у мастеров дзюдо.

Среди связанных с оккультизмом современников Кляйна и чуть более поздних художников можно назвать массу имен, которые впечатлят не меньше, — Марк Ротко, Джексон Поллок, Джон Кейдж. Но предельно подробно хочется остановиться на одной художнице — Марине Абрамович.

Пару лет назад, во время президентской кампании в США, ее обвинили в причастности к сатанистским сходкам вашингтонских политиков. Правда, быстро выяснилось, что предоставленные видеодоказательства были всего лишь документацией перформанса Spirit Cooking With Power Objects.

Перформанс Spirit Cooking With Power Objects

На самом деле Абрамович ездила в духовные трипы по Австралии и Бразилии, общалась с местными шаманами (бразильскому путешествию даже посвящен документальный фильм The Space in Between). Она читала Блаватскую и видного историка религии Мирчу Элиаде (которого, однако, часто критиковали за смелые обобщения и спекулятивное обращение с фактами), а ее молодость пришлась на бум оккультизма в Югославии 1970-х.

Возможно, еще большее значение имело увлечение «социальной скульптурой» Йозефа Бойса, старшего товарища, который был членом антропософского общества и рассматривал свои практики вроде энергетического общения с койотом в «Я люблю Америку, Америка любит меня» как средство «врачевания» общества. Перформансы Абрамович — от того же “Spirit Cooking” до совсем недавних «512 часов», в котором художница на протяжении указанного времени просто находилась в галерее вместе с посетителями, — и даже система ее упражнений тоже строятся вокруг исследования телепатии и других видов духовной коммуникации.

Искусство против TED Talks

Влияние Абрамович было столь велико, что сегодня даже академическое описание перформанса и современного театра свободно оперирует представлениями о циркуляции энергии, ритуальной трансформации соучастников и прочими заимствованиями из откровенно религиозного дискурса.

Но у этой истории есть и обратная сторона. Дэн Фокс, главный редактор мощного американского арт-журнала Frieze, в недавнем выпуске под названием «Религия и духовность» метко указывает, что сегодня по воскресеньям люди ходят не в церкви, а в галереи. Он приводит вроде бы убедительные аргументы за секулярность современного искусства: церковь редко когда выступает сегодня как инвестор или заказчик, прогрессивная общественность рассматривает религию как один из главных источников войн и нетерпимости, установка на контакт с высшими силами противоречит радикальной субъективности в искусстве если не сегодняшнем, то прошлого века точно.

Он, однако, находит одно мощнейшее опровержение: поиск смысла, авторского высказывания внутри объекта, по-прежнему остается вопросом веры. И становится воскресной альтернативой религиозным ритуалам.

Впрочем, интерес и готовность к анализу современного искусства, в том числе как духовной практике, созрел только к 1990-м годам. На 1970-е и 1980-е пришелся пик политических движений против «тоталитарных сект». В России такая радикальная школа «сектоведения» с лидерами вроде Аркадия Дворкина и православным уклоном по-прежнему остается доминантной (Фаликов — редкое исключение).

На Западе же сформировалась академическая этика разговора не о «сектах» или «культах», а о «новых религиозных движениях». В эту категорию, предложенную итальянским социологом религии Массимо Интровинье, попадают и теософия с антропософией, и розенкрейцеры с «Золотой зарей», и индивидуальные оккультные практики от Алистера Кроули до ведьм из Нью-Йоркского университета.

Впрочем, интерес арт-мира к новому религиозному искусству по-прежнему остается на грани маргинального. Он представляет собой скорее мощные окказиональные всплески, чем постоянный пункт на повестке дня. Спиритуалисты прорываются в музее вроде Помпиду (“Traces du Sacré”, 2008), Гуггенхайма (“Mystical Symbolism”, 2017) — и снова пропадают с радаров. К тому же, если ретроспективные выставки часто включают мощных художников вроде тех же супрематистов или впечатляющей Клинт, то экспозиции, посвященные нашему времени, порой нельзя отличить от каталогов ар-брют.

Показательный случай — немецкая “The Message — Das Medium als Künstler. Kunst und Okkultismus” («The Message — Медиум как художник. Искусство и оккультизм»). Наряду с модернистскими абстракциями, в том числе картинами Клинт, в экспозицию вошли работы наших особых современников.

Ванда Виэйра-Шмидт, которая уже несколько десятков лет живет в берлинском пансионате для людей с ментальными расстройствами и рассматривает свое искусство как борьбу против вселенского зла, была представлена метровой башней-инсталляцией из миллиона своих рисунков. Американец Пол Лаффоли, поддержанный фондом Kent Fine Art, не менее продуктивный художник, — серией картин-иллюстраций к теориям о путешествиях во времени и устройстве параллельных миров.

Если искать историческую закономерность, то этот всплеск интереса к оккультным практикам стоит прочитывать как знак возрастающих толерантности и свободы.

Пуританские сеансы Клинт были в том числе утверждением женского права на собрания, sex magick Кроули — протестом против пуританской викторианской морали, ориентализм Блаватской и пост-шаманизм Абрамович — подрывом колониалистских представлений о превосходстве западной культуры.

«Я выросла в секте. Это был рай — и ад». TED Talk

Сегодня на конференцию Occult Humanities приезжают больше женщин-академиков, чем мужчин — крайне редкая для университетского контекста ситуация. Ведьмовство манифестирует себя как подвид квирности. И пока TED Talks заполняется историями людей, которые изживают травму от нахождения в тоталитарной секте, искусство превращает оккультизм в способ максимально неагрессивно раздвинуть границы допустимого и создать новое пространство общего комфорта.