Артодоксия: как новая религия объединяет цивилизованный мир

Allors, j’annonce! Пошел новый отсчет времени: и когда еще, как не в начале третьего тысячелетия, которому либо предстоит пройти под ее знаком, либо не пройти вовсе.

Теперь вместо культа — культура, и вместо требников — учебники.

Эпоха Духа ставит перед богоцентриками не известные ранее приоритеты: одна борьба с пресловутой «бездуховностью» — невежеством, обскурантизмом, филистерством, педантизмом, дурновкусием — обширнейшее поле для миссионерской работы.

Религия артодоксии давно существует де-факто и объемлет всю планету культурного сообщества: в нее обращены во глубине души все гуманистически мыслящие люди. Что не исключает, воля ваша, исповедания одновременно хоть бы и традиционного христианства, воспринятого от любимой бабушки по наследству, когда не выбранного своими силами из конфессий, попавшихся в поле зрения.

Меж тем как далеко не во всех домах найдется более или менее зачитанная Библия, практически везде примечаешь под домашним абажуром корешки Чехова или Дюма, Ремарка, Бальзака, Гессе, О’Генри, Эдгара По, Стендаля, Толкиена, Борхеса; к нам легко наносят визит Сирано де Бержерак и Офелия, Фауст и Мюнхаузен, Дон Кихот и Робинзон Крузо, Левша и Остап Бендер, Гулливер и весельчак Гаргантюа с Золотым ослом Апулея в кармашке. На столике наших домов — театральная программка, оставленная на память о перевернувшем душу спектакле, каталог любимого художника с автографом, шахматная доска, гравюра Пиранези на стене и вызвавшая споры в обществе недочитанная новинка Пепперштейна, удачно прикрывающая кружочек от бокала красного вина на крышке рояля, — примерно таковы классические приметы артодоксального дома.

Основополагающим в Артодоксии является прозрение о том, что Логос вочеловечивается всякий раз, когда человек вносит его в мир.

Эта религия еще не осознана вполне, она даже не имеет незыблемо канонического Писания. И не должна иметь: у нее видимо-невидимо священных книг. Данте приравнивал совершенно справедливо к Евангелию «всё то, что вы сложили, когда вам дух воспламенял умы».

Для России, в частности, ее собственная литература легко может составить ядро нового религиозного воспитания.

«Мне представляется, что русский роман сыграет роль национального мифа. Судьба „Карамазовых“ будет нашей историей Атридов, троянский цикл мы найдем в „Войне и мире“, Федру — в „Анне Карениной“, Орестейю — в „Преступлении и наказании“ и подобие Фиванских легенд — в „Бесах“», — писал Максимилиан Волошин в 1910 году.

Неизменным качеством русской литературы является ее знаменитая исповедальность (то есть в ней воспроизводится таинство покаяния), а также ее обвинительность, то есть она наследует еще и миссию ветхозаветных пророков по исправлению путей человеческих.

Артодоксия возвела себе к нашему дню тысячи храмов. Священные места паломничества для публичного отправления ее культа суть музеи; это библиотеки и пинакотеки, концертные залы, «храмы наук» университеты, академии и всевозможные культурные фонды, это, наконец, кинозалы, галереи современного искусства и театр.

Культурославие носит черты монотеистической религии: налицо поклонение единому всевышнему божеству (Логосу), и в то же время имеет признаки религии греко-римской: это европоцентризм и космополитичность, высокий порог веротерпимости и политеизм, — точнее, постоянное обновление богов, novensides, где каждый волен выбирать их себе по вкусу.

Место их обитания — домашняя библиотека, салонный столик с альбомами, стопка дисков и все те храмы, о которых было выше.

Эта религия вступает в силу в той мере, в какой общество признает в качестве своих духовных наставников — ученых, философов, режиссеров, художников, людей Книги.
Культурославие давно и регулярно проводит свои авторитетные «вселенские соборы» — Франкфуртская книжная ярмарка, фестиваль в Каннах, повсеместные музыкальные фестивали подобные Зальцбургскому, или Венецианская биеннале.

У этой мировой религии есть и свои алтари — памятники знаменитостям на площадях городов. Культ реликвий отправляется в их домах-музеях или основанных ими заведениях (университетах, академиях, консерваториях).

Сверх того, у нее имеются:

• Свои пророки вроде нашего Иоахима Флорского и многих-многих других.

• Свои неприкосновенные жрецы, пастыри и архипастыри: это художники. Они же и исповедники, страстотерпцы, мученики, подвижники, не признанные своими современниками гении, вспомнить Ван Гога, Артюра Рембо, Чаттертона.

• Свои духовные семинарии: художественные лицеи, консерватории и академии, до краёв набитые амбициозной и даровитой молодёжью, предрасположенной к священнослужению. «L’art cest sacerdoce — искусство это священнослужение», твердил Сезанн.
• Свои монашеские религиозные ордена под видом художественных группировок и эстетических школ, вроде петраркистов, акмеистов, импрессионистов. Все эти течения — символисты, назорейцы и прерафаэлиты, барбизонцы, натуралисты, фовисты, неоакадемики, футуристы, сюрреалисты и магические реалисты, постмодернисты — суть не что иное, как разные религиозные братства, и у каждого из них свои суровые уставы и критерии принадлежности.
• Свои теологи-догматики: законодатели вкуса эпохи, культурологи, модные философы-златоусты, искусствоведы-арбитры изящного и критики-торквемады (вспомнить борьбу Малларме против «художественных ересей»; да кто только с ними не боролся!). Доктрина культурославия гибка и быстро обновляется, налицо непрестанная смена канонов и стилей.

• Свой аналог литургическому пресуществлению простого куска хлеба в почитаемое тело Бога: в пространстве музея любой, казалось бы, незначимый предмет, вроде биде, приобретает сакральную валентность, подобно «петой просвире» в руках священника во время обедни. А вечера в Консерватории? Вспомним реплику Дирижера из фильма Феллини «Репетиция оркестра»: «Музыка священна. Каждая симфония, каждый концерт — это литургия».
• Свой действенный аналог покаянию: с тех пор как Рубенс однажды подарил отцам-иезуитам картину во отпущение грехов (и отпущение грехов получил), а некое духовное лицо на премьере генделевского «Мессии» в 1742 году с благословляющим жестом возгласило в адрес солистки, скандально известной своим бытовым аморализмом: «Woman, for this be all thy sinsforgiven thee».

• Своя этика, принципиально не разделяющая этику от эстетики.

• Свои прихожане, теперь мы называем их словом публика: люди, способные отзываться на искусство и «тянущиеся к культуре» индивиды, набожно посещающие вернисажи, лектории и концерты, чтобы приобщиться святых даров и тайн искусства. Существует немало необычайно одаренных людей, у которых однако нет выраженной склонности к оригинальному творчеству, но они компенсируют это талантом сопереживания искусству. Фактически, им положен статус со-творцов, и это делает их равноправными адептами данной религии и даже иногда ее столпами. В каждой религии не одним священнослужителям-иереям уготовлен Рай, — его могут сподобиться и отдельные прихожане. Строго говоря, священники и работают для того, чтобы до рая смогло дорасти максимальное количество людей. В религии искусств своими являются не только созидатели, но и упрямые искусствоглоты, искусствоеды истинные из семейства artephagus genuinus, — просвещенные и благодарные театралы, меломаны, книгочеи, кинозрители, ценители живописи, вдохновенных наук и моральной гармонии. Они столь же редки в природе, как искусстводелы, и столь же необходимы для кровообращения искусств, будучи не пассивными реципиентами чуда, а точно такими же волевыми тружениками. Они те же избранники.

• Своя нежная инквизиция: невежество сегодня клеймится как порок и осуждается всем миром, инквизиционный девиз compelle intrare («заставь войти») слышится во всеобщем обязательном, к мучению детей, образовании и в групповом паломничестве школьников в музеи.

• Свои миссионеры: педагоги, авторы образовательных программ и прежде всего сами «работники творческих профессий».

• Свои небольшие «обетованные земли», куда время от времени удаляется новый «народ избранный», прочь от безблагодатного мира. Первые робкие попытки арт-колонизаторства, мы помним, предприняли немецкие бурши-швермеры, группировавшиеся вокруг Герстенберга в конце XVIII века. Они задумывали основать где-нибудь в Датском королевстве колонию поэтов. Мечта подобная этой была на какое-то время осуществлена художниками-назарейцами и колонией французских художников в начале XIX века в Риме.

Одна из первых колоний живописцев родилась в деревеньке Барбизон под Фонтенбло. Гессенский герцог Эрнст-Людвиг прочил в обетованные земли свой Дармштадт, где он профинансировал артистическую колонию, в результате преобразившую город в столицу югендстиля.

Легендарны колонии во французских Понт-Авене, Овер-сюр-Уазе или фаланстер-аббатство в Кретее под Парижем. У датчан нечто подобное было устроено в ютландском Скагене; в Швеции художественным оазисом был Гетланд, а в Бельгии — местечко Спа. Из мадридской «Рези», студенческой резиденции, вышли Лорка, Дали и Бунюэль, не считая прочих. Нечто подобное было и в Англии (в Кран- бруке, в Корнуоле, в Басе); в общине художников в Ларене родился De Stijl, очередные «бременские музыканты» осели в местечке Ворпсведе, и перманентной меккой художников оставались некоторое время остров Капри и гора Монте Верита в итальянской Швейцарии.

У Ван Гога была мечта основать колонию в Арле, — но только в начале XX века Монпарнасе и «Улей» в Париже, пусть и разбавлены городской жизнью, стали самыми известными воплощениями «земли обетованной».

С мечтой об эстетическом государстве связан чудесный эпизод итальянской истории XX века — захват поэтом Габриэле д’Аннунцио с горсткой соратников в 1920 году области Фиуме. Когда правительство Италии смущенно отказалось принять от поэта в подарок эту спорную прежде территорию в качестве аннексированной, д’Аннунцио топнул ногой, провозгласил Фиуме независимым государством, утвердил конституцию (проект которой он написал в стихах) и поднял над городом сочиненный им флаг. Посредине флага красовался Уроборос, ковш Большой медведицы, внизу латинский девиз: «кто против нас?», quis contra nos. Пост министра культуры «Республики Красоты», как назвал свое государство д’Аннунцио, согласился занять знаменитый дирижер Артуро Тосканини. «Против нас» оказалась сама Италия, которая не признала Республику и отправила против нее флот. В конце ХХ века оазисом художественного самоуправления стал оккупированный художниками дом Тахелес в Берлине.

У нас роль художественных колоний играли в разное время Коктебель, Абрамцево, Николина Гора, сквоты на Трехпрудном, мастерская Петлюры или дом Лансере у Чистых прудов, сейчас. Вечных колонистов можно встретить при доме-мельнице Вячеслава Полунина под Парижем.

Не пора ли основать, из среды сторонников настоящей книги, еще одну колонию? Неплохо бы обустроиться на одном из греческих островов. Подходит и Крым. «Если не остров, то хотя бы полуостров», как мечтал один художник. Идеально будет (и просто справедливо) вернуть художникам в полное владение город Петербург, который следовало бы решительно переименовать в Летебург.

Выбор есть.

Новая обетованная земля, какова бы она ни была, станет центром Артодоксии, с вероучительной кафедрой для трансляции новых идей, ибо отныне у нее имеется и свое «священное писание»: череда вероучительных кормчих книг, одной из которых и призван стать сей благочестивый трактат.