Каторжницы, аборигенки, светские леди: шесть женских и одна трансгендерная история о колонизации Австралии

Количество женщин невелико по сравнению с мужчинами, истории их жизней обыкновенно потеряны, кроме разве что записей судебных приговоров. Говоря о первых годах колонии, пути только некоторых из ее женщин, буквально единиц, можно проследить от начала до конца. Мужских профессий в молодой колонии было больше, чем женских: рабочий, строитель, интендант, архитектор, священник, хирург, моряк, торговец, инженер, фермер, архитектор, юрист, картограф, ботаник, зоолог, путешественник, писатель, художник, поэт… Женские занятия начинались с каторжанки, служанки и сожительницы, продолжались женой, матерью, хранительницей дома, садоводом, фермером, хозяйкой магазина, учительницей, воспитательницей, гувернанткой, писательницей…

И конечно, среди названных трех категорий людей, положивших начало колонии, не упомянуты аборигены, тысячелетиями населявшие Австралию, а с прибытием колонистов тем или иным образом взаимодействовавшие с ними. В последние десятилетия к их именам привлекается больше внимания, а история взаимодействия колонистов с аборигенами пересматриваться вплоть до переименования знаковых топонимов.

Как и мужчины, женщины молодого австралийского общества, случалось, проходили головокружительный путь от воровки и каторжанки до удачливой предпринимательницы и светской дамы.

Позже появятся медсестры, монахини и настоятельницы монастырей и даже одна католическая святая, с одной стороны, а с другой — певицы, актрисы и танцовщицы… Пусть и в единственном числе — меценатки, держательницы гостиниц, художницы, издательницы, искательницы приключений, директрисы школ, управляющие бизнесом, врачи… Еще позже — суфражистки, летчицы, спортсменки, ученые. Но это уже в XX веке, а в начале — от прибытия Первого флота до 1820-х годов — можно насчитать около полутора десятков историй женщин Австралии: преступниц-каторжанок, жен офицеров и руководителей колонии, аборигенок. Путь ни одной из них не был усыпан розами, хотя трудности и несчастья доставались им в разной мере. И всё же истории сохранились, хоть и с пробелами и разночтениями. С некоторыми из них можно ознакомиться, узнать, подумать, вспомнить.

Трансгендерный моряк

А начать, хотя бы по старшинству, стоит не с британских каторжанок и колонисток, но с моряка служившего на корабле «Ла Решерш», который в 1791 году отправился на поиски пропавшего капитана Лаперуза. В составе команды был рожденный женщиной, но скрывавший это от всех Луи Жирардан — урожденная Мария-Луиза Виктория Жирардан (1754-1794). Он был небольшого роста и гибкого телосложения, носил мужскую одежду. На корабле Луи трудился стюардом, что давало преимущество в виде отдельной каюты и освобождения от обязательного медицинского осмотра при приеме и возвращении на корабль.

Мария-Луиза родилась в Версале, в семье торговца вином, и была одной из девяти детей семейства. Она успела побывать замужем и родить ребенка, но к 1781 году и ребенок, и муж умерли. Во время Французской революции она произвела на свет еще одного, незаконнорожденного ребенка и сбежала от позора в Брест, где Мария переоделась мужчиной, после чего человек под именем Луи устроился стюардом на борт 74-пушечного корабля «Де Фрер», а затем — на «Ла Решерш». В сентябре 1791 года корабль отплыл из Бреста к берегам Новой Голландии, как тогда назывался Австралийский континент, на поиски капитана Лаперуза. 23 апреля 1792 года экспедиция достигла залива Решерш на Земле Ван-Димена (нынешняя Тасмания). Такие образом Жирардан стал первым обозначенным при рождении женщиной европейцем, ступившим на этот остров. Затем «Ла Решерш» ушел в Новую Каледонию и к юго-западному побережью Новой Голландии и возвратился на Землю Ван-Димена в январе-феврале 1793 года.

Луи Жирардан упорно хранил секрет своей прошлой жизни. Однажды он даже вызвал на дуэль помощника рулевого и был ранен в руку.

Тем не менее некоторые подозревали, хотя и не пытались «разоблачить» Жирардана. Так, офицер корабля «Л’Эсперанс» писал в дневнике, что для аборигенов, поражавшихся явным отсутствием женщин в составе экспедиции, стало бы открытием знакомство со стюардом «Ла Решерш».

Луи Жирардан умер 18 декабря 1794 года от дизентерии. Это случилось в море, на корабле, после чего корабельный врач установил его «биологический пол».

Первые леди колонии

26 января 1788 года на берег залива, получившего название Порт Джексон, высадились военные и каторжане, прибывшие строить новую британскую колонию. Среди 1420 заключенных, отправившихся из Портсмута, были 193 женщины, из которых 189 выжили в пути и добрались до берега, и 14 детей, из которых выжили 11. Еще 11 детей родились за время путешествия. Известны истории двух женщин, привезенных Первым флотом, Мэри Брайан и Эстер Абрахамс.

На кораблях катастрофического Второго флота, прибывшего два года спустя, была жена офицера колонии Элизабет Макартур, а также 300 женщин-заключенных, в числе которых каторжанка Молли Морган. Год спустя, на кораблях Третьего флота, прибыла еще одна жена высокопоставленного офицера, Анна Джозеппа Кинг. В первых годах XIX века транспортные корабли привезли каторжанок Маргарет Кэтчпол, Мэри Рейби и Марию Лорд, и в 1809-м — жену губернатора колонии Элизабет Генриетту Макквори.

Если «порядочные женщины» так и оставались таковыми, социальные роли каторжанок могли претерпеть значительные трансформации. Молодая, возникающая из ничего колония предоставляла удивительные возможности социального и имущественного роста. По крайней мере некоторым из них — перечисленным выше, истории которых удивляли их современников и поражают сегодняшних читателей.

Но пропустим леди вперед и начнем рассказ с достойных британских женщин, по собственной воле и во исполнение супружеского долга отправившихся на другую сторону земного шара, на неизведанную, полную опасностей и лишений землю. Эти женщины создавали и хранили семейный очаг, рожали и воспитывали детей, заботились о муже и его имуществе. Пока он строил колонию и налаживал собственный бизнес, сражался с дикой природой, злостными преступниками, ленивыми подчиненными и завистливыми конкурентами, она проявляли чуткость, стойкость, понимание и неоспоримые управленческие таланты, защищая дом и тыл, как и полагается супруге.

Анна Джозеппа Кинг, урожденная Кумб, родилась в 1765 году в Девоне. В марте 1791-го она вышла замуж за своего кузена Филиппа Гидли Кинга и через четыре дня на корабле «Гордон» в составе Третьего флота отправилась вместе с мужем на остров Норфолк. Филипп Кинг служил там комендантом и суперинтендантом поселения каторжан со времени основания колонии, а теперь возвращался, получив пост лейтенант-губернатора острова. Спустя шесть недель после прибытия на остров Норфолк Анна Джозеппа родила сына и в течение следующих четырех лет — еще двух дочерей, одна из которых умерла в младенчестве. Но еще до рождения собственного ребенка Анна Кинг обнаружила прибавление в семействе и должна была заботиться о Норфолке Кинге, старшем из двух внебрачных сыновей ее мужа, рожденных от служанки-каторжанки за предыдущие годы его службы на острове. Когда Кинг уехал в Англию улаживать дела, получать новое назначение и жениться на Анне Джозеппе, его дети отправились обратно в Сидней, по месту постоянного заключения матери, но, вернувшись в колонию, он привез старшего сына в дом на острове Норфолк и предоставил жене. К ее чести, Анна Джозеппа воспитывала ребенка в семье, и впоследствии все дети Кинга поддерживали добрые отношения друг с другом. В дальнейшем отец отправил обоих сыновей в Англию, где оплатил их обучение в хорошей школе.

Что касается жизни на острове Норфолк, по всей видимости, она не слишком отличалась от жизни в любом гарнизоне с мужем — командующим этого гарнизона, как это бывает — сильным характером, энергичным и вспыльчивым. Сама Анна имела слабое здоровье, погода и климат были ненадежными, пища отличалась от привычной и была скудной даже для командования, а связь с внешним миром почти отсутствовала. Первые полтора года у Анны была компания — жена капитана Уильяма Патерсона, но затем его перевели, и Анна осталась единственной офицерской женой на острове. Ее муж тоже не мог похвастаться здоровьем, и когда он болел, а это случалось часто, на нее ложилась забота как о нем, так и об их маленьких детях. Тем не менее годы, проведенные на острове, стали для нее счастливыми, по крайней мере в воспоминаниях: там рождались и росли ее дети, там был ее первый семейный очаг. Позже она признавалась в желании вернуться на остров, чтобы еще раз увидеть «старых друзей» и свое «старое жилище».

Но в 1796 году она, вероятно, была бесконечно рада вернуться в Англию, чтобы Филипп Кинг получил надлежащую медицинскую помощь и поправил здоровье. Для него это была и возможность снова обсудить с командованием свою оплату и позицию в колонии. Обсуждение прошло удачно, и в 1799 году Кинг был назначен лейтенант-губернатором Нового Южного Уэльса. Они с женой и младшей дочерью возвратились в колонию на корабле «Спиди», а старшие дети остались в Англии для получения образования — дочь в семье друзей, сын с преподавателем, который раз в полгода писал родителям о его успехах.

Во время путешествия через океан Анна вела дневник. Она описывает в нем, как скучает по детям и родным, как переживает за женщин-заключенных на борту корабля, замечая, что «они и их постельные принадлежности промокли, как утонувшие крысы». Она боится кораблей Наполеона, которые могут напасть на них, боится штормов, молний и китов, но бодро переносит бытовые неудобства и хочет радоваться и развлекаться, идти танцевать в новом золотом муслиновом платье, когда корабль останавливается по пути в колонию.

Заметим, что морские страхи Анны Кинг были оправданы — именно это с кораблем «Спиди» и случилось десять лет спустя, когда он перевозил уже не британских заключенных, но рабов на острова Карибского моря. Французы на корабле «Гланер» захватили его, и он исчез из британского морского реестра.

А в 1799 году Анна Кинг благополучно прибыла в Сидней, оказавшись на более высоком и ответственном положении жены лейтенант-губернатора, а с 1802 года — губернатора британской колонии Нового Южного Уэльса. По крайней мере, ее стремление к балам, танцам и красивым платьям реализовалось. Теперь в соответствии со статусом она сама устраивала балы и в полной мере наслаждалась им, получив имя Королевы Жозефы.

Впрочем, Анна Джозеппа Кинг не только развлекалась в Сиднее. Она лично разработала программу по «смягчению развращенности» сиднейских улиц, по которым к тому времени бродило множество беспризорных детей.

Анна Кинг открыла приют для беспризорных девочек и едва ли не ежедневно навещала его вместе с женой капитана Патерсона, с которой подружилась еще на острове Норфолк.

Тем временем здоровье ее мужа продолжало ухудшаться, а среди командующих колонией было столько же мнений о ее будущем, сколько было энергичных офицеров в гарнизоне, и в августе 1806 года Кинг, побежденный подагрой и оппозицией, покинул пост губернатора. Король Георг III назначил на это место Уильяма Блая, бунт против которого стал главным политическим событием 1800–1810 годов, захватившим высшее руководство колонии.

Но Филипп Кинг и Анна его уже не застали. Они вернулись в Англию, и во время девяти месяцев пути Анна Кинг снова вела дневник путешествия, описывая его как кошмарное. Здоровье ее мужа оно окончательно подорвало, и в сентябре 1808 года он умер, оставив жену и детей в реальной нужде. Пенсии, которая через некоторое время стала поступать от министерства финансов, семье не хватало.

Источником существования для них стало имущество, приобретенное или полученное от администрации Нового Южного Уэльса: крупный рогатый скот и земли, хотя право собственности на первое было расплывчатым, а на второе, вообще говоря, незаконным. Коровы были потомством двух, принадлежавших первому губернатору колонии Артуру Филиппу, который передал их Филиппу Кингу в 1801 году, а также нескольких коров, потерявшихся и утративших собственников в первые дни поселения и попросту прибавленных к стаду губернатора. В 1810 году губернатор Лахлан Макквори, сменивший Блая на этом посту, описывал «ее [Анны Кинг] прекрасные многочисленные стада рогатого скота в более чем 700 голов». А 300 гектаров земли были подарены Анне губернатором Блаем в обмен на другую землю, тоже спорным образом подаренную Блаю Кингом. Позже эта процедура и право собственности наследниц Блая были оспорены в суде, но до 1841 года дело не было урегулировано, и Анна спокойно пользовалась доходами от земли.

Спустя 24 года жизни в Англии Анна Кинг вернулась в колонию, где царила в свое время и где ее еще не забыли. Сын и две из трех дочерей также предпочли Новый Южный Уэльс. Мария Кинг вышла замуж за Ганнибала Макартура, племянника и помощника Джона Макартура, главного администратора колонии, политика и бизнесмена, о котором речь ниже. Анна Кинг поселилась в доме Марии и ее мужа, наслаждаясь обществом Элизабет Макартур, жены Джона Макартура, которую нашла «очень мало изменившейся» и «такой же веселой как всегда», и других старых знакомых.

Анна Джозеппа Кинг умерла в июле 1844 года, оставшись в истории Австралии как женщина разумная, чувствующая и сочувствующая обездоленным, преданная мужу и детям, стойко переносящая тяготы и активно участвовавшая в жизни сиднейского общества.

Элизабет Макартур, урожденная Вейл (1766–1850) впервые ступила на землю колонии, сойдя с корабля «Скарбуро» 28 июня 1790 года. Элизабет появилась на свет в английском графстве Девон в семье британского помещика. Она получила некоторое образование, а в 1788 году вышла замуж за Джона Макартура. В следующем году в семье произошло два знаменательных события: Элизабет родила первого ребенка, а Джон Макартур записался в полк Нового Южного Уэльса.

Когда Макартур получил назначение в колонию, Элизабет вместе с сыном последовала за ним. Они покинули Англию на «Нептуне», по отзывам Джона Макартура — «худшем корабле из худшей из австралийских флотилий». Недовольный предоставленной его жене и ребенку каютой, он устраивал скандалы и разбирательства с командованием корабля вплоть до дуэли с капитаном «Нептуна». В результате этой дуэли или других злосчастных обстоятельств капитан умер. Однако Джон Макартур не нашел понимания и с новым капитаном и еще до мыса Доброй Надежды перевел семью на другой корабль. Во время путешествия Элизабет родила дочь, которая вскоре умерла, и писала родным письма, ставшие одним из ранних свидетельств истории колонии.

Путешествие на кораблях Второго флота в самом деле проходило в ужасных условиях. Если капитаны и старались облегчить жизнь направляющимся в колонию офицерам, то заключенные были для них просто товаром, за который они получали оплату, причем тем больше, чем больше заключенных было загружено на борт в английском порту, и тем меньше, чем больше было потрачено на их кров и питание. Большинство заключенных на «Нептуне» находились на палубе, прикованные кандалами.

Продовольственные нормы были менее чем скудные, а за попытку украсть кусок несчастных пороли до смерти. Повсеместно была распространена цинга и другие болезни.

В результате из 502 заключенных, перевозимых «Нептуном», 158 умерли в пути, по большей части от голода и ужасных условий, и почти половина заключенных умерла вскоре после прибытия в колонию. Разумеется, это не относилось к привилегированным пассажирам, как Джон и Элизабет Макартур.

Катастрофа со Вторым флотом, от которого ожидалась поддержка — квалифицированные рабочие руки и провизия, сказалась на и без того суровых условиях жизни в колонии в течение следующего года, до прибытия Третьего флота. От Джона Макартура потребовались недюжинные административные таланты, чтобы хотя бы помочь удержать колонию на плаву. А от Элизабет, как от первой образованной благородной женщины колонии, — соответствовать своему положению и в полной мере держать лицо. И она с достоинством играла свою роль.

За следующие двадцать лет Элизабет Макартур родила еще четверых сыновей и трех дочерей, которых воспитывала как подлинных британских джентльменов и леди. Элизабет держала дом, где проводила приемы, на которые приглашались офицеры полка Нового Южного Уэльса, морские офицеры и члены колониальной администрации. Постоянные склоки и разбирательства ее мужа с верхушкой администрации колонии привели к тому, что только первый губернатор капитан Артур Филипп посещал ее дом, в то время как все следующие губернаторы были не в ладах с Макартуром или же полагали, что не могут себе этого позволить, не нарушая политического равновесия.

При этом Макартур не только занимался администрацией колонии, но и вел собственные дела. Уже в 1792 году с назначением его казначеем полка он получил практически полный контроль за основными ресурсами колонии и вместе со своими братьями начал коммерческие операции в колонии. Предоставленные в 1793 году гранты на акции и на 40 гектаров «одной из лучших земель, которые были найдены», позволили ему построить поместье, получившее название Ферма Элизабет. Обладая неограниченным доступом к использованию труда заключенных, Макартур расчистил для колонии 20 гектаров целинной земли, за что получил от администрации еще 40 гектаров в личную собственность. В результате он превратился в одного из основных землевладельцев колонии и, продавая плоды земледелия и скотоводства правительству, уже к 1794 году получил несколько сотен фунтов стерлингов.

Таким образом, к 1794 году у семьи Макартуров был прекрасный собственный дом, «отличное кирпичное здание» с большим ухоженным садом. Как писала Элизабет, в стране существовали «многочисленные преимущества для людей, занимающих государственные посты». В письмах родным она демонстрирует прекрасное владение эпистолярным стилем, острый ум и умение приспосабливаться к условиям жизни в колонии, вероятно, не столь суровым для нее и ее семьи в отличие от рядовых колонистов или каторжан. «Наш климат — один из лучших в мире, — пишет Элизабет. — Всё необходимое для жизни имеется в изобилии, плодородная почва предоставляет также плоды роскоши. Ничто не заставит меня желать иной жизни, кроме разве что трудностей в надлежащем воспитания детей… Наши сады изобильно плодоносят фруктами и овощами. Сейчас весна, и глаз радуется красивейшему цветущему пейзажу. Миндаль, абрикосы, груши и яблони теперь в полном цвету, также цветут местные кустарники, и всё источает благодарный аромат… Огромная доля этой земли похожа на английский парк, и местные деревья придают ему вид дикой природы, или таких кустарников, что примыкают к жилищам достойных людей». В подобных тонах, словно увидел рай на земле, описывал австралийскую природу ботаник капитана Кука Джеймс Банкс, оказавшийся там на короткое время в благоприятный сезон. И хотя реальность, с которой столкнулись колонисты, разительно отличалась от этого пейзажа, Элизабет Макартур считала себя обязанной придерживаться провозглашенной Банксом версии и «держать высоко подбородок», как положено британской леди, потому так о ней и рассказывала. Впрочем, с ее возможностями эксплуатации заключенных не исключено, что на территории отдельно взятой Фермы Элизабет и поддерживались именно такие природные условия и сельскохозяйственный режим.

В доме Макартуров воспроизводилась атмосфера «приличного британского дома» сельского дворянства. Дети получали образование, в условиях колонии максимально близкое к образованию, положенному благородным детям в просвещенном британском обществе. Элизабет Макартур проявляла обаяние, остроумие, была открыта и приятна в разговорах с гостями и наслаждалась событиями светской жизни колонии. Атмосфера порядка и гармонии в ее доме в какой-то мере уравновешивала агрессию и хаос, вносимые Джоном Макартуром в жизнь колонии, и производила такое впечатление даже на самых ожесточенных противников Макартура, что Элизабет и семья не подвергались никакой критике и были неприкосновенны для всех нападок, кривотолков и сплетен.

При этом «беспокойный, амбициозный и склочный характер» Макартура и его нежелание исполнять свои обязанности вызывали недовольство начальства, и в феврале 1796 года он лишился должности и стал задумываться о возвращении в Англию. Макартур предложил губернатору Филиппу Кингу выкупить у него приобретенную за годы службы собственность, оцененную им в 4000 фунтов стерлингов, параллельно активно интригуя против Кинга и дискредитируя его. После дуэли Макартура с его непосредственным начальником капитаном Патисоном губернатор не стал устраивать суд в колонии, но отправил Макартура на трибунал в метрополию. В 1801 году Макартур с двумя детьми отправился в Англию, а Элизабет осталась вести дом и обширное хозяйство. Это станет первым, но не единственным временем, когда она должна будет сама управлять семейным имуществом.

Отъезд Макартура обернулся ему только на пользу. Трибунал окончился ничем, армейский генеральный прокурор заявил, что расследование дела в Англии невозможно и бессмысленно, и рекомендовал Макартуру вернуться по месту службы. Поездка в Англию стала удобным случаем продемонстрировать образцы овечьей шерсти и шкур, как раз когда британскому шерстяному рынку грозил серьезный кризис. В результате Макартур вернулся в колонию с одобренным широкомасштабным планом по улучшению породы тонкорунных овец, которые должны были освободить британский рынок от зависимости от Испании. Для осуществления этого плана Макартур получил более 2000 гектаров лучших пастбищных земель колонии и редких овец из королевских стад.

Макартур активно взялся за реализацию овцеводческой программы, как и за другие поражающие воображение коммерческие предприятия. Однако в 1806 году в колонию прибыл новый губернатор Уильям Блай. Он обнаружил разгул дикого предпринимательства в масштабах континента. А практически единственной валютой колонии стал ром. При этом произошедшее недавно стихийное бедствие, наводнение реки Хоксбери, уничтожило дома, скот и урожай. Колония не справлялась своими силами, а после возобновления войн с Наполеоном корабли с припасами и бесплатной рабочей силой перестали прибывать.

Блай старался навести порядок имеющимися средствами, ужесточив контроль за кораблями и их грузами. Он попытался пресечь хождение рома в качестве денежной единицы, запретив обмен спиртного на товары и услуги. И столкнулся с жестким сопротивлением заинтересованных сторон, в которые входили и офицеры колонии, в том числе Макартур.

Конфликт разгорался, последней каплей стал арест Макартура по приказу губернатора и более того — отказ выпустить его под залог. И тогда произошло то, что в истории Австралии именуется ромовым бунтом или единственным военным переворотом в истории колонии. Командир полка Нового Южного Уэльса майор Джордж Джонстон арестовал Блая. По свидетельствам офицеров, губернатор попытался спрятаться от них за кроватью. Законная, назначенная королем власть была смещена. Джонстон принял на себя управление колонией, предоставив специально созданный пост секретаря колонии Макартуру.

Это был подлинно британский переворот — обе стороны, ненавидя и пытаясь сместить друг друга, взывали о справедливости к короне, писали жалобы друг на друга, и после прибытия в Сидней вновь назначенного лейтенант-губернатора Джозефа Фово обе стороны отправились в Лондон за последним разрешением конфликта.

Перед убытием из колонии Макартур снова попытался сбыть свои земли и акции, в этот раз выставив их на открытую продажу, и в марте 1809 года отплыл на корабле «Адмирал Гамбье».

После отъезда мужа Элизабет Макартур с детьми осталась в колонии. Хотя у Макартура были деловые партнеры, управляющие имуществом от его имени, самые важные его составляющие — стада ценных пород овец и огромные территории поместья Камден Парк — он доверил Элизабет и своему племяннику Ганнибалу Макартуру. В годы отсутствия Макартура, с 1809 по 1817, организационные таланты Элизабет проявились в полной мере. Именно она преодолевала первые и самые сложные препятствия, мешавшие развитию овцеводства в колонии и экспорту шерсти за ее пределы. Элизабет с Ганнибалом руководили штатом работников, в основном из числа каторжников. Элизабет регулярно приезжала в Камден Парк, хотя для этого нужно было покидать пределы гарнизона. Также она ездила проверять стада овец, обсуждая с управляющим из каторжан средства улучшения шерсти и выделки, условия покупок и продаж. После поездок в поместье Элизабет писала мужу подробные отчеты и, получив его указания по управлению стадами, в точности следовала им.

При этом в письмах мужу Элизабет не хвалится успехами и не жалуется на проблемы в бизнесе, но эмоционально в основном сосредоточена на детях, рассказывает о здоровье и красоте дочерей в колонии и расспрашивает его о сыновьях, получающих образование в Англии. Разлуку с мужем она переносила без напряжения или же с аристократической стойкостью, никому, даже ему самому, не признаваясь в чувствах. Элизабет утешалась верой, восхищалась природой Нового Южного Уэльса, превознося в письмах красоты колониального пейзажа. Казалось, она не замечала жестокостей в жизни колонии, не возмущалась грубостью и насилием по отношению к слабым. Во всяком случае, она никогда не использовала своего влияния и не прикладывала усилий, чтобы смягчить жестокие нравы. Возможно, их не так легко было заметить в ее мире светских дам и преданных и сытых слуг. Так что Элизабет Макартур проявляла свои таланты в семейной, светской и деловой жизни, не заглядывая за границы этих сфер.

При этом у самого Джона Макартура дела шли не так хорошо. Он брался за многие дела, занимался сандаловым деревом, промыслом китов и тюленей, импортом свинины. Но к ноябрю 1812 года он сообщил Элизабет, что торговые предприятия поглотили все капиталы, которыми он распоряжался, и оставили его в большом долгу. Макартур часто сомневался в целесообразности ведения дел в колонии, но Элизабет успокаивала его и убеждала вернуться в Новый Южный Уэльс, чтобы умножить их состояние. Для возвращения Макартуру требовалось разрешение высшего руководства, и наконец, после длительных переговоров, он его получил при условии, что никоим образом не будет участвовать в политике и делах государства.

После возвращения Джона Макартура в колонию Элизабет отошла от активного управления семейными делами. Убедившись, что овечьи стада и пастбища процветают, Джон Макартур занялся строительством семейного особняка в поместье Камден Парк в соответствии со своими представлениями о статусе и подходящей ему роскоши. Элизабет стала больше времени проводить на Ферме Элизабет в Парраматте и в доме в Сиднее, в светском общении и воспитании детей. Взрывной характер Макартура и отсутствие серьезных политических дел и интриг привели к тому, что он сосредоточил свою негативную энергию на жене, подозревая и обвиняя ее в изменах. Последние несколько лет его жизни они фактически прожили раздельно. При этом она оставалась преданной мужу и уговаривала сыновей понять его и не поощрять его конфликтного характера.

Последним проявлением публичной активности Джона Макартура было участие в импичменте судьи Фрэнсиса Форбса в 1828 году, вслед за чем он, хотя и состоял в различных комитетах и предприятиях, но всё более номинально, был провозглашен сумасшедшим с «малой надеждой на восстановление». Умер Джон Макартур в апреле 1834 года.

Элизабет Макартур пережила его на шестнадцать лет, в течение которых она увидела поразительный успех экспорта австралийской шерсти в середине 1830-х годов. Сегодня ее именем назван Институт сельского хозяйства и улица в Сиднее, школа в региональном Новом Южном Уэльсе и парк в Парраматте.

Каторжанки

Эти краткие жизнеописания показывают, сколь интересными людьми были первые леди австралийской колонии в первые годы ее существования. Но всё же создается впечатление, что они находились за спинами своих мужей и ни в коей мере не были самостоятельными фигурами. Другое дело — каторжанки. Их самые разные характеры, усилия, работа, везение и невезение приводили к удивительным жизненным итогам, трагедиям или успехам, вплоть до самостоятельного восхождения на вершину колониального олимпа.

Мэри Брайан, урожденная Броуд (ок. 1765—?), была доставлена на южный континент на корабле «Шарлотта» Первого флота. Дочь моряка, семья которой была известна воровством овец, в 1786 году Мэри была осуждена на смертную казнь за грабеж. Наказание заменили семью годами высылки, и Мэри отправилась в колонию. Во время плавания она родила здоровую девочку, которую окрестили Шарлоттой — по названию корабля. А вскоре после высадки Мэри вышла замуж за Уильяма Брайана, рыбака, осужденного в Англии за сопротивление налоговым инспекторам и полиции. Мэри и Уильям содержались в одной и той же тюрьме в Экслере и на одной и той же плавучей тюрьме «Дюнкерк» в Плимуте, а затем на «Шарлотте», так что, по всей вероятности, Уильям Брайан и был отцом ребенка Мэри. В 1790 году родился их второй ребенок. Еще на «Шарлотте» Уильям Брайан был назначен следить за распределением провизии среди осужденных. В колонии он продолжил работать на ответственных должностях и вскоре обзавелся отдельным домиком. Его назначили и главой рыболовецкой флотилии колонии, но, уличив в продаже улова частным образом, приговорили к сотне ударов плетью и лишили должности. По всей видимости, это изменило его планы, и он стал раздумывать, как бы покинуть колонию. Администрация подозревала его в склонности к побегу, за ним внимательно наблюдали, тем не менее он сумел обзавестись провизией и морскими инструментами и даже собрать команду.

28 марта 1791 года, дождавшись темной ночи и улучив момент, когда в порту не было корабля, способного отправиться за ними в погоню, Уильям Брайан с женой Мэри и двумя маленькими детьми, а также семеро других каторжан вышли из залива на отремонтированном судне, принадлежащем губернатору. Это был хороший корабль, с новыми мачтами, парусами, веслами и с запасом провизии, что давало им шанс уйти от погони и добраться до цели — населенной земли за пределами колонии.

Беглецы направились вдоль побережья на север, а обогнув континент, на запад, к острову Тимор. Это было долгое и трудное путешествие. За 69 дней они прошли больше пяти тысяч километров по морю, по пути сделав несколько открытий — обнаружили уголь в австралийской земле, увидели несколько островов Барьерного рифа и, наконец, пересекли Арафурское море.

На Тиморе они сначала выдавали себя за выживших после кораблекрушения у берегов южного континента, но после допроса признались, что на самом деле сбежали из колонии. Беглецы были арестованы и в кандалах отправлены в Батавию (современная Джакарта). Условия их содержания были жестокими. Вскоре умер младший ребенок Мэри и Уильяма, затем сам Уильям. Во время следующего морского перехода умерла их дочь Шарлотта.

Наконец Мэри и четверо оставшихся в живых беглецов достигли берегов Англии. Их снова судили и в этот раз приговорили не к казни, но только к отбыванию предыдущего наказания. К этому времени их история бегства из колонии на крошечном судне стала известна газетам, и общественность обратилась к властям с просьбой о помиловании. И помилование было даровано! Неторопливое британское правосудие простило прегрешения Мэри в июне 1793 года, спустя полтора месяца после истечения ее семилетнего срока. Остальным четверым беглецам помилование пришло еще позже, в ноябре 1794-го.

Адвокат, вступавшийся за Мэри, продолжал помогать ей, когда она вышла из тюрьмы, до тех пор, пока она не уехала к родным в Корнуолл. Его небольшой подарок ей в ноябре 1794 года — последнее сохранившееся свидетельство о жизни Мэри Брайан, каторжанки и беглянки из молодой британской колонии.

Мэри Брайан послушно шла за своим мужчиной, не особенно отличаясь в этом от женщин из приличного общества, которые законно и признанно стали первыми леди колонии. Невозможно осуждать за это бывших каторжанок, существующих в патриархальной и жестокой среде. По крайней мере, нам известны некоторые факты их жизни, благодаря которым виден силуэт этих женщин. В этом смысле им повезло больше, чем сотням бессловесных служанок, фактически рабынь, удовлетворяющих потребности своего единоличного господина или же несчитанного количества мужчин во множестве публичных домов. Судьбы тех женщин были коротки и суровы, а их истории вовсе неизвестны.

Но были и другие судьбы — женщин, следовавших по собственному пути, оставивших скромный след или ставших легендами колонии.

Мэри Рейби (1777–1855), урожденная Хейдок, родилась в 1777 году в Ланкашире. Лишившись в раннем детстве родителей, она осталась на попечении бабушки, вскоре отправившей девочку в услужение. В 1790 году Мэри сбежала из хозяйского дома и украла лошадь. Причины и смысл этих действий не объясняются. Известно лишь, что при аресте она была одета как мальчик и назвалась именем Джеймс Берроу, но во время суда выяснилось, что это тринадцатилетняя девочка. Суд приговорил ее к семи годам колонии.

Мэри прибыла в Сидней на корабле «Ройал адмирал» в октябре 1792 года. Вероятно, почти сразу после прибытия ее взяли работать няней в дом майора Фрэнсиса Гроуза.

В сентябре 1794 года семнадцатилетняя Мэри вышла замуж за Томаса Рейби, молодого ирландца, служившего в Ост-Индской компании. Томас Рейби (1769–1811), по-видимому, первым поселился за пределами военного гарнизона. Сначала он приобрел землю на реке Хоксбери и занялся перевозкой зерна. К 1803 году он владел тремя фермами и тремя кораблями и в партнерстве с Эдвардом Уиллсом торговал на реках Хантер и Хоксбери углем, кедром, шкурами и пшеницей. Он также занимался промыслом тюленей в Бассовом проливе, а в 1807 году они купили шхуну «Меркурий» для торговли с островами Тихого океана и далее с Китаем и Индией.

Рейби старался держаться вдали от политики, что в это время означало — не участвовал в ромовом бунте и разбирательствах губернатора Уильяма Блая и его противников. Томас Рейби скончался в апреле 1811 года после долгой болезни, начавшейся с солнечного удара, полученного им еще во время службы в Индии.

После смерти мужа, а через месяц и его партнера по бизнесу Мэри Рейби осталась с семью детьми и обширным торговым делом. Она не была в этом новичком: при жизни мужа Мэри владела и управляла гостиницей, а также делами мужа во время его поездок. Теперь ей пришлось взять бизнес навсегда в свои руки.

Но если мужчины ожидали от нее женской мягкости, они ошибались. Когда Мэри Рейби нужно было добиться выполнения бизнес-обязательств, она могла действовать чересчур прямолинейно. Так, в мае 1817 года суд признал ее виновной в нападении на одного из должников.

Мэри Рейби приходилось конкурировать с американскими, китайскими и индийскими торговцами, и она показала, что способна вести дела на международном уровне. В 1812 году она открыла склад на Джордж-стрит в центре Сиднея и купила еще один корабль, а в 1817-м — еще один, под названием «Губернатор Макквори».

Постепенно Мэри Рейби стала богата и заслужила уважение в колонии. Губернатор Лахлан Макквори благоволил к ней, видя в ней пример успеха своей политики интеграции бывших заключенных в общество. Когда в 1817 году Макквори учредил независимый банк Нового Южного Уэльса, среди первых шести акционеров — основателей банка был он сам, его жена Элизабет, а также Мэри Рейби. Действовать банк начал в особняке Мэри Рейби, расположенном в Сиднее около мест, сегодня называемых площадь Макквори и площадь Рейби.

К 1820 году имущество Мэри Рейби оценивалось в 20 000 фунтов. Ей принадлежало семь ферм в Хоксбери и около 400 гектаров земли. Когда губернатор Макквори собрался покинуть Сидней, Мэри объявила, что продает свое имущество и возвращается в Англию. Она действительно уехала вместе с двумя дочерьми и даже доехала до родной деревни, где и родные, и общество встретили ее с восхищением. Но уже в следующем году Мэри с дочерьми вернулась в Сидней и продолжила заниматься бизнесом.

Интересно, что в переписи населения 1828 года она описала свой статус как «приехала свободной в 1821 году».

В поздние годы жизни Мэри Рейби вкладывала деньги в городскую недвижимость и к 1828 году построила «много элегантных и солидных зданий на площади Макквори и по улице Джордж-стрит». Постепенно Мэри Рейби отошла от активных дел и жила на инвестиции. Она участвовала в жизни церковного сообщества, занималась благотворительностью и образованием.

Мэри Рейби жила в сиднейском районе Ньютаун до своей смерти от воспаления легких в мае 1855 года. Умная, решительная женщина с сильным самостоятельным характером, она имела репутацию самой успешной бизнес-леди колонии. А ее старший сын с 1876 по 1877 год был премьер-министром Тасмании.

С 1994 года лицо Мэри Рейби изображено на обороте двадцатидолларовых австралийских банкнот. Существует несколько книг, написанных по мотивам ее жизни, впрочем, они не всегда точны в описании фактов ее биографии.

Если Мэри Рейби вела бизнес на международном уровне и стояла у истоков австралийской банковской системы, Молли Морган, урожденная Мэри Джонс, занималась куда более скромными делами. Однако легенда о ней, возможно, сияла еще ярче. Как и Элизабет Макартур, Молли Морган (1762–1835) прибыла в Новый Южный Уэльс на корабле «Нептун» Второго флота. Мэри была одной из 78 женщин-заключенных, перевозимых на корабле. Только в отличие от Элизабет у нее не было мужа-офицера, который добился бы сносных условий перевозки.

Мэри Джонс появилась на свет в январе 1762 года в деревне графства Шропшир. Она была из простой семьи, ее отец зарабатывал на жизнь ловлей крыс и поденной работой. Она сама выбрала себе имя Молли и предпочитала, чтобы ее называли так. Девушка выучилась на портниху, родила ребенка, а затем вышла замуж за плотника Уильяма Моргана и родила еще двоих законных детей. В августе 1789 года ее обвинили в краже конопляной пряжи стоимостью в несколько шиллингов. Собственно, за воровством пряжи застали обоих — Молли и Уильяма, но Уильям ускользнул от констеблей и суда. А Молли осудили на четырнадцать лет колонии. Пораженная тяжестью наказания, она попыталась покончить с собой. Ее вытащили из петли и отправили в Новый Южный Уэльс, в то время как муж и дети остались в Англии.

Считается, что Молли потребовалось проявить «женскую расположенность» к офицерам корабля, чтобы получить чуть лучшее питание и условия проживания во время путешествия. Как бы то ни было, она избежала гибели и в июне 1790 года ступила на берег Ботани Бей.

Спустя три года ее муж Уильям снова попался на воровстве и в этот раз был осужден и отправлен в колонию. Молли получила разрешение присоединиться к нему, и, как семейная пара, они стали жить вместе не в тюрьме, но под надзором. Вначале они работали как заключенные на благо колонии, но вскоре Молли получила «отпускной билет», и они вместе с мужем открыли небольшой магазин.

Впрочем, на относительной свободе семейная жизнь не задалась. Муж обвинил Молли в кокетстве с другими мужчинами и оставил ее. А Молли решила сбежать из колонии, чтобы вернуться к детям, после высылки Уильяма оставшимся без присмотра.

Вероятно, она снова применила свое женское очарование и добилась благосклонности капитана корабля «Резолюшн». В ноябре 1794 года вместе с тринадцатью другими заключенными ей удалось сбежать из колонии. Когда Молли и других каторжников хватились, в гавань отправили лодку обыскать рыболовецкие корабли «Резолюшн» и «Саламандра», на борту которых, как предполагалось, прятались беглецы. Но «Саламандра» ушла в море с несколькими сбежавшими, а капитан «Резолюшн» заставил разыскивающий отряд покинуть корабль и затем оставался в бухте, подбирая шлюпки с беглецами.

В итоге они покинули Новый Южный Уэльс и добрались до Плимута. Там Молли нашла своих детей и снова стала работать портнихой. Она еще раз вышла замуж, за литейщика Томаса Мирса, не сообщив о живом первом муже. Впрочем, пока она отсутствовала, Уильям Морган тоже завел новую семью и детей.

Но Молли не удалось прожить долго и счастливо и с новым мужем. В 1803 году, после пожара в доме, Томас Мирс обвинил ее в поджоге, и суд снова приговорил Молли к отправке в колонию.

Во второй раз она, теперь под именем Мэри Мирс, прибыла в залив Ботани Бей в июне 1804 года на корабле «Эксперимент». Снова путь Мэри лежал на женскую фабрику, но она быстро ее покинула, приобретя покровителя Томаса Бирна. С ним Молли фактически снова обрела свободу и самостоятельность. А через несколько лет получила грант на небольшой участок земли неподалеку от Парраматты, а также стадо коров.

К этому времени она жила самостоятельно и трудилась на себя. Дерзости при защите собственных интересов ей было не занимать. В августе 1810 года она подала иск против некого Джеймса Пендерграсса с требованием вернуть 100 бушелей пшеницы, за которые она ему заплатила 50 фунтов. Она выиграла дело и получила компенсацию в 60 фунтов и оплату судебных издержек.

В марте 1814 года, когда ей было 52 года, Молли снова оказалась под судом. Ее обвинили то ли в присвоении государственной коровы в личное стадо (только высокопоставленные чиновники, как Филипп Кинг, могли это делать безнаказанно), то ли в покупке коровы, украденной из государственного стада, то ли просто в том, что она подоила эту злосчастную корову. В разных источниках дается разная информация об этом инциденте. Наказания за подобные правонарушения были суровыми, и Молли приговорили к отправке в поселение Ньюкасл к северу от Сиднея на семь лет каторжных работ. При этом человек, укравший корову и приведший ее к Молли, был осужден только на три года.

В апреле 1814 года Молли доставили в Ньюкасл на корабле «Эндевор». В поселении она познакомилась с Томасом Хантом, осужденным за кражу и разбой на пожизненную высылку в колонию. Томас не слишком старательно выполнял указания начальства, и за пренебрежение работой суперинтендант отправил его дальше, в исправительное поселение Ньюкасл. Через некоторое время Томас получив «исправительный билет» и остался в том же поселке, уже не как заключенный, а как свободный поселенец.

Жизнь Молли в следующие пять лет не богата событиями. Во всяком случае такими, которые остались бы в летописях колонии. Она жила, трудилась, послушно выполняла распоряжения начальства, и в 1819 году в числе группы из двенадцати «исправившихся заключенных» Молли наконец получила свой «отпускной билет» из рук губернатора Макквори.

Ей выделили несколько акров земли в Мейтленде, к северо-западу от Ньюкасла. Молли стала четвертым человеком и единственной женщиной, которому была предоставлена земля в этом поселении. Она лично трудилась на своем участке и постепенно стала получать неплохой урожай. Молли открыла винный магазинчик, который становился всё более прибыльным по мере развития поселения и расширения речного судоходства. В течение ряда лет район земли, где находилась ферма и винный магазин Молли, стал называться «равниной Молли Морган», а дорога от поселения до городка стала носить ее имя.

В 1822 году шестидесятилетняя Молли получила окончательную полную реабилитацию и свободу. И в марте 1822-го, спустя восемь лет знакомства, она вышла замуж за Томаса Ханта, в то время тридцатилетнего. К этому моменту они с Молли владели имуществом в шесть лошадей и 120 коров. В январе 1823 года Томас подал губернатору заявление об освобождении. Оно было одобрено, и Молли вместе с мужем получили возможность свободно обрабатывать собственную землю и вести бизнес.

В ноябре 1823 года губернатор Брисбен, впечатленный успехами Молли, позволил ей арендовать 64 гектара земли и, используя труд заключенных, очистить землю для разведения культурных деревьев. Когда Молли справилась с заданием, она приобрела еще 82 гектара и построила гостиницу в центре города Мейтленда.

Жизнь в поселении была непростой. Дома поселенцев представляли собой хлипкие хижины в густых зарослях австралийского кустарника, так что случившееся в 1829 году наводнение едва не уничтожило их. Вода достигла черепицы одного из домов поселения и дошла до подоконника дома Молли.

Она продолжала тяжело трудиться. И к середине 1820-х Молли Морган стала богатой и известной женщиной. Газета «Австралиан» называла ее одной из крупнейших землевладельцев на реке Хантер. По мере того, как население Мейтленда росло, Молли разделила землю, выданную ей в аренду, на участки и стала продавать, что, вообще говоря, было нарушением закона о собственности. Позже это вызвало многочисленные юридические проблемы, и в этих разбирательствах Молли потеряла большую часть своего состояния и заложила остальное.

И всё же она оставалась великодушной и сострадательной женщиной: в 1827 году она пожертвовала 100 фунтов стерлингов на строительство школы, также построила больницу или же переделала часть своего дома под больницу. Молли Морган стала лицом поселения и одной из самых успешных его жителей. Ее называли Королевой Хантер Велли и Королевой Хантер Ривер.

Молли Морган, каторжанка, рецидивистка, побывавшая замужем несколько раз без расторжения предыдущего брака, умерла 27 июня 1835 года. В некрологе, опубликованном в газете «Австралиан», говорилось, что она многократно проявляла милосердие ко всем окружающим, а поселенцы 1820-х годов будут хорошо помнить ее, так как многие не справились бы с проблемами в те трудные времена без ее помощи.

Это истории практически обо всех известные женщинах, приехавших в британскую колонию Нового Южного Уэльса в первые, самые трудные годы ее существования. Но рассказ о женщинах Австралии был бы неполон без тех, кому не требовалось пересекать океан, кто рождался и жил на континенте, вслед за многими поколениями аборигенов.

И снова, как и в случае белых женщин, из тысяч женщин-аборигенов известны имена лишь нескольких, тех, кто тем или иным образом взаимодействовал с прибывшими белыми.

Аборигенки

Если администрация колонии рассматривала каторжан как объект перевоспитания трудом и рабочую силу для строительства нового общества, по сути — рабов, вплоть до момента помилования, когда они обретали права граждан колонии, к аборигенам отношение было гораздо хуже — их считали дикарями, которых в лучшем случае следовало обратить в христианскую веру и приобщить к благам цивилизации, а обычно — использовать как скот и истреблять при неповиновении. Хуже всего дела аборигенов обстояли на острове Тасмания, где они поначалу оказывали сопротивление и в итоге были уничтожены практически все до единого.

Еще страшнее история тасманийской аборигенки Тариноререр (1800–1831), родившейся в заливе Иму Бей. Тариноререр принадлежала к племени томмегин. Когда она была подростком, ее похитили аборигены другого племени, чтобы продать охотникам за тюленями на островах пролива Басса. Девушка жила с охотниками, приняв имя Валир. Она выучилась английскому языку и — что еще важнее — научилась обращаться с огнестрельным оружием. Если аборигенские женщины были бессловесным товаром, используемым для всех видов работ, их унижали, били, насиловали и обменивали на другие товары, животных и услуги, то Тариноререр стала той, кто не покорилась.

В 1828 году Тариноререр удалось сбежать от охотников за тюленями и вернуться в родные места на севере Тасмании, где она собрала группу аборигенов, мужчин и женщин разных племен, и призвала их обратить оружие против завоевателей.

Она хорошо освоила практику огнестрельной стрельбы и приказывала своим воинам атаковать «лута тавинов» (белых людей) в моменты, когда те перезаряжают свои ружья и не могут снова стрелять. Она также обучила своих воинов партизанским методам, и они уничтожали основу животноводства колонистов — их овец и быков.

Пытаясь поймать Тариноререр, Джордж Робинсон узнал от охотников за тюленями, что «амазонка Тариноререр» вставала на вершину холма, управляя атакой аборигенов, кричала оскорбления колонистам и вызывала их подойти ближе и кинуть в нее копье. Известна ее фраза о том, что «ей нравятся белые люди так же, как ей нравятся черные змеи». По крайней мере, несмотря на смертельный яд, черная змея не устраивает массовую резню, пытки, заточения и истязания, не захватывает мужчин в рабство и не отдает девочек на пользование охотникам за тюленями.

Робинсон гонялся за Тариноререр, но она ускользала от него. А в сентябре 1830 года его отряд едва не попал под атаку ее воинов.

К этому времени среди других аборигенов случилась междоусобица, Тариноререр был брошен вызов, и она ускользнула от побоища вместе со своими двумя братьями и двумя сестрами, но была захвачена охотниками за тюленями. Ее снова отправили на остров Берд ловить тюленей и птиц. На новом месте заточения она скрыла, кто она такая, и назвалась именем Мэри-Энн. Ее забрал себе Джон Вильямс, известный как Джек с острова Норфолк. Тариноререр жила с ним, вместе с другими колонистами и аборигенскими женщинами, на острове Форст.

В декабре 1830 года Тариноререр обвинили в попытке напасть на одного из охотников за тюленями и отправили на остров Свон, где ее опознали другие аборигенские женщины. Личность Тариноререр установили. Робинсон был в восторге — ему наконец удалось схватить ту, кого он считал «вопросом, имеющим первостепенное значение для мира и спокойствия в районах, где она и ее грозные помощники столь явно проявили свою бессмысленную варварскую агрессию».

Робертсон радовался, что ему сопутствовала «большая удача, что эту женщину задержали, остановив ее убийства… Страшные злодеяния, которые она еще могла бы совершить, были бы куда более ужасными, чем можно себе представить». В феврале 1831 года он писал в дневнике, что «почти все разбойные нападения на различные поселения» были связаны с воинами Тариноререр. Он также считал ее ответственной за убийства других аборигенов. Робинсон боялся, что она учинит восстание, и запер ее в одиночную камеру.

Тариноререр держали в заточении на острове Ган Карриадж (Ванситтарт), пока она не заболела смертоносным гриппом, принесенным белыми, и умерла 5 июня 1831 года.

В течение долгих лет государственные историки и общество игнорировали храбрость и отвагу Тариноререр и не включали рассказ о ней в историю Австралии. Лишь недавно о борьбе Тариноререр стало известно не только архивным специалистам — ее история получила распространение в стране и мире. Тем не менее памятников и мемориальных мест, названных ее именем, пока не существует.

Помимо практически полностью уничтоженных аборигенов Тасмании, были и аборигены, имевшие несчастье родиться на континенте, на территории, внезапно ставшей Новым Южным Уэльсом. Материковые аборигены отличались бо́льшим дружелюбием и были настроены на мирные отношения с пришельцами. Кора Гусберри (1777–1852), называемая также Королева Гусберри, родилась за десяток лет до прибытия Первого флота, на земле племени мурро-оре-диал, к югу от залива, получившего название Порт Джексон. Кора была дочерью главы племени мурубура, по которому позже был назван один из районов Сиднея — Марубра.

Племя мирно сосуществовало с колонией, и с разрешения администрации колонии Кора Гусберри вместе с подругами, а потом со своим сыном разбивали лагерь в центре города и устраивали показательные выступления по метанию бумеранга или продавали рыбу и устриц. Кора также демонстрировала, как бросать копье, и, по воспоминаниям капитана Джона Нортона, в 1815 году бросила тяжелое двухметровое копье на расстояние более ста метров. Вдохновленный демонстрацией, Нортон попробовал кинуть копье сам и, конечно, превзошел аборигенку, бросив легкое копье на 150 метров. Он нашел метание копья полезным и забавным занятием, расширяющим грудную клетку и разрабатывающим мускулатуру, и даже объявил об учреждении соревнования с призами победителям в трех категориях.

На годы Кора превратилась в городскую достопримечательность. Одни говорили, что она разгуливала по городу в чем мать родила и одной старой соломенной шляпке. Другие рисовали ее как на карандашном портрете Чарльза Родиуса 1844 года — в скромном платье в европейском стиле и завязанном под подбородком платке. Однажды она даже попала в светскую хронику, посетив прием в Доме правительства в июле 1844 года, также в соломенной шляпе и в «розовом платье любопытной выделки» со «знаком ее племени в форме полумесяца, подвешенным на медной цепочке к ее черной шее».

«Знак племени» был нагрудным знаком в форме полумесяца, подаренным ей, как и ее мужу, аборигену Бунгари, еще губернатором колонии Лахланом Макквори. Губернатор надеялся таким образом выделить, возвысить избранных аборигенов и, представив их как аборигенских королей и королев, приблизить к белым колонистам. У губернатора были добрые намерения, он стремился поощрять дружбу между народами и преданность аборигенов колонистам. По свидетельству капитана Беллинсгаузена, который во время путешествия к Антарктиде в 1820 году останавливался в Сиднее и встречал там Бунгари и его другую жену Матори, Макквори надеялся убедить Бунгари в «преимуществах цивилизованного образа жизни», чтобы тот, в свою очередь, убедил остальных аборигенов. Губернатор даже подарил Бунгари с семьей лодку и небольшой домик с землей в районе залива Брокен Бей и присвоил Бунгари должность вождя, мало или никак не ценимую самими аборигенами.

В аборигенской культуре не глава чужого народа единолично, но совет стариков племени выбирает, кто является вождем. Так что для аборигенов выданные губернатором медальоны ничего не значили.

С другой стороны, колонисты не торопились дружить с аборигенами и видеть в Коре титулованную особу. Напротив, о ней писали как о «старухе, пропахшей рыбным жиром, она была воплощением уродливости, но встречаясь с кем-то в лесу, всегда требовала поцелуя». Так что колонисты не спешили видеть в них свободных, равных себе людей, но скорее прирученных диких зверей, беззубых и забавных.

Бунгари тоже не стал примером достойного аборигена по рецепту Макквори. Фермерству и тихой сельской жизни он предпочитал город с легким доступом к рому и табаку. Его жены следовали за ним. Наловив рыбы, они спешили в колонию, чтобы сдать положенную за подаренные лодки долю улова, а затем обменивали остальную рыбу на табак и спиртное, которые благополучно выкуривали и выпивали тем же вечером, прямо на площади, с ссорами и драками между собой. Побои, которые получал сам Бунгари, свидетельствовали об отсутствии уважения к нему как к предполагаемому вождю племени.

Кора Гусберри прожила довольно долгую жизнь, всё также часто появляясь на улицах Сиднея и после смерти мужа, со своей глиняной трубкой, головным платком и предоставленным государством одеялом. В июле 1845 года Кора Гусберри проводила экскурсии, показывая аборигенские наскальные рисунки и обменивая «все знание ее отца» на муку и табак.

Хозяин одной из сиднейских гостиниц годами разрешал ей ночевать там в обмен на представления на площади. В июле 1852 года в этом номере гостиницы ее нашли мертвой. Пресса сообщила, что она пила там накануне вечером, а врач выписал свидетельство о смерти от естественных причин, в связи с возрастом. Кору Гусберри похоронили в пресвитерианской части старого сиднейского кладбища.

От знаменитой аборигенки остались ее кружка для рома и подаренный губернатором нагрудный знак с надписью «Кора Гусберри, свободный человек, племя Бунгари, Королева Сиднея», находящиеся теперь в сиднейском музее.

Мир британской колонии Нового Южного Уэльса создали мужчины, военные и чиновники, на чужой, чуждой им земле неизведанного континента. Это был патриархальный мир — а героини историй были женщинами. Это был мир империалистический — а они оказались по своей воле, вслед за мужьями, или же по решению суда на его периферии, в колонии. Этот мир строился белым человеком — для тех из них, кто были аборигенками, он внезапно оказался захвачен и завоеван безжалостной сильной сторонней властью.

В создании колонии участвовали сотни женщин, но большинство из них ушли незамеченными. У каждой из женщин, чьи имена сохранились, своя история, свой путь в патриархальном, белом, британском империалистическом мире. В последние годы интерес к их историям растет. Исследователи находят в государственных и личных архивах всё новые женские имена и восстанавливают биографии женщин Австралии. История имеет фрактальную природу — чем больше в нее вглядываешься, тем больше находишь, даже на забытых, покрытых пылью страницах.

Здесь рассказаны истории женщин первых, самых трудных десятилетий колонии: женщин белых и аборигенок, каторжанок и благородных дам, которые посвятили себя семье, работе или бизнесу, — морячке, охотнице, фермерше, владелице гостиницы и торговой лавки, торгового дома и акционерке банка, светской даме, благотворительнице. С развитием колонии, во второй трети XIX века, число сохранившихся женских имен увеличивается, а их профессиональные занятия становятся разнообразнее.