О самом главном. Зачем нужны автобиографии и автоэтнографии

Автобиографии интересны с любой точки зрения. Если рассматривать их как схему жизненного пути, оттуда можно смело черпать вдохновение и советы, как добиться того же, что и авторы. Если же смотреть на них как на дневники, то можно просто получать удовольствие от возможности узнать сокровенные стороны тех людей, о которых мы на самом деле ничего не знаем.

В то же время кажется, что автобиография — это самый ограниченный и ненаучный из всех нехудожественных литературных жанров. Если автор/ка знаменит/а — Генри Форд, Джейн Фонда, Уинстон Черчилль, Мадлен Олбрайт, — возникает ощущение, что такой многостраничный нарциссизм (обычно приправленный к тому же различными мудростями и заезженными «правилами жизни») может только рассказать о конкретной персоне, но не научить чему-либо. А если об авторе/ке никто и не слышал, то это уж тем более никому не нужно. Однако автобиографическая литература может быть действительно ценной и для отдельных читателей, и для развития академической или научной мысли — например, в антропологии.

Сплетни или исторический фон?

Зачем нужны автобиографии? Самый простой и поверхностный ответ — чтобы удовлетворять любопытство: нам всегда интересны подробности жизни знаменитостей. В этом случае автобиография не обязана быть научной или даже правдивой: часто хочется узнать, например, что именно условный Златан Ибрагимович думает о самом себе, или просто о пикантных деталях быта музыкантов рок-группы Motley Crue из первых рук.

Однако мало кто скажет, что дневник Анны Франк важен из-за самой девочки — всё как раз наоборот.

Кроме развлекательной ценности сплетен автобиография по умолчанию содержит исторический контекст, в котором проходит жизнь автора. Любые события обусловлены не только волей создателя/ницы, но и общим социополитическим контекстом, в котором он/а находится. Такой исторический аспект даже заметнее в тех текстах, которые не создавались с познавательной целью, но со временем ее обрели. Взять ту же автобиографию Motley Crue «Грязь»: с каждым годом она всё больше напоминает подробный справочник о том, как не нужно себя вести в эпоху #MeToo, нежели шокирующие рассказы о выходках звезд 1980-х.

Рассказ о себе как научный метод

Всё достаточно очевидно, когда дело касается автобиографии как произведения популярной или повседневной культуры. Но переход текста «о себе любимом» в статус серьезного антропологического или этнографического метода кажется немного подозрительным. Такой субъективный способ изложения вызывает резонный скепсис: автобиографии нарушают основной принцип эпистемологии: «познающий субъект должен отличаться от познаваемого объекта». Люди предвзяты по отношению к себе — соответственно, возникают вопросы: не будет ли объективная третья сторона лучшим рассказчиком чьей-либо истории, чем ее участники/цы? И почему же тогда количество автобиографических работ с академическим или научным уклоном только увеличивается?

Действительно, в академической сфере растет не только количество, но и популярность автобиографий и автоэтнографий (автобиографически поданных рассказов об определенной части жизни автора). И на это есть историческая причина. В прошлом стандартная антропологическая работа создавалась по методическому шаблону: ученый находился в близком контакте с исследуемой группой людей (часто это были коренные народы), собирал о них информацию — самостоятельно и/или с помощью различных опросов и интервью — и затем описывал это, используя или создавая новые теоретические формулировки.

С одной стороны, такой метод максимально близок к «объективному» способу исследования с участием людей. С другой — никакая научная работа не может быть полностью независимой от личности ее автора/ки. Даже в технических науках существует предвзятость. Сам выбор темы исследования субъективен и определяется исключительно тем, насколько велик спрос на нее в научных кругах в контексте определенного института, страны, эпохи и т. д.

Именно это понимание исследователя как субъективного и вписанного в контекст общества благодаря его/ее полу, возрасту, расе и т. д. заставило ученых пересмотреть свои взгляды. Если ранние антропологи могли свободно путешествовать по миру и описывать встреченных ими людей как диковинных или любопытных, то постколониальные исследователи стали относиться к такому подходу скептически. Традиционные антропология и этнография и их будто бы зоологический интерес к этническим группам стали заметно попахивать евроцентризмом и консервативно-снисходительным отношением западного мира к иноземцам. (По тем же причинам автобиографический подход стал впоследствии популярным и среди феминисток.) Это вызывало так называемый кризис репрезентации: у исследуемых людей не было голоса в научном мире и они могли лишь надеяться, что те, кто расскажет о них на Западе, будут к ним благосклонны.

Антропология смогла преодолеть кризис репрезентации, сместив акценты с исследования другого как «чужака» на личность самого/й автора/ки: в конце концов, повредить негативным автобиографическим исследованием можно только себе.

Именно таким образом автобиографические и автоэтнографические работы постепенно стали появляться в науках. Изначально это были исследования определенных этнических (или других) групп, которые проводили ее же члены, а затем работы, сосредоточенные исключительно на личности их авторов/к.

Воспринимать такое явление как шаг назад, вызванный политическим развитием современного общества, было бы ошибкой: то, что фокус исследования сместился на самого/му исследователя/ницу, не означает, что больше нельзя наблюдать и документировать быт других людей. Эти «другие люди» уже включены в любую автобиографию или автоэтнографию — ведь любой/ая автор/ка по умолчанию идентифицирует себя как представителя/ницу тех или иных гендерных, расовых, этнических и классовых групп и тем самым является как минимум одним из воплощений их интересов и характеристик. Как писал ученый Вольф-Майкл Рот, «авто/биография… — это всегда также и биография, модель истории жизни не только Другого, но и обобщенного Другого; авто/этнография… — это всегда также и этнография».

Иными словами, каждый раз, когда ваша тетя пишет длинный пост на фейсбуке о своей поездке за границу, она пишет не только о себе и своем отпуске, но и рассказывает об уникальном сочетании культурно-общественных групп, представительницей которых она является. Хорошо ли она их репрезентирует — судить читателю.

Анализируй это

Если отбросить иллюзию объективности традиционной антропологии, выяснится, что у автобиографического подхода есть множество преимуществ перед стандартными методами исследований. Например, в условиях наблюдения или интервью обычный человек всегда ведет себя неестественно, но если исследование сфокусировано на себе самом/й вместо кого-либо другого, такой проблемы не возникает. Человек постоянно находится рядом с собой, и если он умеет рефлексировать, то может получить полную перспективу на его быт и идентичность. Более того, возможность зафиксировать свою повседневную жизнь со всеми ее сложностями и прелестями очень важна: так общество может узнать об институционализированных препятствиях, стоящих перед различными социальными группами (например, перед ЛГБТ-сообществами).

Известно, что рефлексивное творчество может стать катарсисом для его автора/ки. Многие антропологи и этнографы пользуются этим и убивают сразу двух зайцев, когда описывают свой травматический опыт автоэтнографически: в одном тексте они могут и позволить себе некоторую терапию, и проанализировать важное для них событие с помощью существующих научных теорий. Такой формат популяризовала в том числе известная американская ученая Кэролин Эллис. Ее первый важный автоэтнографический труд Final Negotiations: A Story of Love, and Chronic Illness подробно описывал ее опыт заботы о муже, умирающем от эмфиземы легких.

Для некоторых исследователей автоэтнографии — это способ изучить разрыв между академическими теориями и их реальной жизнью.

Многие из нас, например, охотно критикуют капитализм, но при этом нежно относятся к своим новым дорогим кроссовкам, сшитым за десять рублей в Юго-Восточной Азии. И хотя целью автоэтнографии, конечно, не должна быть культивация ненависти к самому/й себе, такая интроспектива позволяет заметить зазор между нашими убеждениями и действиями.

Пожалуй, главный плюс автоэтнографического метода состоит в его уникальном взаимоотношении с читателями. Если стандартный научный текст пытается поддержать свою объективность и обращается к аудитории с некой индифферентностью, то автобиографическая или автоэтнографическая литература требует от читателей прямого взаимодействия с текстом.

На претензии, что в автобиографиях субъект и объект познания сливаются, научное письмо «о себе» дает хороший ответ: субъект-исследователь таких работ на самом деле не автор/ка, а сам/а читатель/ница.

Таким образом, применимость каких-либо автоэтнографически выработанных теорий или наблюдений оценивает уже не сам/а автор/ка, а человек по другую сторону текста. Если размышлять в таком ключе, то классическая и очевидная критика автобиографического метода как нарциссического выглядит немного несообразно: неужели традиционное неписаное заявление научных текстов о собственной объективности и правоте является менее самовлюбленным?

Все эти преимущества относятся не ко всем текстам, посвященным собственному опыту автора/ки. Конечно, плохая автобиография может оказаться и нарциссической, и абсолютно бесполезной в научном мире. Более того, подобные тексты «о себе» всегда создают огромную неловкость, когда дело касается их критики: как можно высказать честное мнение по поводу того, что так важно и близко их создателям/ницам?

Безусловно, автоэтнографии и автобиографии — это не мастер-ключ к любым вопросам и дисциплинам. Несмотря на легкость и относительную новизну такого метода, наука не нуждается в нем постоянно — иной раз математическая теорема вряд ли станет лучше от авторской рефлексии. Однако в повседневной жизни автобиографические рассказы могут быть очень ценными. Не стесняйтесь писать о себе, будь то в терапевтических или образовательных целях или о походе в магазин и о путешествии вокруг света.