«Мы свободные люди, ничье финансирование нам не нужно». Как устроена Бакшевская Масляница, секретный праздник энтузиастов русской культуры в подмосковных лесах — с драконами, снежными боями и летающими девушками
Кто из нас не мечтал забыть о существовании телефона, ощутить единение с веселой толпой, слиться с природой и историей и познакомиться с обаятельными людьми, для социализации с которыми не нужен алкоголь и другие стимуляторы? Мечтали многие, а удалось лишь нашему специальному корреспонденту Агате Коровиной, которой в результате знакомства с фольклористом перепало приглашение на праздник вдали от всех, с песнями, баранками, гигантским чайником, борщевичным чудовищем и даже возможностью подраться с другими девушками так, как это делали наши сестры-славянки. Читайте ее репортаж о пережитом и смотрите картинки, за которые мы благодарим участников этого чудесного хэппенинга в раменских лесах.
Что такое Бакшевская Масляница и почему членство в МГО ВООПИиК — гораздо более интересная затея, чем кажется, вы можете почитать в этой исторической вводке, кликнув на нее. Если жаждете веселья и красивых картинок, просто читайте дальше.
«Все началось с кризиса советской идентификации», — так сказали мне фольклористы, которые бывали еще на первых Бакшевских Масляницах. Мол, в 1970-80-е, когда публиковать что-либо без разрешения Главлита было нельзя, авторская песня запрещалась, а мемуары Брежнева входили в школьную программу, в некоторых людях созрело желание решать что-то самостоятельно и вообще понять, кто они такие и что скрывается за словом «советский человек».
Искали это понимание по-разному. Кто-то дискутировал на кухне, кто-то писал песни про перестройку, которая идет по плану, а кто-то начал больше интересоваться историей и культурой родной страны. Примерно в это время при Обществе охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК) появилось общество добровольных помощников реставраторов «Рождественка». По выходным они выезжали разбирать завалы в церквях, восстанавливать эти храмы, слушать песни деревенских бабушек, и находили в этом отдушину.
Что было дальше — есть несколько версий. Одни говорят, что помощники реставраторов решили устроить фольклорный праздник по старинным канонам и устроили, другие — что просто соорудили снежную крепость ради забавы и ради забавы взяли ее штурмом, а потом, поскольку это оказалось весело, строили и штурмовали ее ежегодно.
Бакшевская масляница существует уже 36 лет. За это время она не стала отдельной организацией и ни в какую организацию не вошла. Это по-прежнему сообщество энтузиастов, главная площадка которых — группа во ВКонтакте, а единственный заработок — продажа самодельных нашивок с отсылкой к празднику.
Первые три года масляницу проводили рядом с Новым Иерусалимом под Истрой. Потом организаторов оттуда выгнали, и было решено проводить масляницу каждый год в новом месте. С каждым годом она росла: подтягивались этнографические ансамбли, фольклористы, антропологи, многие из них брали своих студентов, друзей, детей, и уже в 1990-е здесь было несколько тысяч человек.
По традиции, о месте проведения до последнего момента никому не сообщают, а когда уже можно, передают информацию только своим, запуская сарафанное радио. Это сделано, объясняют организаторы, чтобы приходили порядочные люди, чтобы не было алкоголиков и хулиганов.
А называется масляница так так в честь Михаила Бакшевского — одного из волонтеров, который внес большой вклад в создание праздника.
«Да что там, в этой Гжели?» — спрашивает озадаченная женщина в окошке, печатая мой билет на электричку. «Масленица одна», — отвечаю я, хватаю билет и бегу искать нужный путь, на что у меня остается две минуты. Тем же заняты еще несколько десятков человек, на шеях которых болтаются связки сушек и баранок.
Пробираясь по вагону в поисках места у окна, встречаю актера Александра Паля с его девушкой в компании ребят, которые явно едут на масленицу. Сажусь где приходится и выжидаю. Спустя полчаса ненавязчивого визуального анализа устанавливаю, что это не Паль, а человек, очень на него похожий, но про себя отмечаю, что стала больше уважать Александра. Нахожу симпатичной и его девушку. Через пять часов я буду с ней бороться, но я этого пока не знаю.
На станции Гжель из поезда выходит толпа людей с сушками и баранками, почти у каждого на щеках — нарисованный румянец или солнышко, многие в платках и сарафанах, надетых на прямо куртки. Лица интеллигентные и жизнерадостные.
«В прошлом году снега вообще не было, поэтому стояли белые ведра, и на них было написано «Снежная фигура 1», «Снежная фигура 2», — говорит кому-то парень, за которым я увязалась, спускаясь с железнодорожной платформы.
Бакшевские Масляницы проводятся далеко от поселений. Этому, по словам энтузиастов, есть две причины: не досаждать местным и чтобы участники во время похода настраивались на волну праздника. В этот раз расстояние было мизерным — два километра, обычно — около шести.
Я спрашиваю попутчиков, настраивает ли их на праздник несколько километров пешей прогулки сквозь снега, но они от разговора уходят. Так удается подтвердить, что действительно праздник для своих, а я на нем чужак.
Мимо пробегает парень в легком пальто, сворачивает с тропинки, пытаясь срезать, и проваливается глубоко в снег. «У самурая нет цели, только путь. Хотя и путь у тебя г…», — упавшим голосом произносит его друг и продолжает движение по тропинке, над которой висят указывающие направление пластиковые мандалы.
Начинает доноситься пение. Мы поворачиваем в последний раз и видим громадную стену, построенную из снежных блоков. Границы ворот обозначают вкопанные вверх корнями деревья, это похоже на вход в потусторонний, изнаночный мир. «Я как будто в фильме «Солнцестояние», — шепчет девушка, идущая рядом. Я улыбаюсь ей на это, ее же лицо остается неподвижным.
«Зона для мата! Выражайтесь здесь, чтобы не выражаться на поле!» — кричит ряженый. Впереди меня толпа просачивается сквозь ворота, что-то громко напевая и танцуя. Я прилипаю к группе и тоже начинаю пританцовывать, но тут прямо передо мной опускается метла.
Женщина в платке нежно заглядывает мне в глаза и спрашивает: «А вы что нам приготовили? Что споете?». Отвечаю, что ничего. «Тогда вам туда», — она указывает на узкий проход в стене, больше напоминающий дырку. Дырка оказывается туннельчиком метра в два длиной. Ползу.
Как только моя голова показывается на той стороне, на нее сваливается куча снега — на стене стоит страж с лопатой, который наказывает всех, кто отказывается петь. Жду следующую жертву. Появляется голова в синей шапочке. Голова весело кричит: «Я родился!» и получает свою порцию снега.
Время — около половины десятого, народ есть, но его не слишком много. Люди гуляют вокруг двух снежных кораблей с внушительными парусами, снежной печки и, конечно, снежной крепости, высота которой около семи метров и которую сегодня будут штурмовать. Прямо сейчас ее от вражеских посягательств охраняет чумной доктор.
Вижу впереди возню, иду туда.
На бревне, установленном невысоко над землей, лицом к лицу сидят два человека. Они обхватывают бревно ногами, потом аккуратно наклоняются вперед, обхватывают бревно руками, потом делают маленькое движение — и бревно переворачивается, люди, как обезьянки, висят вниз головой, а потом бодаются.
Некоторые от бессилия начинают кусаться и щекотать противника. «Хотите попробовать?» — спрашивает меня мужчина. «Пока не понимаю, что конкретно нужно делать». Оказывается, нужно, находясь в перевернутом положении, пролезть над соперником, то есть сделать так, чтобы ваше лицо оказалось у бревна, а затылок — на грудной клетке соперника, и в этом положении нужно начать давить. Спустя несколько секунд такого давления руки противника расцепляются, и он падает. Падать невысоко, от земли сантиметров 30.
Я пробую и проигрываю. Моя противница провернула все так ловко, что я даже не поняла, как оказалась внизу, хотя она, как и я, играла в эту игру впервые.
Обойдя все строения, натыкаюсь на волейбольную площадку, пятнадцать минут играю. Уходя с поля, оборачиваюсь — а на поляне уже толпа. Кажется, я пропустила начало веселья.
Все пространство Бакшевской Масляницы заполнено людьми: тут уже водят хороводы, а здесь стенка на стенку, вон пятидесятиметровая очередь на высоченные качели, а вот очередь на качели, сделанные из ванны.
Пытаюсь дозвониться до знакомых фольклористов, чтобы они меня сориентировали, но телефон на масленице превращается в бесполезное приспособление. Сети почти нет, а когда даже есть, вынимают его только ради того, чтобы сделать фотографию. Новости и сообщения в этот момент абсолютно игнорируются, человек превращается в голую эмоцию.
Решаю тоже уйти в эмоцию. Вижу игру: люди выстроились в два длинных ряда, наподобие школьных линеек, друг напротив друга, говорят что-то по-масляничному, и тут несколько людей начинают бежать сквозь эти ряды, а ряды сходятся. Я вижу, как человек в костюме тигра вылетает из схлопывающегося ряда в последнюю секунду, будто Индиана Джонс. Страшно, весело — то, что нужно.
Жду окончания игры, чтобы присоединиться. Мы беремся за руки и… начинаем водить спирали. Думаю, что сейчас так нас разделят — кто-то будет стеной, а кто-то бегущим внутри стены. Но мы продолжаем делать спирали, а потом начинается новая игра. В центре хоровода — двое, после фразы-присказки они занимают какую-то смешную позу, а остальные должны разбиться на пары и повторить ее. Одни встают в планку, другие — в ласточку, потом идут парные номера: нужно взять партнера на руки, покружить, лечь и ждать, когда на тебя лягут спиной, и так далее. Я все это проделываю, моя партнерка — пятилетняя, кажется, девочка, — счастлива.
В эту секунду я оборачиваюсь и вижу, как вдалеке взлетают люди. «Это оно» — понимаю я.
Это забава, о которой я наслышана, в ней можно почувствовать себя рок-звездой. Люди выстроились в длинную шеренгу по двое, стоят довольно близко, их руки сцеплены, и своеобразной волной они подкидывают тех, кто на эти руки ложится. Таким образом люди пролетают метров пятнадцать.
Моя очередь все ближе. Молчаливо и смиренно наблюдаю, как лицо подбрасывающего мужчины, стоящего ближе всех ко мне, все больше краснеет, а движения участников становятся все медлительнее. «Если ты легкая, то ноги буквально за голову залетают», — восторженно рассказывает девушка своей подруге. «Это мы посмотрим», — думаю я. Буквально перед моим носом шеренга распадается — люди устали.
«Да это же… да это же будет репортаж неудачника!» — определившись с формой текста, я иду искать чай и что-нибудь перекусить.
На масленице есть общий костер, рядом с ним нельзя пить, курить и ругаться матом, но там можно испечь блины и залить в термос кипяток, котелок с которым регулярно подносят местные добровольцы. Люди умные здесь разогревают домашние блины, люди самые умные — наливают тесто из бутылки на сковородку и пекут блины на месте. Я оказалась человеком умным.
Размышляя, во что налить кипяток, слышу сбоку: «Девушка! Девушка! А мы вас ждали», — слева от меня на пенке сидят двое мужчин, одного из них узнаю — это тот, который лез за мной сквозь стену. «Идите, возьмите конфетку» — «Ты с этими конфетами, как педофил!» — «А ты видел здесь чебурашку? Вот он точно выглядит, как педофил».
Новые знакомые угощают меня колбасой, завернутой в блин, крабовыми палочками, картошкой в мундире, сыром и сушками. Они участвуют в маслянице последние лет пятнадцать, поэтому к забавам равнодушны. Сообщают, что забавы из года в год повторяются, к тому же, они знают, какие травмы головы, шеи и суставов тут можно получить. А здесь они просто потому, что здесь весело и душевно.
Насытившись и поблагодарив своих спасителей, отправляюсь дальше писать репортаж неудачника. И моя новая цель — стенка на стенку.
В мужской стенке на стенке мне играть не дают, ссылаясь на весовую категорию. Но уже спустя минуту начинают собирать женскую. В толпе, которая образовалась вокруг, я вижу «Паля», а перед собой — его девушку.
Мы с ней и другими женщинами начинаем кричать — сначала просто неистово, потом неистово и прерывисто, для описания этого крика лучше всего подходит серия междометий: «у, у, у, у, у». Секунда — и мы сталкиваемся.
После удара меня уносит вбок, я вылетаю из сцепки и просто стою в центре, как истукан. Две шеренги смешиваются в один подвижный комок, я не понимаю, кого надо толкать и куда. Судья объявляет, что победила наша команда, проигравшие требуют реванша. Во второй схватке меня засасывает вниз, на мое туловище, ноги и голову наступают, я пытаюсь закрыться руками, потом чувствую тяжесть — несколько девушек падают на меня сверху и придавливают. Потом меня резким движением выхватывают за руку, я почти подлетаю в воздух и вот уже стою на ногах — подошли ребята и нас растащили.
Голова немного болит, но настроение поднялось. На секунду представляю, как выглядит жизнь человека, которому весело бить других людей и получать по башке в ответ. Чтобы прийти в себя, отхожу вбок и наблюдаю, как коренастый мужчина без мизинца на правой руке поднимает советского вида гирю. Ее надо было опустить почти до земли, взметнуть на вытянутой руке и зафиксировать. Когда я подхожу, он делает 37-й жим.
«Тридцать восемь, тридцать девять, сорок» — скандирует толпа. Мужчина устало улыбается и говорит, что еще «пяток» и хватит. Рекорд к тому моменту он уже побил. На сорок пятом жиме подсказывают: «Еще пяток!». Смотрю на это с замиранием сердца. «Сорок семь, сорок восемь, сорок девять… Пятьдесят!» — мужчина победоносно опускает гирю и уходит.
Узнаю, что в чучело Масленицы можно положить записку с описанием своих страхов, чтобы все плохое и болезненное ушло из твоей жизни. Пишу: «отправить в редакцию плохой репортаж». Ищу чучело и не нахожу, записка так и остается лежать в кармане.
В себя меня приводит страшный гогот, который доносится отовсюду. Судорожно бегаю глазами в поисках причины и останавливаюсь на фигуре мужчины в трусах, который почти долез до вершины столба.
Столб — мой главный страх. Это не просто забава, это неотвратимость поражения. Это высокая вероятность упасть и разбиться или как минимум засадить множество заноз. При мысли о том, что нужно ползти по столбу, у меня потеют ладони. Но эти люди просто ползут себе.
Один даже, спускаясь, начинает выполнять акробатические трюки: вытягивает вперед ноги и крутит ими, наклоняется и вытягивает ноги горизонтально, будто это не деревянный ствол с минимальным трением, а гимнастический шест.
«На столб можно залезть только таким образом — в трусах. Иначе невозможно», — рассказывает мне один из опытных организаторов. «Но если его облить водой [как делали в древности], то никто бы никогда не залез. А занозы тут можно не бояться посадить — столб хорошо отесали». И правда, смотрю — люди как по пожарному шесту с него съезжают.
«Там медведь! Еще медведь будет», — кричит кто-то под ухом. На меня начинает двигаться процессия из людей в праздничных нарядах, они поют песни про весну, которые я даже не пытаюсь записать или запомнить — просто вхожу в эту процессию и открываю рот в такт, чтобы сойти за свою. Ощущения прекрасные. Люди расступаются, люди тебя фотографируют, в их глазах читается восхищение.
Мы упираемся в небольшое возвышение, на котором лежит человек в костюме медведя. «А, этот». Мы дружно начинаем орать: «Медведь, вставай!» Медведь отнекивается: мотает головой, машет лапами, переворачивается на другой бок. Мы кричим еще сильнее — он не встает. Это продолжается довольно долго, потом медведь встает и просто уходит. Мордой к нам так и не повернулся.
С другого конца «площади» несут Масленицу.
Масленица сделана из борщевика, который срубили здесь же осенью. Ее затаскивают на самый верх крепости, где уже собралась группа мужчин в мотоциклетных шлемах и касках. Там же водружают флаг. На одной из башен появляется по пояс раздетый лысый мужчина, очень похожий на Мэтта Дэймона из «Евротура» в сцене, когда тот пел Scotty doesn’t know, и начинает бить себя банным веником.
Публика все больше звереет. Позади нас, на корабле, верхом на игрушечной лошадке, восседает некто с мечом. Он прячет меч в ножны и достает плакат с надписью «ОТДАЙ МАСЛЕНИЦУ», защитники крепости достают похожий плакат, который гласит: «НЕ ОТДАМ». Тогда всадник достает увесистое ружье в бересте, которое на деле оказывается чем-то вроде хлопушки, и дает залп. Начинается штурм.
Во время первой волны «воины» просто врезаются в стену. Сверху их бомбардируют градом снежков. Они довольно быстро отступают и меняют тактику. Первыми теперь идут самые коренастые и мощные, за ними — те, что полегче, дальше — самые легкие. Появляется щит из людей на первом ярусе, будто ожившее построение «черепаха» из учебников по истории, по этому щиту ползет второй ярус, за него цепляется третий, который уже может дотянуться до верхнего края крепости. Верхние воины пытаются ухватиться за край и перелезть, но защитники сбрасывают их руки, иногда залепляют в лицо снег прямо рукой и размазывают. Конструкция из людей распадается.
«Расступись!» — кричит кто-то. Мы повинуемся. Несколько минут затишья: то ли отдых, то ли анализ позиций. И новая волна — люди уже будто просто ползут кто куда, мешают друг другу, сами в порыве истерии стаскивают своих за ноги, наступают на головы, руки и шеи. Защитники крепости пускают в дело сухой лед — появляется дымка, прямо как на поле битвы. Воины сваливают пару снежных блоков в середине стены — единственный прорыв на этот раз. Строй атакующих распадается снова.
«Защитите нас!» — кричит девушка, стоящая рядом со мной. Ей отвечают: «Соблюдайте социальную дистанцию». Кто-то справа поднимает вверх белую рабочую каску и кричит: «Кто потерял каску?». Борюсь с желанием присвоить каску и пойти на штурм. Каску начали передавать правее — момент упущен.
Штурм продолжается около сорока минут. Когда воины вступают на территории крепости, один из них, с голым торсом, берет флаг победоносно им размахивает.
После этого стражи и воины становятся единым целым — они подтягивают на крепость остальных. Все радуются и готовятся убить Масленицу. Горит Масленица плохо. Практически все время человек под ней держит факел и поджаривает ее. Одно слово — борщевик.
Когда Масленица сгорает, к месту сожжения подходит Макс Грибоедов — местная легенда, как он сам о себе говорит, и вымазывает лицо сажей. «Это моя маленькая шутка, которая возникла десять лет назад, и с тех пор я ее повторяю, она всем нравится» — комментирует свои действия Макс.
Мимо меня проходит парень и, снимая каску, говорит: «****** [капут] шее».
Людей становится ощутимо меньше. Все главное случилось, и они спешат на электричку. Но праздник закончится тогда, когда уйдет последний человек. А завтра здесь проснутся организаторы и соберут весь мусор. Когда растает снег — приедут снова и снова проверят место — территория должна остаться чистой. Большинство вкопанных столбов останется здесь. Организаторы забирают только металлические конструкции и текстиль.
А уже примерно через месяц они начнут искать новую поляну, будут договариваться с лесничими и егерями, в сентябре покажут место своим, и с сентября они начнут косить траву, срубать кусты (деревья не трогают), устанавливать столбы и другие конструкции, а как выпадет снег — лепить крепости, корабли, печки и разных сказочных созданий. В этом году, например, был дракон, перед ним — клетка из деревянных прутьев, в которой каждый желающий мог провести какое-то время.
«Мы абсолютно децентрализованы», — говорит мне один из организаторов. «Мы свободные люди, добровольцы, все за свои деньги, своими руками. Мы не привязаны ни к какому району, нам не нужно финансирование. Конечно, требуется куча согласований, но этого никто не видит. Единственный источник денег — это продажа эмблем. Каждый год они разные, у нас есть художник, который их рисует. Это единственное, что продается. Красные — только активным строителям. Их купить нельзя. А зеленые и синие продаем всем желающим, за 150 рублей».
Пошел снег — очень крупными хлопьями. Делаю финальную попытку покачаться на качелях, чтобы посмотреть на мир во время такой красоты — неудача. Заняла очередь и ушла погладить собаку, а потом сфотографироваться на огромном чайнике кровавого цвета и полежать в пасти зайца кровавого цвета, а когда вернулась, того, за кем занимала, уже не было. Решаю забраться на крепость — тоже очередь. Но намерена выстоять, потому что, говорят, вид открывается неописуемый. Стою пятнадцать минут, больно получаю снежком в голову и понимаю, как сильно я устала бороться за счастье. Ухожу.
На обратном пути встречаю своих знакомых, с которыми ела блины с колбасой. Один из них дает мне палку, которая была на самом Эвересте — без палки сложно, так как от тысяч ног снег утрамбовался и превратился в каток. За нами идет мужчина, над которым закреплен зонтик, защищающий его от снега. Под гитару он поет «Мама — анархия».
