«Известность придет к пяти процентам». Балетные танцоры — о своем профессиональном пути, мотивации и разочарованиях
Балет: обычным зрителям видны лишь отточенные движения в пачках под музыку Чайковского. «Ножу» удалось заглянуть за кулисы — и послушать... нет, не страшилки о стекле в пуантах, а несколько личных историй танцоров о проблемах, влюбленностях, разочарованиях и непростом искусстве, которому они отдали годы.
Лешу, как и большинство его сокурсников-мальчиков, в Московскую государственную академию хореографии привели родители. Он вспоминает, что, когда в детстве ходил к стоматологу, мама пугала его: «Если не перестанешь плакать, отдам в балетную школу». Леша мужественно сдерживал слезы, но в училище всё равно оказался. Сам он предполагает, что родители сделали такой выбор, потому что на дворе были 90-е — чтобы сын попросту не попал в армию и вышел на пенсию в сорок.
Леша задается вопросом, где же справедливость: «В десять лет я хотел играть в футбол, а не делать полтора часа тандю». Он хорошо помнит свой первый день в академии и странное ощущение от того, что никто из сверстников даже не представлял себе, что такое балет.
В те годы Леша знал всю «шпану» и часто дрался из-за девушек и территории. Когда он вступал в перепалку с ребятами из другого района, их обычно предупреждали, что его нельзя бить по ногам.
Мальчику, росшему в такой среде, балет казался «немужской» профессией. Леша вспоминает, что сначала даже хотел уйти, но спустя пару лет ученики его класса перестали «делать бездушные плие» (то есть механические движения — приседания) и стали прыгать. Леша даже первым смог исполнить тройной содебаск — сложный элемент с несколькими оборотами в воздухе.
Наш собеседник вспоминает: «В этот момент многие полюбили балет. Выше, быстрее, сильнее».
Леша говорит: «Балет меняет строение твоего организма, ломает тебя». Из-за того что он начал танцевать в детстве, это стало для него своеобразным наркотиком — тело буквально заставляло заниматься.
Сейчас Леша относится к балету как к математике — положение корпуса, градус ноги: «Танец — это работа, он не для того, чтобы получать удовольствие».
Когда наш герой окончил академию, у него перед глазами были примеры кумиров — Барышникова и Нуриева. Поэтому он уехал в поисках современного танца на учебу в Канаду. Но в зарубежных театрах выступал недолго: «Разбил машину и себя тоже». Восстанавливаться было очень дорого, и Леша тогда взвесил все за и против: «Слезть с балетной иглы сложно. Я знал об этом и решил сделать всё побыстрее».
Леша пошел учиться на режиссера, но так и не смог забыть занятие, которому посвятил столько лет жизни. Часто в рамках учебных заданий он снимал сюжеты о балете, и его даже долгое время мучили сны.
Сейчас Леша не жалеет о пройденном пути, но рекомендовать его никому бы не стал: «Я весь поломан-переломан.
Известность придет к 5%. Много заработать на этом тоже вряд ли удастся. Только во имя искусства мы все и трудились.
Но меня всегда тащило от „физики“. Восемь лет ты выполняешь, казалось бы, простые движения — а тело этого до сих пор хочет».
Из Балашихи в Кремль
История Бори поначалу напоминает рассказ Леши. В семь лет родители отдали мальчика в МГАХ. Он вспоминает об этом с нескрываемым негодованием: «Я испытал настоящий стресс — меня сорвали с дерева! Я хотел бегать по гаражам — а попал туда, где мучат детей».
Боря объясняет себе решение родителей тем, что в его родной Балашихе на улице оставаться было «жестко» — беспокойство вызывало окружение сына. К тому же мама руководствовалась своими «женскими» представлениями: «Танцевать — это прекрасно, сцена — это прекрасно».
Разделить ее убеждения Боря так и не смог: «Это было ужасно, потому что тебя отрывают от дома, от твоих друзей и привычных занятий и закрывают там, где режим и пытки. Каждое утро на гимнастике на тебя садятся — через слезы, через боль ломают мышцы».
Боре пришлось смириться — его волю подавляли родители: «Я понял, что это моя судьба, хотя внутренний протест тогда нарастал».
Нашему герою не нравилось еще и то, что, попав в балет, он будто оказался в привилегированном обществе: «Когда твои дети там учатся, ты становишься участником закрытого клуба».
Тогда Боря выбрал путь косвенного сопротивления и признаётся, что превратился в «ужасного хулигана».
Он не любит об этом вспоминать, но однажды юный бунтарь даже поджег академию. Тогда его не исключили только по большой просьбе родителей.
Боря предполагает, что они думали так: «Наверное, все хулиганят. Там академия горит — ну, просто балуется».
Но юноша не сдавался: из-за записки с угрозами в адрес внучки ректора его всё же исключили, после чего родители отдали Борю в математическую школу. Там с учебой не заладилось, поэтому мальчика в итоге отправили в другую академию — в школу классического танца.
В ней отношение Бори к балету изменилось диаметрально: «Я зафанател и последние три года пахал, доводил себя до обморочных состояний».
Решающую роль сыграла влюбленность: «Она была хорошисткой и меня не замечала. Мы стояли на разных сторонах прилежности».
Боря понял, что нужно дотянуться до ее уровня, чтобы их вместе поставили в дуэте. Девочка с ним в паре так и не оказалась — уехала учиться в Австрию, но Боря продолжил по инерции отдавать все силы балету.
По-настоящему влюбился в танец он уже позже — когда Григорович отбирал учеников для постановки «Ромео и Джульетты» и его взяли в резерв. Боря начал часто бывать в Кремлевском дворце, проникся «атмосферой искусства, работы, большой постановки». Он впервые отправился на гастроли за границу — и даже почувствовал определенное превосходство: «Мне казалось, что сопляки школьники в академии — там, внизу, у меня в ногах».
Танец стал для него священнодействием: «Ты вживаешься в персонажа, впадаешь в экстаз». Правда, фанатизм прошел довольно быстро. Когда Боря попал в театр, он понял: «Я никакой не принц — чтобы танцевать хоть какие-то партии, мне нужно много пахать, а я очень ленивый».
Боря пришел к выводу, что при прочих равных кордебалет (ансамбль артистов массовых сцен), где он оказался, — его удел.
При этом у него были амбиции, и он понимал, что должен двигаться дальше: «Печально видеть людей, у которых уже семьи и дети, а они в кордебалете танцуют и получают свои копейки».
Такое будущее его не устраивало: «У меня всё-таки были претензии к этой жизни». Боря начал работать «вполноги», пропускать классы, переходить из театра в театр. Окончательно его балетная история завершилась, когда он получил на гастролях травму и не мог встать. Боря начал учиться режиссуре и не так давно снял свой громкий дебют «Бык», получивший главный приз на «Кинотавре».
Сейчас ему иногда «нет-нет да и хочется долбануть двойной тур», но о балетном прошлом он вспоминает редко и без ностальгии.
Ограниченные балетом
Даша попала в Академию русского балета им. А. Я. Вагановой тоже по желанию родителей: бабушка и мама хотели, чтобы у нее были хобби и красивая осанка. Девочка, как Боря и Леша, сперва ничего не знала об этой профессии, но зато получала от занятий огромное удовольствие.
Даша сразу поняла, что балет — это ее. С детства она танцевала под классическую музыку, и с физическими данными ей повезло.
Об учебе девушка вспоминает с воодушевлением: «Меня это очень вдохновляло и ничего больше не интересовало. Балет — мое „вау“. Ты выходишь на сцену и обо всём забываешь».
При такой любви к танцу Даше во время учебы пришлось столкнуться с большим количеством проблем, в том числе с конкуренцией. Однажды в студии ставили номер, для которого ее не отобрали в солистки. Но более удачливая соперница нашей героини на репетиции пожаловалась, что не хочет танцевать с мальчиками. Когда Даша пришла домой и рассказала об этом маме, та пожурила ее и посоветовала впредь в подобных случаях проявлять инициативу. На следующей репетиции она набралась храбрости и заявила: «А я хочу танцевать с мальчиками! Можно мне попробовать?» Тогда девушка исполнила свое первое соло.
С тех пор на подтанцовке Даше быть уже не хотелось. Она втянулась, и преподаватели стали постоянно давать ей ведущие роли. В момент очередного распределения партий сокурсницы отреагировали на решение их руководителя особенно оживленно: «Конечно, кто же еще, кроме нее, будет танцевать соло? Другим даже шанса не дают!»
Даша помнит, что тогда на них очень разозлилась: «Ты должна заслужить это своей работой. Педагог кого видит, того и ставит. Я почувствовала агрессию и поняла, что просто не будет». Характер у девушки вспыльчивый, и после этого инцидента она ни с кем в группе не разговаривала.
Вскоре произошел очередной болезненный эпизод: бабушка сшила для Даши костюм, а его отдали другой девочке. Нашу героиню эта бестактность тогда так неприятно удивила, что она перед выступлением не захотела переодеваться в одной гримерке со своей группой и ушла к старшему курсу.
Еще одной проблемой во время учебы для Даши стало питание. В подростковом возрасте она испытала на себе эмоциональное давление со стороны преподавателей по поводу веса.
Даша вспоминает, что почти у всех девочек на курсе мысли были только о еде: «Мы не завтракали, потому что могли взвесить. На обед выпивали самый паршивый кофе „три в одном“ и съедали либо тарелку гречки или риса, либо какой-то фрукт, а вечером нормально поужинать тоже не получалось».
Сейчас Даша перешла на более осознанное питание, потому что после выпуска на нее перестали давить, но годы в академии девушка вспоминает не без неприязни и называет происходившее зацикленностью.
Замкнутость в балетном кругу — еще одна проблема, с которой пришлось столкнуться нашей героине: «В какой-то момент надоедает, что ты встречаешься с подругой и вы обсуждаете одно и то же: „Я не могу сделать тандю с вытянутой коленкой / прыгнуть / похудеть“».
Даше не нравилось, что постоянно приходилось мусолить заезженные темы и что в ее кругу не было небалетных. Девушка переживала, что ей не удается установить с ними контакт, потому что им не о чем поговорить: «Мы много знаем о балете, но спроси меня о чём-нибудь еще — и я не смогу вообще ничего ответить».
Даша всегда мечтала стать драматической актрисой и даже думала поступать в вуз на небалетную специальность, чтобы развиваться и не ограничивать себя одним направлением.
Пройдя через все испытания и размышления, девушка всё же приняла решение остаться в профессии. Правда, солисткой она так и не стала — танцует в кордебалете в Большом. Даша заметила, что у нее пропал боевой дух: «Я стала взрослее, пассивнее. И сейчас отношусь к своей профессии спокойнее — эмоции ушли на задний план».
Она любит балет, но жалеет, что потратила из-за него столько нервов: «Если бы я была мудрее, то не обращала бы ни на кого внимания и просто занималась бы своим делом».
Балет не должен быть гимнастикой в пачке
Анне Алексеевне 77 лет. В детстве в МГАХ она попала, как и остальные, по желанию родителей. Постановщик Лавровский пригласил ее отца, художника советских фильмов, на кинобалет «Ромео и Джульетта». Мероприятие проходило в Ялте, и на нем присутствовали танцоры Большого. Маму Анны так увлекла эта атмосфера, что та решила отдать дочь в балет.
Она не помнит, хотела ли поступать, но, когда ее приняли в училище «по записочке» (иначе говоря, по знакомству), Анна Алексеевна отнеслась к этому со всей серьезностью: «Я очень трудилась — всё-таки мне оказали такое доверие! Я была старательной и скромной — думала, что хуже всех».
Анна Алексеевна считает, что ее потенциал стал по-настоящему раскрываться уже после окончания МГАХ: сначала она работала в Петрозаводске, а после, в 1970-х, — в Московском театре им. К. Станиславского.
Наша героиня роли всегда воспроизводила в карандаше: «Для меня были важны детали. Я рисовала образ, костюм. Во время подготовки постоянно обращалась к живописи: Рокотов, все эти замечательные портреты дам необыкновенной красоты».
Анна Алексеевна подходила к каждой роли творчески: «Артист должен быть „интеллектуальным“. Можно стоять в лебеде шестнадцатым или тридцатым — и всё равно как положено, играя».
Даже когда Анне Алексеевне доставались эпизодические роли, она трудилась с полной отдачей: «В постановке о Жанне д’Арк я один раз пробегала по сцене и больше ничего не делала. Перед спектаклем балетмейстер Сергеев спросил: „Жанна д’Арк здорова? А ‘женщина-бег’?“» Так Анна Алексеевна еще раз убедилась в том, что в театре нет маленьких ролей.
Своей любимой работой она считает партию Гудулы — матери Эсмеральды. Анна Алексеевна до последних деталей продумывала появление ее персонажа в сцене казни юной героини. Можно было просто выйти, но она просила всех танцоров не расступаться перед ней, чтобы оказаться возле Эсмеральды незаметно. Так усиливался драматический эффект, когда Гудула узнавала в приговоренной к казни девушке своего ребенка.
Эта роль оказалась последней в репертуаре Анны Алексеевны. В 46 лет после того спектакля ее провожали с цветами. «Я переработала, и руководство решило, что мне всё же пора на покой. Правило такое».
Многие уходили в миманс (группа артистов массовых сцен) и в преподавание, но Анна Алексеевна никогда не хотела этим заниматься.
Поначалу расставание с профессией давалось тяжело. В первые годы после выхода на пенсию она наведывалась в грим-уборную и беседовала со знакомыми балеринами.
Анна Алексеевна уже давно не бывает за кулисами, но всё еще размышляет над своими ролями. «Думаю: здесь бы я сделала иначе, а вот тут усилила бы образ. Они у меня внутри, над ними можно работать бесконечно».
На современные постановки Анна Алексеевна не ходит — говорит, следить за игрой стало неинтересно. «Неуловимое» в балете составляло его красоту. Сейчас в танце меньше искусства: «Балет должен оставаться балетом, а не гимнастикой в пачке».
Анна Алексеевна не против новшеств, но считает, что обязательное условие — талант. «Раньше были Малевичи, Ларионовы. Сейчас не хватает настоящего искусства».
Пару лет назад Анна Алексеевна начала видеться со своими бывшими коллегами из театра — такие встречи организует благотворительный фонд. Они теперь вместе ходят на выставки, чаепития.
Наша героиня живет достаточно бедно, но старается не жаловаться: «А что мне должны дать? Квартиру? Или прибавку в 30 тысяч? Я не „заслуженная“. Казалось бы, простая формальность, но без нее нет и льгот. Я не думаю о том, справедливо это или нет. Слава Богу за всё».
