Могильщики, ерусалимцы, богомолы: профессиональные нищие в Российской империи

Сколько нищих было в Российской империи, сказать довольно трудно: исследователи дают очень разные оценки. Русский правовед-криминалист Август Левенстим по поручению комиссии при Министерстве Юстиции, собранной специально для решения проблемы профессионального нищенства, провел исследование и написал работу «Профессиональное нищенство. Его причины и формы». В ней он утверждал, что в 1870-х в России было около 270 тысяч нищих, и предполагал, что к моменту проведения его исследования их число удвоилось. Но официальная статистика была неполной: она учитывала только тех, кто попался полиции и не смог от нее откупиться. Эльза Крузе в книге «Положение рабочего класса в России в 1900–1914 гг.» упоминает как минимум 5 млн нищих и бродяг, в некоторых источниках говорится о 8 млн.

Значительную часть этой массы составляли, как выражается Левенстим, «нищие от промысла» — те, кто сделал собирание милостыни своей профессией.

Нищенство, особенно профессиональное, было очень неравномерно распространено по территории страны. Согласно исследованию Левенстима, меньше всего его было в Архангельской, Астраханской, Бакинской, Бессарабской, Курляндской, Лифляндской, Стовропольской и Эриванской губерниях (при этом в некоторых из них профессионального нищенства не было вовсе). Больше всего — в крупных городах: Астрахани, Казани, Москве, Одессе, Петербурге. Крупные центры, дачные поселки вокруг Петербурга и Москвы, торговые села, важные железнодорожные узлы, ярмарки — всё это традиционно притягивало «нищих от промысла». При этом мужчин среди них было в два с лишним раза больше, чем женщин (обычно женщины начинали просить милостыню в пожилом возрасте, в то время как мужчины — в молодые годы и «в период полного расцвета сил»).

Могильщики, богомолы, ерусалимцы: типы профессиональных нищих

В статье, напечатанной в «Санкт-Петербургских полицейских ведомостях» в 1875 году, приводятся самые популярные «легенды», с помощью которых нищие от промысла собирали деньги. Многие из них можно услышать и сегодня.

1. Женщина с больным ребенком. Иногда вместо ребенка держит простое полено, завернутое в тряпки.
2. На погребение младенца.
3. На приданое невесте.
4. По слабости здоровья ввиду выписки из больницы.
5. Калеки и слепые.
6. На угнанную или павшую лошадь.
7. На билет для возвращения на родину.
8. Благородные, потерпевшие за правду.
9. Погибшие купцы и студенты.
10. Шарманщики, музыканты, дети с ученым барсуком.

А. Свирский, в 1890-х годах изучавший петербургских нищих, выделял несколько типов. «Богомолы» просили милостыню на церковных папертях, образуя перед входом в церковь такой узкий коридор, что через него едва можно было протиснуться. «Могильщики» работали на кладбищах, ожидая, когда привезут нового «карася» (так они называли покойников) или родственники придут проведать могилы. Паперти и кладбища были самыми доходными местами; территория там была строго распределена и целиком занята «профессиональными» нищими. Постороннему человеку туда было не пробиться: в лучшем случае его прогоняли, в худшем — избивали. Кое-где существовали даже негласные расписания: например, те, кто стоял на церковной паперти во время утренней службы, уже не имели права стоять во время вечерней и обязаны были уступить место коллегам. «Богомолы» и «могильщики» были самыми обеспеченными нищими: они практически не обращались в ночлежные дома, потому что имели возможность снять собственное жилье, а иногда наживали небольшой капитал и занимались ростовщичеством.

В подтверждение того, что на церковных папертях стояли именно «профессиональные» нищие, Левенстим приводит такую историю. Некий священник Бирюков в Шадринском уезде предложил нищим, стоящим на паперти его церкви, работу: требовалось отчистить старый кирпич от известки, чтобы впоследствии использовать его при перестройке церкви. Плата в 20–45 копеек в день не соблазнила ни одного из нищих: никто из них на работу не пришел (хотя другие прихожане, отнюдь не нищие, за нее охотно взялись).

Следующая категория — «погорельцы» — притворялись жертвами пожаров. Пожары были огромной проблемой и в деревнях, и в городах: из-за того, что городская застройка в ту пору была преимущественно деревянной, огонь вспыхивал легко и охватывал целые районы. Несчастные погорельцы, успевшие выскочить из огня в чем были, действительно часто просили милостыню, и им ее охотно подавали: каждый прекрасно понимал, что завтра может оказаться на месте просителя. Но настоящие погорельцы старались покончить с этим занятием как можно быстрее и прекращали, как только собирали минимум средств на дальнейшую жизнь.

«Погорельцы действуют с открытым лицом и со спокойной совестью; для городов умывают они лица, одеваются в лучшие платья, заручаются открытыми форменными свидетельствами. (…) С ранней весны осенние погорельцы уже рубят свои новые избы», — пишет автор монографии «Бродячая Русь Христа-ради» Сергей Максимов.

Фальшивые же погорельцы только выдавали себя за жертв пожаров. Узнавая, что в соседнем городе или районе произошел крупный пожар, они немедленно выдвигались на место происшествия, а для большей убедительности объединялись в «семьи». Иногда в мошенничестве участвовали низовые власти: за определенную таксу (от шкалика водки до нескольких рублей) должностные лица на местах выдавали притворным погорельцам свидетельства о том, что те — жертвы пожара.

Особняком стояли «ерусалимцы», как их называли в полицейских отчетах: фальшивые странники и странницы, которые рассказывали о своих вымышленных путешествиях по святым местам и собирали деньги якобы на следующие паломничества. «Ерусалимцы» отличались от других нищих даже внешне: они, как правило, одевались в черное (некоторые носили монашеское платье, хотя никакими монахами не были) и вели себя подчеркнуто степенно. Таким «странникам» охотно подавали, предоставляли кров и еду, выслушивали их удивительные истории о местах, в которых те якобы побывали. Плюс у «ерусалимцев» был в запасе целый арсенал грошовых сувениров якобы из святых мест: крестиков, образков, масел, «частиц мощей», «землицы ерусалимской», обломков от Христова креста. Некоторые стилизовали образки и крестики под старину: старинные ценились гораздо выше. Для этого медные образки вымачивали в соленой воде и держали над нашатырными парами.

«Главное искусство их — попасть в тон благодетелю, — пишет Левенстим. — Они обходят всех, православных, раскольников и католиков, смотря по местности, но каждому из них поют его песню. В доме старовера они хвалят раскол, перед православными корчат из себя набожных людей, а у католиков рассказывают о „римском папеже“».

Впрочем, профессиональные нищие не обязательно придерживались какой-то одной «легенды» и порой меняли их в зависимости от времени, места и обстоятельств.

Одни и те же нищие осенью могли представляться жертвами неурожая, зимой — погорельцами, а весной — «ерусалимцами». А прибывая на одну из уральских ярмарок (например, Ирбитскую), превращались в ссыльных: ссыльным, как и заключенным, в России традиционно подавали щедро, а на Урале и в Сибири подобные истории звучали правдоподобно.

Артели и биржи

Артели — довольно распространенная практика у профессиональных нищих: зачастую объединяться в «корпорации» было выгоднее и безопаснее, чем работать в одиночку. Это давало какие-никакие гарантии: если у кого-то случится неудачный день или он заболеет, остальные его не бросят. Некоторые артели были странствующими (в артели объединялись, например, «ерусалимцы» или «погорельцы»), другие — стационарными: в городах они сообща снимали дом или подвал, бюджет и стол были общими. Глава такой артели делил своих подопечных на категории и распределял обязанности: те, у кого был громкий голос и хорошая память, промышляли пением былин и божественных песен, те, у кого голос был слабый, читали молитвы; кто-то был «слепым», кто-то «безногим». Новичков обучали притворяться калеками (для этого, пишет Левенстим, им иногда привязывали конечности, чтобы появилась привычка держать их в неправильном положении), симулировать физические дефекты и болезни, имитировать слепоту. Прибыль в разных артелях делили по-разному: кое-где всё заработанное в конце дня делили поровну; где-то основная прибыль оседала в руках руководителей, а «рядовым» нищим выдавали фиксированную сумму.

Во многие артели активно привлекали детей, особенно детей-калек. Иногда их просто покупали у родителей: для бедных семей дети-инвалиды были неподъемной обузой, богаделен, куда их можно было бы отдать, не было или не хватало на всех, поэтому родители были рады «пристроить» ребенка, да еще и получить за него деньги.

«Обливаясь слезами или обрадовавшись случаю избавиться от „выродка“, мать сама отдает его добрым людям на попечение и успокаивает свою совесть тем, что его кормят, а (может быть) и святой будет, на нас грешных молить станет», — пишет Иван Прыжков в монографии «Нищие на святой Руси».

Он же приводит расценки на посуточную аренду детей, если родители не хотели расставаться с ними насовсем: «по 80 копеек и по рублю в день, а за уродливых и по 2 рубля». Арендовать ребенка можно было в любой ночлежке. Многие «наниматели» требовали от несчастных детей принести к вечеру фиксированную сумму и жестоко наказывали, если им это не удавалось.

«Недобравших или недонесших подаяние мальчишек-„сирот“ находят закоченелыми и посиневшими от мороза на улицах, из-за великого страха показаться с пустыми руками на глаза хозяина», — рассказывает Максимов.

Особенно активно артели орудовали на ярмарках, которые всегда были хлебным местом для сбора подаяний. Порой «предприниматели» специально собирали артели перед крупными ярмарками: для этого существовали своего рода «биржи».

«Дня за 3, иногда за 4 до наступления ярмарки или религиозного торжества, — рассказывалось в газете „Пензенские губернские ведомости“ за 1873 год, — юродивые, калеки и просто нищие собираются в окрестных местечках и выставляют себя на показ и продажу. Какой-нибудь кулак или разбогатевший нищий является в места, где останавливается „товар“. Выбрав себе лучшие экземпляры, то есть самых уродливых или безобразных, он скупает их у вожатых, или же, если уроды самостоятельны, договаривается с ними самими на всё время ярмарки или церковного праздника и, смотря по представительности оригинала, дает 3, 4, 5, 8, а иногда и 10 рублей в сутки. (…) Новые хозяева товара откупают места у храмов, делают стачку со сторожами или монахами, размещают уродов на выставку и собирают довольно значительные суммы».

Иногда профессиональным нищенством промышляли целые деревни и уезды. После окончания полевых работ на своей земле люди, которые не были ни нищими, ни бездомными — у них имелись дома, хозяйство, коровы, лошади — рассаживались по повозкам и отправлялись в соседние, более богатые, губернии (заранее узнав, где в этом году какой урожай). Время выбирали самое удачное: после сбора урожая, особенно если он оказывался хорош, крестьяне были максимально щедры и склонны подавать.

«Подымаются они не толпами, а обозами, — пишет Максимов в книге „Бродячая Русь Христа-ради“. — В семье остаются только хилые старики да ползуны-ребята. У кого нет своих калек — ребят-сидней, стариков-слепых, молодых хромых, искалеченных зверем или изломавшихся на работах, таких заговаривают у соседей, нанимают в людях».

Поданный крестьянами хлеб, крупу и другие продукты и товары (наличными в деревнях подавали реже, потому что они мало у кого были) профессиональные нищие тут же перепродавали на ближайшем базаре.

Почему им подавали?

Тут возникает вопрос: неужели те, кто подавал профессиональным нищим (зачастую сами люди очень бедные), были настолько наивны, что верили всем этим старым как мир уловкам? Не обязательно. Просто люди в большинстве своем вообще не ставили вопрос подобным образом.

Давать милостыню считалось безусловным благом для спасения души, и было не так уж важно, кто ее просит: человек в нужде или тунеядец. «На нем грех будет, если он обманывает народ православный», — философски говорили подающие.

По этой же причине, кстати, местная полиция и волостные суды зачастую отказывались преследовать нищих, даже если это было предписано законом: они не считали прошение милостыни преступлением, а вот преследование нищих воспринимали как страшный грех.

Подавать нищим было полезно не только для спасения души. К примеру, нищие считались идеальными посредниками для общения с Богом: именно через «божьих людей» эффективнее всего можно было передавать свои просьбы к Богу, поэтому нищим заказывали молебны для облегчения родов, для хорошего урожая, для избавления от бед, для поминовения усопших.

Плюс нищенки, особенно в деревнях, были традиционными разносчицами новостей, слухов и сплетен. Именно от них можно было узнать, что творится как в мире, так и в соседнем селе — самые «продвинутые» знали даже биржевые курсы и цены на ближайшем базаре. В доинформационную эпоху подобные источники информации были бесценны.

Наконец, с нищими было связано множество суеверий.

«Спросите мелкого торгаша и купца из захолустного города, почему он подает милостыню, и вы нередко получите ответ: „може копейка то взыграет рублем“», — пишет Левенстим.

То есть милостыня для суеверных купцов была своего рода вложением, с которого они ожидали «дивидендов».

Профессиональные нищие и государство

Причины такого масштабного нищенства — тема для отдельного исследования, но если вкратце, то главная из них — экономическая: ни в «обычные», ни в «профессиональные» нищие никто не шел от хорошей жизни. Даже крестьянская реформа 1861 года (вернее, то, как именно она была проведена) спровоцировала огромную волну нищенства: оставшимся без земли крестьянам ничего не оставалось, кроме как отправиться на промысел в город. В городе же оказывалось, что плата низкоквалифицированным рабочим настолько ничтожна, что стать профессиональным нищим порой было куда выгоднее. Левенстим в своем исследовании приводит такие цифры: московские нищие в последнее десятилетие XIX века зарабатывали в сутки около трех рублей (а самые удачливые — и больше), а тем временем средний заработок рабочих московских фабрик составлял 1 рубль 25 копеек в день. Важно и то, что в России долгое время не существовало никакой комплексной системы общественного призрения: поэтому у тех, кто лишился кормильца или потерял трудоспособность, в общем-то, не было альтернатив улице.

Вплоть до революции 1917 года (да и после, но это уже другая история) власти пытались избавиться от нищих, но без особого успеха. С одной стороны, они боролись не с причиной, а со следствием: вместо того чтобы попробовать искоренить бедность или хотя бы предложить неимущим социальные гарантии, они зачастую просто пытались убрать нищих с улиц, чтобы те не мозолили глаза. С другой — нищенство хорошо вписывалось в православную картину мира: как заставить людей перестать давать милостыню, если нищие считаются «божьими людьми», а милостыня — самым богоугодным делом? Поэтому попытки уменьшить количество нищих на улицах городов обычно проваливались.

Первую масштабную кампанию против нищих начал Петр I. Со свойственным ему радикализмом он еще в 1705 году потребовал не только задерживать бродяжничающих по Москве нищих и отбирать у них деньги, но и штрафовать всех, кто подает им милостыню (вместо этого, по замыслу Петра, подаяния нужно было отдавать в богадельни при церквях). В 1718 году порядки ужесточили: задержанных в первый раз полагалось бить батогами и отсылать «в дворцовые волости, к старостам и сотским, или прямо к тем хозяевам, у которых жили они прежде, до своего бродяжничества». Задержанных вторично били кнутом и посылали на каторжную работу. А штрафовали теперь не только подающих милостыню, но и хозяев, у которых пойманные нищие прежде жили. Санкции касались всех: нищих пока не разделяли на «профессиональных» и тех, кто действительно оказался в крайней нужде.

Но в XIX веке власти поняли, что людей, попавших в сложные жизненные обстоятельства, и «профессиональных» нищих нужно разделять и относиться к ним по-разному. Для этого при Николае I сначала в Петербурге, а потом и в Москве были созданы Комитеты для разбора и призрения нищих, задачей которых было рассматривать дела всех задержанных полицией нищих и вычислять «профессионалов». Для этого задержанных делили на категории: те, кто не способны зарабатывать себе на жизнь; те, кто способен трудиться, но не смог найти работу; «временные» нищие, которые стали такими вследствие потери работы или болезни; и, наконец, те, кто вполне работоспособен, но превратил прошение милостыни в профессию (в эту категорию автоматически попадали и те, кто в третий раз попадался Комитету). Нищих этой категории наказывали — как правило, отправлением в работные дома или на другие принудительные работы. Но количество их от этого не уменьшалось.

В конце XIX века проблема профессионального нищенства стояла настолько остро, что для ее решения была собрана специальная комиссия при Министерстве юстиции. Стало ясно, что никакие репрессивные меры не работают, и нужно бороться с причиной, а не со следствием. Но несмотря на обилие всяческих комитетов и дискуссий по этому вопросу, ни избавиться от нищих, ни даже уменьшить их количество тогда так и не удалось.