Штетл, кладбище и синагога: как сделать популярным наследие своего края

— Почему открытки?

— Это было, наверное, пару лет назад, в канун Нового года. Я размышлял, что подарить друзьям и близким, и мне захотелось вручить им что-то от себя. Но своими руками я ничего делать не могу, к сожалению, кроме, пожалуй, фотографии. Подумал об открытках. Заглянул, значит, в папочку — и понял, что 80 % снимков — это штетлы, еврейские кладбища, иногда Минск, чаще — еврейский Минск. Ну что делать? Пришлось их печатать. И я изготовил буквально семнадцать открыток и раздарил их родственникам и друзьям. Было смешно, когда моя бабушка получила такой сувенир с еврейским кладбищем в Минске, восприняла это как намек и сказала: «Гриша, что, уже пора?» Она реально обиделась, и мама поменялась с ней, отдала ей свою. Но в целом реакция была положительной. И идея родилась сама собой: у меня есть готовый фотопроект, рассказывающий о том, как выглядит сейчас наше национальное наследие, и можно просто более концептуально к этому подойти и оформить его в таком виде.

— Как ты распространяешь открытки?

— Сначала их взяли в магазин при минской галерее современного искусства. Потом они появились в Еврейском музее и Центре толерантности в Москве, а сейчас есть и в книжном «Бабель» в Тель-Авиве. Когда ты понимаешь, что то, чем ты занимаешься, кому-то нужно, это очень мотивирует.

— Потом появились майки.

— Идея с майками тоже случайно родилась. Я думал: ок, открытки я сделал, но эта история не слишком популярная, к сожалению. Я сам их очень редко покупаю: ну куда их девать? Как правило, просто в стол. И я решил, что нужно что-то более заметное для тех, кто не в теме. А мне интересно, в первую очередь, обращаться через свою продукцию к людям, которые ничего не знают, причем как в Беларуси, так и за ее пределами. И вещи — майки, толстовки — это выход, то, что видно; люди замечают их невольно и могут спросить: «А что это?»

— Кто их заказывает?

— Я тоже недавно задался этим вопросом: ну какой идиот (в хорошем смысле слова) будет покупать мои майки за свои деньги? Однако такие «идиоты» нашлись, их не супермного, надеюсь, будет больше, но тех, кто есть, я разделил на три категории.

Первую составляют люди, для которых это мост к самоидентификации: так ты показываешь, что не совсем белорус, у тебя есть какой-то коннект — и ты заявляешь об этом с помощью принта на своей майке.

Вторая категория — ребята, перебравшиеся из Беларуси в Израиль. Такая ностальгическая история: они уже живут не там, и им приятно, если что-то будет указывать, из каких они мест.

А в третью входят все, кто просто хочет быть причастным к самому проекту, к самой идее, находя ее очень крутой. Не имея возможности себя этому посвятить, но отдав 20 долларов за майку, они как будто становятся участниками. Таких людей большинство на самом деле. Они не из Беларуси, впервые слышат названия этих городов, но им важно, чтобы подобные проекты были.

К четвертой, потенциальной, категории относятся те, для кого это модно: прикольные принты, которые выглядят достаточно странно и маргинально. Кое-кто действительно считает майку с надгробием крутым мерчем.

— Это коммерческая история?

— Я беру за это деньги, и в учебниках по экономике то, что я делаю, будет классифицироваться как коммерция. Но если мы говорим о целях — нет. Я нормально зарабатываю на других вещах, и это не статья моего дохода. Деньги маленькие, и они идут на дальнейшее продвижение истории. Сейчас есть очень крутое понятие «социальное предпринимательство» — наверное, оно как раз об этом.

— Почему евреи в Российской империи не могли жить там, где им хочется, как такое случилось?

— В XVIII веке Екатерина II провела три раздела Речи Посполитой. После второго из них появился термин «черта оседлости». До 1915 года евреям можно было селиться только в определенных областях, а проживать в крупных городах разрешалось лишь тем, кто принадлежал к благородному сословию.

Современные территории Беларуси, Польши, значительная часть Украины, Литвы и Молдовы были усеяны «штетлами» — еврейскими местечками, жизнь в которых была иной, нежели в остальных населенных пунктах.

— Как они выглядели, какие объекты были в них основными?

— Как правило, штетлы строились примерно по одной схеме: в центре — рыночная площадь с торговыми рядами, возле нее — костел всегда в верхней части и синагога в нижней, такое расположение должно было подчеркивать превосходство католицизма. Рядом с синагогой был хедер (начальная школа для мальчиков) и йешива (аналог вуза в еврейском мире).

Недалеко от рыночной площади — жилая застройка с типичной архитектурой штетла XVIII века. Ее отличительная черта — выходящий на «красную линию» фасад. Дом часто имел два входа с главной улицы: один — в жилое помещение, а второй — в небольшую лавку или мастерскую. Иногда торговля велась прямо через окно, где прилавком служили ставни, закрывавшиеся на ночь.

Ну и кладбище.

— Кладбище — внутри штетла или за пределами?

— Как правило — либо за пределами «городка», либо на его окраине. Связано это с тем, что в еврейской традиции кладбище — нечистое место, туда нежелательно ходить без повода. Обычно оно располагалось наверху самой большой возвышенности.

— Чем еврейские кладбища отличаются от остальных?

— У нас не принято возлагать на могилу, класть в гроб цветы или венки — это считается пережитком языческого обычая, запрещенного евреям. Мы используем камни и употребляем не слово «надгробие», поскольку традиция предписывает хоронить человека прямо в земле, а более емкое и точное «мацева» — в переводе с иврита «памятный камень».

По мацевам можно рассказать очень многое про штетл и его жителей: по материалу, из которого они делались, по размеру, по текстам и рисункам на них. В общем, целая наука. Собственно, эпиграфика занимается именно изучением мацев, кладбищ и всего, что с этим связано.

— Какие редкости удавалось встречать?

— Белорусские кладбища не самые богатые в прямом и переносном смыслах. Интересные рисунки с ветхозаветными сюжетами на мацевах или цветные раскрашенные камни, очень модные в конце XIX века, встречаются крайне редко. Или, скажем, большие могильные плиты с человеческий рост: такие были в Минске, но там всё снесли, и сейчас они укрепляют фундаменты зданий в центре столицы. Я бывал на еврейских кладбищах Западной Украины и Польши — там, конечно, другие масштабы.

Но это тоже своего рода отличительные черты белорусского еврейства: скромность и аскетичность. В одном из штетлов под названием Ленин есть кладбище с деревянными мацевами. Таких в мире только два, второе находится в Унече в Брянской области (к слову, там похоронен мой прапрадедушка).

Еще из «изысков» на наших еврейских кладбищах можно встретить горизонтальные мацевы (в Лунно) и могильный камень с пентаграммой в Воложине — явная отсылка к каббале.

— Расскажи про портал Belarus Shtetl. О чем это и для кого?

— То, что я уже делал: открытки, майки, экскурсии, выставки, лекции, — было очень отрывочно, не систематизировано, и люди со стороны не могли за этим проследить. Возникла идея собрать все в один проект — Belarus Shtetl; он создавался с целью превратить еврейское наследие Беларуси вообще и эпоху штетлов в частности в бренд. Мы богаты не только лесами, зубрами, озерами — здесь есть на что еще посмотреть, к чему прикоснуться. И пока артефакты не сгнили и не ушли под землю, я решил попытаться раскрутить это — но не так, как принято у нас в туристической отрасли: нарисовали в пэйнте сайт — и готово. Сейчас молодые люди создают отличные проекты, и я брал за образец именно их работы, старался сделать так, чтобы площадка была красиво оформлена и не выглядела ущербно, типа «смотрите, сейчас все разрушится». Да, эти штуки сильно обветшали — так давайте хотя бы будем о них знать, показывать их другим людям и гордиться тем, что они — часть нашей истории. Потому я и хочу, чтобы любой человек мог купить себе майку и популяризировать эту тему; чтобы он что-то узнал, посмотрел, почитал; чтобы он съездил, увидел все собственными глазами, сделал фотографии — словом, чтобы он не только употребил готовый продукт, но и проявил себя как активный участник проекта, внес свой вклад.

Это важно — созидать. И пути здесь могут быть разными: пожертвовать деньги на реставрацию либо консервацию какого-то объекта — или просто поехать и покосить траву на кладбище. Это история и для внутреннего рынка, и для внешнего. Для тех, кто неравнодушен к своей стране и к своей истории.

— Портал будет двуязычный?

— Четырехъязычный.

— Что, и на идиш тоже?

— Нет, английский, русский, белорусский, иврит — но нужно много времени и сил. Очень хочется заниматься проектом не в одиночку, но для меня он настолько важен, что я не готов впустить в него людей, которые не будут гореть этим, как я. Если же такие найдутся — с удовольствием с ними поработаю.

— Какой у тебя еврейский бэкграунд?

— Достаточно нетипичный. У большинства людей из тусовки он начался с первого лагеря или первого семинара. У меня было не так, потому что мое еврейство — из семьи, а не из организаций. Когда у тебя дома висит мезуза, есть целая полочка с национальными реликвиями, бабушка с папой говорят на идиш и мы ходим на всякие мероприятия в синагогу — странно это скрывать. Изначально, конечно, мое еврейство было неосознанным, «пассивным».

— В какой момент ты решил, что хочешь поехать и реставрировать кладбище или красить стены в богом забытом месте?

— Это вообще произошло не в один момент. Все началось с первой «Экспедиции» в 2012-м [«Экспедиция» — волонтерский проект-путешествие по еврейским местам Восточной Европы. — Прим. ред.]. Мне тогда было 17 лет, и не то чтобы я хотел куда-то ехать, что-то реставрировать или волонтерить, — нет, меня привлекало другое: это тусовка, это прикольно. Но потом, во время самой программы, что-то щелкнуло, изменилось. Мне тогда открыли глаза на страну, в которой я живу. Когда ты посещаешь всякие малоизвестные города, чьи названия впервые слышишь, и видишь там на домах Звезды Давида, разрушенные синагоги, когда узнаёшь, что в получасе езды от Минска есть огромные еврейские кладбища, вообще никому не нужные, — то понимаешь, что это — часть твоей истории и касается тебя напрямую. Я знаю, что я отсюда и что мои родственники из таких же штетлов. У меня возникло ощущение, будто мне передали эстафетную палочку от моих прапрадедушек и бабушек. И это очень мотивирует: кто, если не я?

— Какая самоидентификация сильнее: белорус или еврей?

— У меня с самоидентификацией все просто: я не провожу такого разделения — белорус или еврей — а предпочитаю «интегрированный» вариант «белорусский еврей». Со всей ясностью я это осознал, когда жил почти месяц в Израиле: страна — агрегатор евреев из разных точек мира, где как бы стирается твоя собственная идентификация, но в то же время ты ее острее начинаешь чувствовать.

Белорусский еврей отличается от российского или украинского. Да, глобально это всё восточно-европейское еврейство, ашкеназ, но та общность, к которой я себя отношу, имеет кое-какие уникальные черты. Например, нигде больше идиш не получал статус государственного языка, и отношение белорусов к евреям также было особым, не характерным для других мест.

— Ты проводишь экскурсии по еврейским местам Беларуси. Можешь рассказать самый крутой эпизод?

— Однажды я проводил экскурсию для бабушки (86 лет) и двух внуков, которые живут в Израиле. Они специально прилетели в Беларусь впервые в жизни. Отец этой женщины, уроженец Воложина, был незаурядной личностью: провел туда электричество, владел единственной в городе лесопилкой, мельницей, кинотеатром. И вот дочь приезжает в этот в некотором смысле его город, ничего о нем не зная, потому что покинула родные места вместе с семьей в четыре года, и на меня возложена миссия — показать ей Воложин. У женщины была четкая цель — увидеть дом, где она появилась на свет. Я очень сильно переживал, за месяц до их приезда посетил город, чтобы найти все места, связанные с ее семьей, но выяснилось, что дома, в котором она родилась, уже нет — там сейчас новая лесопилка. И пока я ей все рассказывал и показывал, на ее лице была видна такая боль и разочарование. Я запомнил глаза бабушки, когда она оказалась там, где раньше стоял ее дом, — и в тот момент, наверное, ощутил, что не зря всю эту херню делаю.

— Как государство относится к тому, что люди со всего мира приезжают в поисках своих корней, чтобы в лучшем случае увидеть полуразрушенную избу? Оно как-то содействует в деле сохранения и реставрации памятников такого рода?

— Будет нечестно, если я скажу: нет, ничего не делается. Делается — но вопрос, что именно и как? Ставятся какие-то памятники на местах расстрела при поддержке государства, но инициатива всегда исходит от общины. Кое-где вешаются таблички про историко-культурное наследие, идут разговоры, что постепенно будут восстанавливаться синагоги. Но учитывая масштаб — это капля в море. Все происходит стихийно, бессистемно. Да, люди начинают понимать, что есть у нас такое наследие, но нет никакой инфраструктуры, конкретных маршрутов. Не хочу никого обижать, но занимаются этим те, кто не совсем в теме, и они уже из другой эпохи. В итоге выходит все очень безвкусно и невкусно, не так, как мне бы хотелось. И это тоже часть мотивации.

— Когда мы попадаем в чистую и светлую синагогу с хорошей инфраструктурой, то, безусловно, испытываем приятное ощущение, но, глядя на нее, мы понятия не имеем, что пришлось пережить этому месту и людям здесь.

— Я бы руководствовался принципом «что нужно людям»: если есть спрос, если есть те, кто будет ходить в новую синагогу, — давайте ее отреставрируем. В противном случае смысла в таких начинаниях, наверное, нет. Иудаизм — это не про сакральность места, а про функционал и назначение. Синагога — пространство, где верующие собираются, общаются, молятся. Какой смысл делать из нее что-то священное, если, прежде всего, есть люди, которым нужно куда-то ходить? А теперь представим другую картину: какая-нибудь глушь, куда не то что евреи — вообще мало кто захаживает, да и то в основном заблудившись. Так давайте просто поддержим это место в нормальном состоянии, чтобы через двадцать лет ничего не развалилось.

---

Связаться с Гришей:
Facebook
E-mail: mcgrimlin@gmail.com

Беседовала: Настя Венчикова