«Пришла Кали-юга, а вместе с ней много грязи. Надо чистить!» Путешествие по сельской Индии со странствующим певцом-садху, часть II

5

Система пригородного транспорта штата Западная Бенгалия весьма развита. Заключенные в мятую, пыльную, дребезжащую жесть, с хромированной защитой на фарах и мигающими фонариками, яркие автобусы марки «Ашок Лейланд» носятся по бенгальским дорогам днем и ночью, соединяя самые отдаленные деревеньки с районными центрами, поселками и городками. Те, в свою очередь, сообщаются со столичной Калькуттой и между собой обширной сетью железных дорог. Через бескрайние, лишь расчерченные пунктиром пальм рисовые поля (Бенгалия почти вся плоская, без холмов), через неряшливые, обшарпанные и очень живописные города, по замусоренным насыпям, стуча колесами, возят пассажиров электрички. Пыльные, приземистые, пусть даже раскрашенные зеленым и желтым, но всё равно будто бы угрюмые вагоны предлагают путешественнику такой же угрюмый спартанский интерьер: зарешеченные окна без стекол, деревянные скамьи, грязно-синие железные стены, всегда распахнутые раздвижные двери вагонов. С потолка свисают, рокоча, гроздья больших металлических вентиляторов.

В общем, выглядит вся эта система даже для российского глаза страшненько, но пассажиров обслуживает исправно и за копейки: билет Калькутта — Кальяни, 60 км, час пути — около 20 рублей. В Бенгалии в целом очень дешево, даже по индийским меркам. Странствующий певец Диндайал в этом мире — как рыба в воде. Ловко спрыгивает с платформ, знает все пересадки, торгуется с рикшами, уверенно направляет нашу пару сквозь хаос станций.

Приехав к бабе, в первый же день я сообщил ему свой план — путешествовать по штату вплоть до вылета обратно в Гоа (у меня был авиабилет Калькутта — Мумбаи на 22 марта). Он тут же предложил составить мне компанию и «показать много духовных мест». Это была удача. И на третий день мы отправляемся вдвоем в Маяпур, 80 км от Кальяни. Электричкой, автобусом и речным паромом.

В Маяпуре — штаб-квартира Международного общества сознания Кришны (оно же ИСККОН). Это самое значимое место для всех на свете кришнаитов и вайшнавов, в том числе российских. Для баулов, которые в теории выше всех религий и даже своих храмов не имеют, но при этом происходят преимущественно из вайшнавских семей и почти всегда начинают свои джемы громогласным «харе Кришна!» или «харебол!», Маяпур тоже не пустой звук.

Через несколько часов после старта мы прибываем к воротам кришнаитского центра. Громадный, с десятиэтажку высотой остроконечный купол (очень нарядный — золото на голубом) я вижу еще с борта парома. На огромной территории за бетонной оградой лежит мир кришнаитов. Раньше те представлялись мне лишь чудаковатыми пришельцами на российских улицах — длинные оранжевые одежды, бритые головы, похожие на двузубые вилочки тилаки на лбах, «Бхагавадгита» под мышкой, песни.

И вот теперь я сам на их планете, где все эти атрибуты — стопроцентная норма.

Бритая голова в киоске регистрации гостей принимает рупии и выдает талоны на прасад в трапезной. В соседнем павильончике еще несколько бритых голов поют главную кришна-мантру:

Харе Кришна харе Кришна
Кришна Кришна харе харе
Харе Рама харе Рама
Рама Рама харе харе

Табличка над головами сообщает, что кришна-мантру в павильончике поют непрерывно, без пауз, для чего одна команда певцов сменяет другую. С желающими проблем явно нет: центр переполнен учениками и паломниками. В Маяпуре я единственный раз за всё путешествие встречаю иностранцев, причем соотечественников, сразу несколько групп: в основном обычные русские женщины среднего и предпенсионного возраста, плюс по одному или несколько мужчин в каждой группе.

В главном зале храма, под тем самым синим куполом, под песнопения толпа паломников, сдерживаемая лентами ограждений и цепочкой послушников, вытягиваясь змеей, ползет вдоль пышных алтарей и глиняного пантеона — яркого, пестрого, тонущего в гирляндах цветов. Во главе пантеона три изваяния: танцующий синекожий Кришна с дудочкой, его волоокая спутница Рада и благостный, безволосый, похожий на рептилию старик Бхактиведанта Свами Прабхупада, бенгальский вайшнав, основатель ИСККОН, духовный отец для миллионов последователей по всему миру (в том числе ребят-кришнаитов на российских улицах). Приближаясь к божественным фигурам, паломники входят в экстаз. В слезах падают на колени, ложатся на пол, в воздухе летает рис, гремит музыка, дым благовоний несется к вершине купола.

Выйдя на свежий воздух, чувствую облегчение. Думаю о том, что общаться с богом — дело интимное, личное, негромкое. Маленькие хинду-темплы под баньянами прекрасны.

Но эта гулкая громадина? С идолами и экзальтированной толпой?

Часто я не знаю, о чем поговорить с бабой. Бывает, не нахожу достаточно простых формулировок на английском, чтобы свободно с ним философствовать (я уже понял, что на бенгальском он красноречив, но англиский его всё же скудный). К тому же здесь, в Маяпуре, ощущаю себя совершенно чужим. Мы идем обедать, баба тоже молчит. Кажется, и он утомился.

В трапезной (большой бетонный зал с рядами бетонных же подиумов-столов, у которых садятся на пол по-турецки) вместе с десятками паломников получаем прасад — храмовую еду, угощение после службы-пуджи для ее участников и вообще всех желающих. Часто это сладости. В ИСККОН прасад представлял собой стандартный индийский обед (и не бесплатный, а за 30 рупий). Послушники катят на тележках полные еды ведра, притормаживая у каждого паломника. Шмяк! — большая ложка отправляет рис в мою тарелку (одноразовую из прессованных листьев) и едет к следующему. Шмяк! — другой послушник опрокидывает на рис половник дала, чечевичной подливки с овощами. После обеда мы с бабой оживляемся. Я включаю камеру:

— Баба, это правда, что баулы — не хинду и не мусульмане? И что у них своя философия?

Об этом я не раз читал в интернете и книгах: философия баулов, древней полусекты, имеет корни в разных культах и религиях: индуизме, исламе, буддизме и суфизме. Но Диндайала явно цепляет упоминание мусульман. Я уже успел заметить, что эта тема для него острая: всегда спокойный и благодушный, он начинает заводиться, когда разговор касается ислама (но провоцировать его я — честно! — не хотел).

— Нет, культура баулов идет от индуизма. Мусульмане попали в нее лишь после Лалон-факира. Изначально Лалон был хинду, а потом принял ислам. И лишь от него мусульмане получили песни и знания. Так появились факиры. До Лалона их просто не было.

Тут я прерву бабу на минутку и поясню. Факиры — это в данном случае не заклинатели змей, а те же баулы, но мусульмане. Исламское крыло баульской субкультуры базируется главным образом в Бангладеш (как раз к факирам, а не в Кальяни, я и собирался изначально ехать из Калькутты). Факир Лалон Шах наряду с Рабиндранатом Тагором — один из центральных персонажей баульской истории и мифологии. Певец и поэт из Куштии, живший в XIX веке, выходец из индуистской семьи. Молодым мужчиной во время паломничества в Джаганнатх он заболел тяжелой формой оспы и скончался. Во всяком случае, так решили его спутники, положив бездыханное тело на плот и пустив по реке. У одной из деревень ниже по течению плот прибило к берегу. Местечко оказалось мусульманским. Селяне обнаружили лежащего в обмороке на плоту юношу, выходили его и оставили жить у себя, наделив кусочком земли. На нем он стал заниматься музыкой, принимать гостей и собрал круг единомышленников. Лалон-факир воспевал идеи равенства — национального, классового, религиозного. Для Индии XIX века — практически экстремизм. В ту эпоху кастовое деление общества было не отживающей свой век традицией, как сейчас, а всеобщим, абсолютным законом. Прикоснуться к мусульманину, даже в одно помещение с ним войти — многие хинду считали это несмываемой скверной. «Но ведь на входящем в мир младенце не надета ни мала, ни тасби, — говорил тем временем Лалон. — Держал бы свою касту в руке — выкинул бы ее!»

Равенство, единство людей, свободолюбие — в том числе и сексуальное — одна из основ философии баулов.

И в то же время многие из тех баулов, с которыми я общался, были «очень хинду» — происходили из вайшнавских семей, жили в ашрамах, славили Кришну и т. д. Тем временем тон бабы, шагающего по усаженной розами аллее ИСККОН, становится всё резче.

— Баулы существуют с незапамятных времен. Первым из них был Шива, вторым — На́рада. Баул безумен, блажен во имя бога. Он аскет. Настоящий баул понимает глубинный смысл песен, которые поет. Факир не таков. Факиры говорят одно, делают другое. Мусульмане пришли в культуру лишь после Лалона, то есть не так уж давно. Теперь они говорят: «Мы тоже баулы, и Лалон — баул, и все — баулы». Но баулы и факиры — совсем не одно и то же. Они очень далеки друг от друга!

— А в чем различие? — не отстаю я от бабы.

— Много различий. Очень много! Баул — он как небо, как океан. Баул — мунириши и йогин, садху и гуру, вайшнав. Баул — писатель и поэт, певец и музыкант. Баул знает все практики — йогу, пранаяму, все! Факирам это недоступно, факиры — лишь копии, подделки! — баба почти кричит, и я не понимаю, правда ли он так завелся или вжился в роль. Вспоминаются сцены гнева из индийского кино, но рассерженные индийцы и правда могут вести себя как переигрывающие актеры старого Болливуда. То есть страшно кричать, пучить глаза, театрально махать руками.

Дипломатично молчу, но до самого вечера, всю дорогу до Кальяни, настроение у меня печальное. «Свалить, что ли, завтра куда-нибудь одному?». Однако вечер вдруг выдается настолько душевным, что я забываю о тревогах. Дома у Диндайала мы беседуем, я честно делюсь своими мыслями о Маяпуре, а после обеда баба вместе с 37-летним сыном Хридоем, тоже баулом, играют на дотарах и поют, я снимаю их домашний концерт на видео, рядом маленькая Дебашмита. Затем мы в который раз идем вдвоем через ярмарку в темпл.

— Завтра поедем в Уттар-Бангу в ашрам к моим друзьям, там тихо и спокойно, тебе понравится, — обещает баба. — Это 400 километров отсюда.

6

Всё то время, что я живу в этом доме, телевизоры (у бабы в обеденном холле, в кафешках, в полуоткрытых окнах соседских домов) нагнетают панику вокруг коронавируса, еще нового, неизученного, косящего жизни в Италии и Китае, непонятного и страшного. Индийские новости по интенсивности и напору сравнимы с тем же Болливудом. Силу их воздействия я оцениваю уже на третий день.

Несколько раз, сидя один на полу в комнате Диндайала за ноутбуком, из-за закрытой двери слышу с кухни разговоры на бенгальском. Тревожные женские голоса — это жена и невестка. Увещевающий баритон бабы в ответ. Из потока слов понимаю только «рашн» и «корона» — и мне не нравится, что они стоят так близко друг к другу. В глазах прохожих на улице, всегда любопытных и дружелюбных ко мне, вдруг появляется недоверие и подозрительность. Когда я иду мимо чайных, посетители, затихая, бросают вслед «корона» и еще что-то на бенгальском.

Ко всеобщему облегчению на четвертый день вечером, уже в темноте, мы с бабой пакуем вещи и уезжаем. Семья провожает нас до электрорикши (жена катит по асфальту диндайаловский бордовый чемодан на колесиках), утомительная ярмарка позади, мы вновь ныряем в мир пригородного транспорта Бенгалии: рикша, автобус, час ожидания у шумного шоссе и еще один автобус, в котором всю ночь мы следуем на север вдоль границы с Бангладеш. Выныриваем с рассветом в пустынном и тихом поутру городке Райгандж.

Диндайал — странник опытный и четкий: всего через пять минут нас встречает старенький внедорожник и везет за город.

За рулем сухощавый длинный парень, водитель из нашего ашрама Шотипукур. Пыльные и сонные улицы малоэтажных домов сменяются за окном рисовыми полями в банановых зарослях, тиковыми рощами и деревеньками — совсем бедными, лачуги построены из гофрированных металлических листов для кровли. Но чисто — деревни в Индии, как правило, гораздо чище городов, даже небогатые. Одно поселение, второе — и джип тормозит у беленых каменных стен, украшенных трезубцами Шивы по всему периметру. Вокруг бенгальские просторы, поля риса и зеленые леса.

Пока нас с объятиями встречают у ворот и ведут селиться в комнату, скажу коротко о том, что же это за место — Шотипукур. Весьма приличная территория, несколько гектаров. Квадратный пруд, обрамленный рощей, в которой прячется небольшой шмашан (то есть место для кремации). Ухоженный сад с розами, огород, хозяйственные постройки, двухэтажный корпус для гостей и учеников с комнатами и небольшим залом для практик. Всё кирпичное, свежеокрашенное, новое, основательное. В центре комплекса — громадный раскидистый баньян, будто маяк на островке ашрама, затерянном в зеленом море полей. Под баньяном небольшой храм богини Кали и такой же, как в деревнях, жестяной домик.

В домике знакомлюсь с Дебаши́шем, владельцем ашрама и другом бабы, лет сорока пяти моложавым мужчиной в белой курте и белом же лунги. Весь аристократичный, с красиво уложенной копной длинных черных волос. Исподлобья — томный и будто чуть угрюмый взгляд (хотя сам Дебашиш окажется добродушным).

Возможно, это из-за несчетных чиллумов, дымящих в жестяном домике с утра до ночи.

Нас приглашают присесть, кормят завтраком, и передо мной разворачивается уже привычный сценарий: циновки, чай, беседы и много песен. Но если в Кальяни состав компании был более светский, то здесь почти полностью духовный. Сам Дебашиш в миру бизнесмен, одновременно идущий по духовному пути (часть которого — развитие Шотипукур). Рядом со мной — Дойамой, молодой тантра-баба родом из Бангладеш в красном одеянии, с длинной бородой, дредами и тяжелыми металлическими кольцами на запястьях, уже крошит ганджу в кокосовой скорлупке. Напротив — сухонький дедушка-вайшнав в брюках, рубашке, с тилаком на лбу и два пожилых садху в оранжевом (седобородые и седовласые, тоже с дредами и в бусах). Плюс городская девушка Ипши́та, приехавшая из Калькутты на уикенд — наконец-то еще кто-то англоговорящий!

Впрочем, она больше увлечена песнями и духовными беседами с бабой на бенгальском. Почти всё время молчу в своем углу с камерой, та фиксирует происходящее, а я лишь улыбаюсь и раскачиваюсь под музыку. От этого странно: «распушить» свое эго за счет речей мне невозможно. После чиллума баба берет однострунную эктару и начинает петь. Остальные вооружаются тамбуринами, колокольчиками и прочей перкуссией. Присоединиться к песням с мудреным ритмом я тоже не могу. Много позже калькуттские друзья, посмотрев видео, переведут эти песни на английский, и тогда я узнаю, о чем пел баба в то первое шотипукурское утро.

Река полна волн, но никто не знает, как через них грести.
Так зачем же ты пытаешься править своей лодкой?
Я верю лодочнику этого мира.
Оставь свой руль в его руках.
Твой разум опьянен, но просто дай лодочнику понять,
Что тебе — на другую сторону.
Безумный баба пытался грести сам,
И теперь его разбитая лодка наполовину затонула.
Упав в воду, он хватает лодочника за ноги:
О, лодочник, спаси меня!

***

Живя с бабой, я не пропускаю ни одной из трех ежедневных медитаций и вообще воспроизвожу его степенный, неторопливый ритм жизни. Вверяю ему свой руль, прямо как в той песне. Перед закатом мы с Диндайалом и Дебашишем гуляем среди тропической пасторали полей.

— Сколько же здесь, на природе, энергии! — баба обводит пейзаж рукой. — Лучшие места для йоги и медитации. В городе не так. Последний раз я был в Шотипукур на Махашиваратри несколько недель назад. Хотел бы я купить немного земли в подобном месте и создать свой ашрам и школу — гурукул, для обучения баулов. И когда-нибудь создам, если будет на то воля богов.

Баба помолчал.

— А не будет — так и не создам. Моя жизнь идет к концу, и я хочу успеть поделиться с миром своими знаниями. Каждый человек может изменить себя в лучшую сторону. Пришла Кали-юга, а вместе с ней — много упадка, много грязи. Надо чистить!

— А где бы ты хотел создать такое место, баба? Рядом с Кальяни?

— Хорошо бы! Но в тех краях, под Калькуттой, слишком дорогая земля. Так что где-нибудь подальше, в глубинке.

— А ты сам откуда родом?

— Моя семья пришла в эти края из Бангладеш 75 лет назад и поселилась в городке Ка́тва, на берегу Ганги. Округ Бардхума́н. Там я и родился. Родители были певцами, а дед еще и писателем. Отец пел, дядя пел, играл на скрипке и до́таре. Всё мое детство к нам в гости приходили садху и музыканты. Пели, сидели в асанах, говорили о духовном.

— Твои родители тоже были баулами?

— Нет, они были коби, кобиганы, это другая культура, тоже древняя. Когда мне было 15, родители умерли. Я остался один с четырьмя сестрами. Одна старшая, трое младших. Что делать? Я ездил туда-сюда и брался за любую физическую работу, какую мог осилить. Жил здесь и там понемногу. Одно время работал на ткацком станке, шил одежду, даже сам придумывал дизайн. А потом, лет в 35… я толком не знаю, как стал баулом. Было посвящение, аскеза и садхана, я учился у семи гуру, много лет странствовал от одной мелы к другой.

Может быть, я еще и не баул толком, а только «ба», наполовину баул.

Но я известен в Бенгалии. Бог благословил меня писать песни, стихи — и большинство баулов знают и поют их. Сейчас мало кто из баулов пишет свое — обычно перепевают Лалона или Тагора.

(Добавлю от себя: действительно известен. На баульских ютуб-каналах концертные видео Диндайала собирают сотни тысяч просмотров, некоторые — больше миллиона).

Если днем в мартовской Бенгалии совсем лето, то к ночи прохладно, градусов 15. В храм Кали на вечернюю пуджу собираются все обитатели Шотипукура и с десяток селян из ближайшей деревни. Затем очередной тур песен и совсем уже одуряющих чиллумов во всё той же утренней компании.

— Ты знаешь, что ганджа — это древнее лекарство? — Ипшита, рослая, дородная, со сросшимися на переносье бровями, в белых брюках и белой футболке, всякий раз говорит со мной поучительно, будто с ребенком, хотя мы с ней примерно одних лет. По-моему, она зануда.

— Ганджа излечивает от пятидесяти болезней, — продолжает Ипшита. — Это не просто развлечение, а ритуал, переданный людям богами. Еще Шива курил чиллум.

«Да я только за, — думаю про себя. — Только зачем нам лечиться по 10 раз на дню? Разве мы настолько больны?»

Я уже понял, что такие, как Ипшита, молодые и не очень, образованные, городские и тянущиеся к духовности, часто дружат с баулами и садху, имеют гуру, ездят по выходным в ашрамы и на баул-фестивали. Что-то вроде очень пестрой субкультуры, в рядах которой я встречал ученого-химика, художников, студентов, предпринимателей. Среди них Ипшиту (специалистку по сетевому маркетингу) выделяет ее пол — девушки на таких тусовках редки. Спрашиваю Ипшиту с бабой: почему так? Считается неприличным? Те отвечают поначалу уклончиво.

— Мы верим, что каждая женщина — богиня внутри, — говорит Диндайал, выпуская из ноздрей дым. — Каждая воплощает в себе Дургу, или Сарасвати, или Кали, или Лакшми. Мы уважаем женщину и божественное в ней.

— Но почему их так мало на баульских фестивалях и в ашрамах? — настаиваю я. — Собираться с мужчинами, петь и курить — это для женщины прилично?

— Прилично, да, но всё зависит от ситуации, бывает то так, то этак.

— Женщины в подобных местах встречаются, но не часто, — подхватывает Ипшита. — Потому что многие не умеют обращаться с женщиной порядочно. Если ты способна вести себя в такой компании правильным образом, то, конечно, можешь идти. Если нет — могут быть проблемы.

— А если женщина в одиночку станет странствующим баулом, то к ней придется приставить еще охранника, — добавляет Диндайал. — Одиноким баулам-мужчинам охрана не требуется.

Через час посиделка заканчивается. Спать мы с бабой ложимся в отведенной нам комнате на матрасах.

7

Я уже понял, что мой гуруджи решил изменить меня не только внутренне, но и внешне. Мягко, постепенно, без нажима — но целенаправленно и настойчиво. На второй день, еще в Кальяни, на моей шее появляется ма́ла, четки из 108 маленьких деревянных бусин. Их баба купил на ярмарке и там же надел на меня, и с того момента добрая половина прохожих (как правило, с такими же бусами на шее) приветствуют меня «харекришной», легким поклоном и сложенными на груди ладонями. Я будто оказался членом большого клуба. Но это было лишь начало.

Проснувшись в ашраме спустя сутки после прибытия, узнаю о наших планах на день: сегодня едем на рынок в Райгандж и в парикмахерскую, чтобы придать мне, уже совсем заросшему щетиной, приличный вид и сделать respectable (баба часто использует это слово, имея в виду достоинство, аккуратность и соответствие традиции). После завтрака в давешний внедорожник загружаются Диндайал, Ипшита, молодой тантра-баба Дойамо́й и я. За окном снова плывет тропическая сельская пастораль, но мне не до нее. И не до духовности.

И вообще ни до чего: с самого утра меня трясет, тошнит, поносит, кажется, у меня жар.

Обычная история с иностранцами в Индии. С окружающей тебя индийщины вмиг слетает аура волшебства и новизны, разум воспринимает лишь антисанитарию, грязь и зловоние, от которого мутит еще сильнее. На прохладной моей родине болеть проще. И пока в обшарпанной цирюльне посреди рынка парикмахер превращает мои космы в аккуратную бородку и ровняет волосы, я потею и сдерживаю рвотные спазмы.

По возвращении в ашрам меня оставляют в покое, я отлеживаюсь в комнате, весь в поту, тревогах и страхах, то и дело бегая в туалет через весь Шотипукур. Не слишком ли далеко зашла эта игра с индуизмом? Действительно ли мне это надо? Достойный ли выбор я сделал, оставив Москву, друзей, родню, работу на ТВ, метро и байкшеринг, карьерные перспективы и оказавшись черт знает где среди всех этих смуглых, оранжевых, дредастых, говорящих на непонятном языке, вечно накуренных и славящих Кришну? Еще я думаю о деньгах. Мои отношения с ними всегда были нерациональными и запутанными, фриланса не хватает, и на это путешествие мне пришлось занимать. Мне стыдно. Что, блин, я творю со своей жизнью? Я ворочаюсь на матрасе, хлещу воду, а баба рекомендует выпить спрайта — мол, помогает от живота. В голове вдруг раздается звучный голос Ипшиты:

«Ганджа излечивает от пятидесяти болезней!»

К вечеру мне лучше. Хватает сил расчехлить камеру и поснимать интервью. На следующее утро — совсем хорошо. Совершаю пробежку по рисовым полям, омываюсь из шланга во дворе, медитирую в саду. Сегодня мы едем на юг, в Шантиникетан, но еще накануне баба предупредил: перед выездом меня ждет кое-что важное. И я догадываюсь: видимо, это обряд дикши, то есть передачи мантры, посвящение в духовные ученики. Начало первого этапа садханы.

Так и оказывается. После утренних процедур все собираются в металлической постройке. Я раздет по пояс, сижу на циновке, и всё тот же дедушка-вайшнав, окуная деревянную палочку в белую краску, рисует мне на лбу тилак, стрелку на носу, точки на плечах и ключицах. Всё то же самое появляется и на бабе.

Если честно, я смутно помню детали моей дикши. Лишь обрывки. Возможно, виной тому волнение и утренний чиллум. Вот садху вокруг нас гремят перкуссией и поют. Баба сидит напротив меня в полулотосе. Он что-то говорит на бенгальском, глядя мне в глаза. Вот в его руке появляется маленькое круглое зеркальце, обращенное ко мне. Баба поднимает его на уровень своего лица, и вместо седых усов и карих глаз пожилого баула я вижу свое отражение. Вот мы с бабой склоняемся друг к другу, на каждое мое ухо он шепотом произносит по паре слов. Теперь это и есть та самая моя мантра, переданная от гуру. Я посвящен.

Но и это еще не всё. Мое преображение (начатое бусами-малой и стрижкой) завершается сменой одежды: Дебашиш оборачивает вокруг моих бедер оранжевое лунги, прямо поверх серых шорт бренда «Дикис» (позже я их сниму). Затем мне вручается оранжевая же курта — длинная, почти до колен, рубаха без ворота (на груди и сбоку — по карману). Поверх нее на мои плечи водружают нежно-бежевый, с мелкой золотистой вышивкой, легкий шарф из тонкого материала.

— Теперь это твоя новая семья, — говорит Дандайал, обводя рукой всю компанию. — Дебашиш, Дойамой, Гили — теперь каждый из них тебе духовный брат, гуру-бхай.

Меня обнимают, кланяются мне в ноги, то же делаю в ответ и я. Затем (по подсказке Диндайала) я раздаю каждому участнику церемонии по 50–100 рупий. Отдельно даю 500 рупий хозяину ашрама Дебашишу, который два с лишним дня принимал нас как родных.

Тем временем нам пора собираться — Шантиникетан ждет. Бабы и гости ашрама, любители неторопливо побалдеть под музыку и дым, на удивление легки на подъем. В темпе зачехляются дотары, убирается посуда, пакуются сумки — и вот мы уже в джипе, катим на станцию. Вдруг у кого-то спонтанная идея: а поехали-ка поначалу в Баглахаги, под Малду? В деревню к Динобонду-бабе в гости на несколько часов. Всего-то 70 километров крюк. Баба звонит своему другу-певцу Динобонду, тот подтверждает — приезжайте! — и мы всей шотипукурской бандой мчимся вдоль границы Западной и Восточной Бенгалии, вовсю светит мартовское солнце, всем весело. По одной из версий, «баул» — это от слова «байу», то есть «воздух» на бенгальском.

А мантру свою я не расслышал. Но баба пообещал, что перед расставанием он повторит мне ее.