Наука ужаса: необъяснимые миры Бенхамина Лабатута

«Это книга состоит из эссе (что не до конца правда), нескольких историй, которые пытаются не быть историями, короткого рассказа и полуавтобиографической прозы».

Говорят, так книгу «Когда мы перестали понимать мир» описал ее автор Бенхамин Лабатут. Чилиец родом из Нидерландов написал всего четыре книги (на русский переведены две самые премированные), и ни одна из них не была обычным романом. Связывая в один узел разные настоящие истории, добавляя собственные выдумки, придумывая историческим персонажам психические отклонения, Лабатут создал свой жанр на стыке биографии, философии науки и ужасов о границах разума, которые заходят на территорию Лавкрафта, ни разу не вводя в сюжет потусторонних монстров.

Лауреат Букеровской премии Джон Бэнвилл назвал жанр, в котором работает Лабатут, романом-нон-фикшн. На интернет-форумах предлагали вариант «полуфикшн». По словам самого автора, все, что выходит из под пера писателя — это фикшн. Зрелые книги Лабатута можно назвать science fiction, если отказаться от общепринятого перевода «научная фантастика» и использовать более буквальный — выдумка про науку, про ученых. В «Когда мы перестали понимать мир» и в MANIAC Лабатут опирается на биографии ученых и истории великих открытий. А затем погружает нас в голову исследователя на ту глубину, где водятся самые страшные чудовища.

Предел научного понимания

Главными героями книг Лабатута становятся ученые, которые отправляются на самый край познания — и заглядывают за него, а то и прыгают вперед двумя ногами. Вернер Гейзенберг, сходящий с ума на архипелаге Гельголанд, Пауль Эренфест, стреляющий в собственного сына, Джон фон Нейман, убеждающий военных взорвать бомбу повыше над Хиросимой, чтобы убить побольше людей… Они совершают важнейшие открытия, но либо сами приходят в ужас от возможных последствий, либо сходят с ума и ужасают окружающих. В MANIAC научный мир сходит с ума из-за теоремы Геделя о неполноте, согласно которой любая непротиворечивая теория содержит утверждения, которые в рамках этой теории подтвердить нельзя. Проще говоря, ничто никогда не будет доказано полностью, стопроцентно научная картина мира никогда не сложится. Что это означает для ученых, которые посвятили жизнь именно поиску доказательств и несомненности?

Если порядка нет, то все позволено. По крайней мере, именно так можно интерпретировать бесчеловечные намерения (лабатутовского) фон Неймана, который с Геделем был знаком лично.

Примерно в том же положении, что Гедель, в «Когда мы перестали понимать мир» оказываются Эрвин Шрёдингер и Вернер Гейзенберг, двое ученых, чьи исследования в области квантовой механики сломали классическую, непротиворечивую картину мира и привели к парадоксальному выводу: чем больше мы узнаем об изучаемом свойстве субатомной частицы, тем меньше можем узнать о другом свойстве. Иными словами, некоторые открытия даются нам лишь ценой упущенных знаний.

Крах научной картины мира, происшедший в первой половине ХХ века, для Лабатута равносилен распятию Христа: «Сколько прошло с открытия квантовой механики и современного релятивизма, лет сто? Через сто лет после распятия Христа уже сложились Евангелия. Мы как раз на этом этапе».

Лабатут не раз говорил, как восхищается учеными, особенно физиками, которые продолжают задавать фундаментальные вопросы об устройстве мира. Вместе с тем его собственная позиция близка к представителям «темных теорий», критикующих проект Просвещения и порожденный им рационализм. С точки зрения «темных» философов (особенно их консервативной части, возглавляемой Ником Ландом), рационализм и сциентизм оказался глобальным обманом: наука обещала нам объяснить весь мир, но в итоге пришла к тому, что мир необъясним с научной точки зрения.

Вдобавок проект Просвещения нес в себе идею человеческого господства на планете и обещал поместить Homo sapiens в центр мироздания благодаря его рациональному разуму. Темные теоретики отказываются от таких притязаний.«Дело больше не в том, как мы думаем о технике, — хотя бы потому, что техника все больше думает о себе. Возможно, пройдет несколько десятилетий перед тем, как искусственные интеллекты переступят за горизонт биологических, однако считать, что человеческому господству в земной культуре предназначено длиться еще века или того хуже — некую метафизическую вечность, — совершенное суеверие», — пишет Ник Ланд в «Киберготике».

С этой мыслью пересекается та глава MANIAC, где описано противостояние человека с искусственным интеллектом. Великий игрок в го Ли Седоль капитулирует перед компьютерным противником и завершает карьеру. При этом создатели ИИ-победителя сами не понимают, как его построили. Разум человека потребовалось лишь на этапе запуска, а дальше ИИ играл сам с собой, пока не стал непревзойденным гроссмейстером: «Техника все больше думает о себе». Удар по рациональности усиливается тем, что единственной успешной для Седоля партией была та, где он отказался от рациональной стратегии и действовал как безумец. Этому ИИ научиться пока не смог, однако уже показал, что время человека как господина мира минуло. Тут Лабатут сближается с еще одним «темным» направлением — антигуманизмом.

«[А]нтигуманисты, ясное дело, склонны отказывать человеку во всех его техно-претензиях: с их точки зрения, человек устарел, а техносфера давно уже стала новым витком эволюции, этаким сверхчеловеком за вычетом человеческого. Ясно, что Ланд стоит как раз на антигуманистических позициях», — пишет философ Дмитрий Хаустов.

Лабатут не доходит до последовательного антигуманизма, не «ничтожит» человека, как это делает Ланд. Он сочувствует своему игроку в го, в то же время предупреждая: новый век уже здесь. Но не предлагает ему сдаться и работать на будущую власть машин, как это делает поздний Ланд.

Пожалуй, самый «ландовский» персонаж Лабатута — это так называемый «ночной садовник», в науке увидевший корень всех бед современного человечества. Ланд говорит о том же, только считает это не бедой, а неотвратимостью.

В еще не переведенном на русский эссе «Камень безумия» Лабатут скрещивает ужасы Лавкрафта, математику Давида Гильберта и множественные реальности Филипа Дика, чтобы изобразить космос, в котором процветает хаос — еще один постоянный мотив его творчества.

По ту сторону хаоса

Отдавая физикам должное за то, что те продолжают познавать непознаваемый мировой порядок, сам Лабатут под видимым порядком обнаруживает хаос. По сути, роман «Когда мы перестали понимать мир» посвящен слому ньютоновской картины мира и возникновению новой, словно нарисованной сюрреалистами.

Отныне научное знание не только ограничено пределами человеческого разума и теоремой Геделя. Оно еще и опасно — и для носителя, и для всего остального мира. Эту опасность Лабатут иллюстрирует историей Фрица Габера, немецкого химика, чье открытие синтеза аммиака помогло существенно улучшить удобрения и накормить мир.

Но в то же время позволило создать отравляющие газы, от которых тысячи людей погибли во время Первой мировой войны.

Параллелью к этому в MANIAC служит история Манхэттенского проекта, поданная через рассказы про фон Неймана (который не был непосредственным участником, но был консультантом) и прямую (вымышленную) речь задействованных ученых. Все они сходятся в оценке негативных последствий своей работы. Взрыв атомной бомбы над уже проигравшей войну Японией пытаются остановить почти все — кроме фон Неймана. Единственного героя книги, которому Лабатут не дает слова, только описывая его с разных сторон. Фон Нейман не только поддерживает испытание бомбы, но и придумывает способ, как сделать его как можно более разрушительным. Венгро-американский физик выступает в роли своего рода Ника Ланда, правда, ставку делающего не на кибернетику и искусственный интеллект, а на создание оружия массового поражения. Его не заботят гуманитарные вопросы, главное — создать бомбу помощнее.

Лабатут использует фон Неймана в качестве олицетворения технического прогресса, той сингулярности, после которой техника начинает думать сама за себя. Помимо всего прочего, фон Нейман был одним из создателей теории игр, посредством которой пытался привнести математическую теорию в неоклассическую экономику, ставящую во главу угла максимизацию дохода и минимизацию затрат. В случае лабатутовского фон Неймана речь идет о наиболее быстром пути к достижению цели, даже если этой целью будет убийство десятков тысяч мирных жителей Хиросимы.

Черная дыра ужаса

Одна из важнейших тем большинства темных теорий — это ужас. Ужас перед Другим, перед непонятным и немыслимым. Многих персонажей Лабатута в момент крушения их картины мира тоже охватывает ужас. Гедель своей теоремой повергает в ужас ученых, отныне лишенных спасительной иллюзии открытия всемирного порядка. Габер открывает человечеству ужас массовых убийств. Фон Нейман символизирует ужас восприятия реальности как игры с нулевой суммой, в которой необходимо выиграть любой ценой.

Один из персонажей «Когда мы перестали понимать мир» — Карл Шварцшильд, немецкий физик, который первым в мире решил так называемые уравнения Эйнштейна и отправил решение великому ученому. Работая над ним, Шварцшильд находился в окопах Первой мировой. Благодаря работам Шварцшильда была сформулирована теория гравитационной сингулярности, объясняющей существование черных дыр. Но к тому времени самого Шварцшильда уже поглотила черная дыра безудержного прогресса. Когда Эйнштейн с восхищением прочитал его письмо, Шварцшильд уже умер — предположительно, от болезни, вызванной газовой атакой.