Геометрия хаоса. Как участники группы «Аквариум» заделались растафарианцами

18+

«Ты похож на звезду, но всё еще сидишь на пособии».
Mott the Hoople, All The Way from Memphis

Незадолго до фестиваля в Тбилиси музыканты «Аквариума» внезапно полюбили музыку «регги». Вечерами они собирались на квартире у виолончелиста Севы Гаккеля и устраивали шумные регги-вечеринки. Тогда ими еще не была открыта сенсационная теория единства ямайских религиозных корней и русских песнопений, но первые шаги в этом направлении уже оказались сделаны.

«Я не имею ни малейшего представления, почему мы начали увлекаться регги, — отшучивался Гребенщиков. — У Севы в соседней комнате жили хиппи — и они слушали то, что и положено им слушать: Джими Хендрикса и Дженис Джоплин. А мы на их фоне выглядели как чудовища: приходили ночью, нажирались и громко врубали Боба Марли, Sex Pistols, Police и Devo. Параллельно мы пытались курить траву, и иногда у нас это получалось».

Пионеры ленинградского растафарианства были очарованы карибскими вибрациями, совпадающими с их аутсайдерским образом жизни. Их будущее выглядело туманным. Вылетев после скандала в Тбилиси из научно-исследовательского института, Гребенщиков осознал, что эпоха иллюзий завершилась, и ей на смену подкрадывалась эпоха страха. В подобном жутковатом контексте был понятен драматизм его новой песни «Электрический пес»:

«Мы выросли в поле такого напряга, где любое устройство сгорает на раз».

Читайте также

«Он такой же панк, как я — Элтон Джон»: как Бориса Гребенщикова назначили первым советским панк-рокером — и чего ему это стоило

Вспоминая о растафарианских идеях, проповедуемых «Аквариумом», стоит заметить, что даже их близкие приятели в эти ямайские теории врубались вяло. Никто из их ленинградских знакомых не слышал Black Uhuru и The Wailers, и лишь несколько человек видели издалека черно-белые фотографии Боба Марли — впрочем, весьма криминального качества.

«В нашем понимании растафарианство было чем-то очень искренним и пронзительным, — объяснял мне в одной из бесед лидер „Аквариума“. — Возможно потому, что мы были такими же изгоями, как и они.

После Тбилиси мы оказались выбитыми из социальной иерархии, но были полны сил, чтобы доказать, что только так и нужно жить.

Нам казалось, что с растаманами мы могли прекрасно понимать друг друга».

Как гласит история, вскоре флейтист Андрей «Дюша» Романов всё-таки устроился на службу и возглавил бригаду сторожей. Оценив все плюсы новой должности, он встретился с безработным Гребенщиковым и сделал ему королевское предложение:

«Давай, кидай-ка трудовую книжку ко мне. Раз в неделю будешь ходить куда-то на двенадцать часов… и ничего там не делать, как и все мы».

Эта нехитрая идея оказалась удачным решением многих проблем. В итоге самые образованные дворники и сторожа жили на холодных дачах, играли подпольные концерты, сдавали пустую посуду и нерегулярно платили профсоюзные взносы. Как пел Гребенщиков, «гармония мира не знает границ: сейчас мы будем пить чай». Разногласия с советской властью у этих аргонавтов от искусства носили исключительно стилистический характер.

Тем временем рок-критику Артемию Троицкому удалось вписать «Аквариум» на фестиваль «Джаз над Волгой», который проходил в марте 1981 года в Ярославле. Говорят, что местная джазовая молодежь так и не въехала в просветленное ленинградское растафарианство.

«Я клепал коростылём всю эту публику«,— рычал Борис в гримерке, но концерт получился провальным.

«Мы жили в гостинице и с утра до ночи курили дико плохую траву, — признавался Гребенщиков. — И довели себя до такого состояния, что на сцене с плохой аппаратурой мы все наши песни — медленные, быстрые, романсы — сыграли нон-стопом и в регги. Далеко не всё можно сыграть в регги, однако мы пытались играть с акцентом на слабую долю буквально всё.

И в течение четырех часов пути в Москву Троицкий ругался самыми черными словами — до тех пор, пока я просто не отключился. Теоретически я его понимал: это звучало очень плохо. Но мы получили экстраординарное удовольствие, назвав это действие „Джа над Волгой“. По большому счёту, это был бунт».

Примечательно, что в качестве директора «Аквариума» на этом мероприятии впервые выступил странноватый человек по фамилии Тропилло — совершенно фантастический персонаж, который вскоре полностью изменил траекторию полета ленинградской рок-музыки. Сегодня в разнообразных талмудах написано, что историческое значение этого «посланца космоса» сопоставимо с ролью Джорджа Мартина в создании феномена The Beatles. Спорить с этим сложно, и поэтому стоит описать творческую эволюцию Андрея Владимировича более подробно.

Как известно, Андрей Тропилло родился 21 марта 1951 года.

«В тот же день, что и Иоганн Себастьян Бах», — любит уточнять великий звукорежиссер, никогда не страдавший от избыточной скромности.

Вскоре после окончания физфака ЛГУ Тропилло оказался на ленинградском концерте «Машины времени».

«Когда Макаревич начал петь „Битву с дураками“, народ притих и прекратил хождение за портвейном, — объяснял позднее Андрей Владимирович. — Но через несколько секунд весь зал уже стоял и орал.

Со мной был отец, к слову, изобретатель первого советского радиолокатора, который чуть позднее вспоминал: „Мне показалось, что сейчас откроются двери клуба — а там уже стоят черные „воронки“, — и людей начнут пачками загружать в машины“».

Впечатленный увиденным, Тропилло-младший решил заняться организацией концертов «Машины времени». И случилось так, что на одном из сейшенов Андрею вздумалось использовать в качестве билетов… бланки комсомольских грамот с изображением Ленина, стоявшего на броневике. Эта сверхнаглость не осталась незамеченной компетентными органами.

«У меня аж губа дрожала, но я от всего отказывался», — с грустной улыбкой вспоминал виновник скандала, которого власти обвиняли чуть ли не в государственной измене.

После пережитого стресса бывший студент физфака решил сосредоточиться исключительно на студийной работе. Почти случайно он устроился преподавателем в Дом юного техника на Охте — в кружок, который назывался «секцией звукозаписи». Кроме того, Андрей Владимирович обучал охтинских школьников игре на классической гитаре. Говорят, что этюды и пьесы высшей степени сложности он исполнял не хуже преподавателей с консерваторским образованием. Тогда, конечно, никто и представить не мог, что вскоре здание бывшей женской гимназии на улице Панфилова превратится в «альтер эго» легендарной студии Abbey Road.

Знакомство Тропилло непосредственно с Гребенщиковым уходило своими корнями в 1977–78 годы. В какой-то момент Андрей появился в квартире у Гаккеля и оставил там микшерный пульт, сильно похожий на партизанскую взрывную машину. А затем умчался на несколько месяцев в очередную археологическую экспедицию.

Чуть позже, когда «Аквариум» изгнали с репетиционной точки, их аппаратура автоматически переместилась в Дом юного техника. Поэтому логично, что осенью 1980 года там стали появляться бородатые дяденьки в солдатских шинелях. В руках у них были электрогитары, а во рту — папиросы «Беломор». Случались эти визиты в выходные дни или на каникулах — в то время, когда в студии отсутствовало строгое начальство.

«В конце ноября 1980 года Андрей Тропилло, гипнотически убедив бабушку-вахтершу в том, что мы — пионеры, ввел нас в Дом юного техника, — улыбался Гребенщиков. — Играли фанфары, пел хор нелегальных ангелов — начиналась Новая Эпоха».

<…> Когда после нескольких лет бродяжничества у «Аквариума» появилась возможность записаться, то в качестве разминки они заиграли регги Эдди Гранта Do You Feel My Love.

«Поскольку нам удалось сочинить несколько регги-номеров, мы приняли волевое решение не фиксировать на пленку программу тбилисского фестиваля, — вспоминал Гребенщиков. — Надо признаться, что попытка записать „Марину“ и „Минус 30“ в электрическом варианте у нас с блеском провалилась. То ли мы не умели работать в студии, то ли время этих песен прошло, но это было похоже на эксперимент по оживлению трупа. Поэтому с помощью Тропилло мы принялись писать новые композиции: „Река“, „Рутман“ и „Джа даст нам всё“, сочиненные прямо в Доме юного техника. Записывали их, как бог на душу положит, но всё получилось очень мило и свежо».

Первый номерной альбом «Аквариума» был сделан в усеченном составе, поскольку Гаккель почти всю сессию сильно болел, а барабанщик Губерман с юным Фаготом растворились в пространстве. Поэтому каждый вечер «растаманы из глубинки» двигались на ощупь — в частности, Фан дебютировал в роли перкуссиониста, а Дюша иногда играл на гитаре. В финале в студии внезапно материализовался московский блюзмен Дима «Рыжий Чёрт» Гусев, который выступал с «Аквариумом» на концертах в Тбилиси и Клайпеде. Своим неожиданным появлением он всех сильно взбодрил и мастерски подыграл Гребенщикову на губной гармошке. Особенно выразительно его недорогой инструмент прозвучал в «Железнодорожной воде», текст которой был написан БГ незадолго до начала сессии.

Фантасмагорический образ «железнодорожной воды» как инородной жидкости, состоявшей из элементов, не предусмотренных таблицей Менделеева, Борис подсмотрел в тускловатом мерцании фонарей на рельсах Финляндского вокзала.

Сама же песня, начинавшаяся с привокзальных шумов, стала продолжением акустических экспериментов периода альбома «Все братья — сестры». В целом вся подборка, записанная зимой 1980–81 годов, напоминала, по рассказам поэта, «смесь обломков старого и наступившего нового».

«Песню „Молодая шпана“ я написал мрачной осенью, когда у меня семейная жизнь разлетелась, да и вообще всё разлетелось, — признавался мне Борис. — „Электрический пес“ родился под впечатлением от ностальгических кухонных разговоров, и это было просто чудовищно. Представьте себе: на дворе 1980 год, еще ничего в жизни не произошло, а меня уже достали эти воспоминания на тему „как же раньше всё было хорошо“. И прорвалась злобная тирада в адрес людей, которые всё время живут прошлым».

Показательно, что на этой сессии «пионеры ленинградского регги» музицировали при минимальном вмешательстве своего звукорежиссера, отпустившего пиратский корабль «Аквариума» свободно плыть по течению. Проглотив таблетку аспирина и запив ее чаем из термоса, Тропилло обязательно наливал стопарик водки «для злых духов», после чего нажимал на магнитофоне «Тембр» вожделенную кнопку «запись».

«Я успел сыграть лишь в „Плоскости“, — оправдывался Гаккель. — У Тропилло образовалась цифровая „динаккордовская“ примочка, которой никто не умел пользоваться. И когда я играл в этой песне, Боб самозабвенно крутил ручки — и получилась чистая психоделия. Он в то время находился — и все это видели — в фантастической форме. Из него било фонтаном, он мог один эти альбомы строгать и строчить сколько угодно. Свои песни он всегда пел безупречно точно, и каждая из них была им хорошо написана, сделана и сыграна».

На волне всеобщего вдохновения музыканты сумели изобрести минималистский саунд «Аквариума»: практически без клавиш (кроме «Джа даст нам всё»), с простенькими гитарами, булькающей перкуссией, «митьковской» гармошкой, псевдоиндийскими стилизациями и плейбеками в духе The Beatles. Последним был зафиксирован номер «Странные объекты между светом и звуком», на котором Андрей «Дюша» Романов пытался импровизировать на гитаре опусы в духе Фрэнка Заппы. По легенде, за этим невинным занятием его случайно застукал Борис и… незаметно включил магнитофон. Словно почувствовал, что этот инструментальный набросок крайне необходим и сделает всю работу законченной.

«Для меня это был очень важный альбом, поскольку впервые в жизни мы получили возможность сделать именно то, что хотели, — уверял Гребенщиков.

— Сделать естественный, натуральный альбом, как оно и положено. Ты включаешь его, и начинается экспириенс длиной в сорок минут. Нам хотелось сделать его очень насыщенным — поэтому тут есть и фонограмма поезда, и Дюшкин инструментал, и многое другое. То есть пластинка должна была быть атмосферной — как открытка из осени в зиму. В ней все композиции оказались связаны с теми событиями, которые с нами тогда происходили».

Для общей завершенности этому циклу песен не хватало высокохудожественного оформления. Как и в случае с альбомом «Все братья — сестры» фотосессией для обложки с огромным энтузиазмом занялся друг группы Вилли Усов.

«Когда я увидел „Аквариум“ в действии, то понял, что это нужно задержать в памяти и красиво оформить, — объяснял мне Андрей много лет назад. — Так, чтобы оформление являлось продолжением всего, что находится внутри. Еще я придумал название лейбла — Los Pills Records, которое было использовано в дизайне обратной стороны».

Усов вспоминает, что съемки происходили в гостеприимном доме сестер Липовских, где музыканты любили тусоваться, а Боб вместе с аппаратчиком Арменом «Маратом» Айрапетяном сочинили цикл куплетов про Иннокентия. В тот вечер Вилли Усов решил запечатлеть рок-группу прямо в подъезде — с характерной питерской лестницей и мрачным пролетом. Дюше на грудь был повешен детский барабан — как хочешь, так и понимай этот искрометный юмор…

К сожалению, и на этот раз не обошлось без мистики, связанной с очередной несчастной любовью Липовской, которая к этому времени уже развелась с аппаратчиком Маратом.

«Через несколько дней Ольга упала в пролет с третьего этажа, прямо на то место, где была фотосессия, — утверждал Сева Гаккель. — По счастью, наша боевая подруга осталась жива, только повредив позвоночник, в результате чего несколько месяцев пролежала в больнице».

А Гребенщиков тем временем настойчиво клеил свежие фотографии «Аквариума» на картонные коробочки с магнитной пленкой. Торцы он заклеивал синей бумагой, взятой из детских наборов для художественного творчества. Поэтому альбом и получился «Синим».

Готовую «матрицу» Боб переписывал на чистые бобины, стуча зубами от холода на съемной даче в поселке Солнечное. Он бродил по сыроватой комнате, кутаясь в старую дубленку, а рядом под тремя одеялами пытался уснуть Дима Гусев. Но, несмотря на пустой холодильник и дикие морозы, на душе у друзей царил праздник.

«Я хотел тогда, чтобы у нас всё было как у людей, — объяснял лидер „Аквариума“. — Мы логично рассудили, что, если государство не выпускает нашу музыку, значит, нам это надо сделать самим.

Я хорошо помню реакцию „Машины времени“, когда привез „Синий альбом“ в Москву. Макаревич и Саша Кутиков выскочили из-за ресторанных столиков и обступили эту коробку. Они практически не дышали, и общее впечатление было грандиозным».

Заканчивалась бесконечно длинная зима, но грядущий 1981 год казался Борису теплым и многообещающим. Предчувствия его не обманули — наступало время новых знакомств, перемен и создания главных альбомов «Аквариума».