Муки любви, ложные обвинения, «коллекторские» записки и мат: о чем писали друг другу жители Древней Руси на берестяных грамотах

18+

В тексте присутствует нецензурная лексика.

Влажные почвы, древние мостовые и случайная находка грамот многовековой давности

Историки в своих исследованиях опираются на источники (в основном письменные) той эпохи, которую они изучают. Однако долгое время в изысканиях на тему русского Средневековья с этим были проблемы. Деревянные города Руси выгорали в многочисленных пожарах, памятники письменности и культуры гибли в огне. В результате о XII–XIV веках отечественной истории было известно мало, а о X–XI столетиях — вообще практически ничего.

Ученые были вынуждены полагаться в основном на летописи. Однако те сохранились до нашего времени только в более поздних списках. Да и события представлялись в них очень односторонне: летописцы не сообщали о том, что считали неважным. Например, из сводов почти невозможно узнать детали быта, экономики и общественного устройства древнерусского государства.

Некоторые дополнительные сведения давали немногие сохранившиеся официальные документы, законодательные акты, литературные произведения, а также археология. Но в целом русское Средневековье оставалось «немым».

Ситуация изменилась в 1951 году. Тогда в отстраивавшемся после войны Великом Новгороде начались раскопки на месте одного из древних районов города — Неревского конца. Местная жительница Нина Акулова, которая пришла на археологический раскоп подработать во время декрета, заметила буквы на одном из свертков бересты, извлеченном из земли. Акулова показала находку старшей на своем участке — археологу Гайде Авдусиной, а та — руководителю экспедиции Артемию Арциховскому.

Это была первая найденная берестяная грамота Древней Руси. За ее находку Арциховский выписал Акуловой премию. Всего же в 1951 году было найдено 10 грамот.

Еще в 1930-е годы, когда в Великом Новгороде начались первые археологические раскопки, Арциховский подозревал, что мягкую бересту в Средние века на Руси могли использовать в качестве писчего материала. Ведь пергамент, который изготавливали из шкур животных, и бумага в те времена стоили очень дорого. Даже зажиточным людям, чтобы написать книгу, приходилось «скидываться» всей улицей: расходы на материал были сопоставимы с ценой трех коней. Береста же, достаточно мягкая и эластичная, но прочная, идеально подходила для повседневных нужд. Особенно если ее предварительно очистить и выдержать в горячей воде.

Однако в советской науке преобладала точка зрения, что на бересте писали чернилами. Сделанные ими надписи практически не могли сохраниться во влажных почвах Новгорода, стоящего на берегах реки Волхов. Например, древнеегипетские папирусы можно прочитать только потому, что они хранились в засушливом климате. Никто и подумать не мог, что геологические условия новгородской местности на самом деле помогли сохранить настоящее историческое сокровище.

Оказалось, что буквы на бересте выдавливали или нацарапывали специальными писа́лами. Это заостренные палочки с чем-то вроде лопатки на другом от пишущей стороны конце. Археологи находили их и до обнаружения берестяных грамот, но об истинном назначении этих предметов не догадывались.

Именно влажность новгородских почв сохранила берестяные грамоты. Органические вещества, погребенные в здешней земле, не контактируют с воздухом, а потому практически не гниют. Благодаря этому, например, отлично сохранились слои новгородской деревянной мостовой. Каждые 20–25 лет бревна утопали в грязи и поверх них настилали новые. Всего исследователи нашли 28 слоев, древнейший из которых датируется первой половиной X века. С помощью годичных колец бревен историки довольно точно (в интервале около 20 лет) датировали новгородские находки.

Чем раньше грамоты попадали в почву, тем лучше они сохранялись — на воздухе береста быстро трескается и расслаивается. В земле древние письма оказывались благодаря самим новгородцам. Грамоты были привычным элементом быта, расходным материалом, и никто с ними особо не церемонился. Их нередко выбрасывали там же, где прочитали. Часто перед этим бересту разрывали, чтобы сообщение не смог прочесть посторонний. Поэтому большинство находок — это обрывки, хотя некоторые послания сохранились почти полностью.

В основном на бересте писали короткие послания и записи, не требующие длительного хранения, — такие средневековые аналоги чатов и заметок. Иногда грамоты использовали в качестве черновиков для важных документов, например завещаний, текст которых потом переносили на пергамент.

Сами новгородцы называли эти записи «грамотами» или просто «берестой». В основном люди писали их самостоятельно, однако богатые могли диктовать сообщения профессиональным писцам. Те, кто писать не умел, тоже обращались к писцу или любому грамотному человеку.

Тексты строились как обычная живая речь, за редкими исключениями пробелы между словами не обозначались. Написаны грамоты, чаще всего, разговорным, а не книжным стилем. Но некоторая культура письма существовала уже тогда. Так, обычно грамоты начинаются с обращения автора к адресату: «Поклон от… к…», «Приказ…», «Челобитье…».

На сегодняшний день найдено более 1200 грамот. Большую часть из них (около 1150) обнаружили в Великом Новгороде: здесь наиболее благоприятный климат. Еще более 100 — в других городах:

• Пскове,
• Смоленске,
• Старой Руссе,
• Витебске (Беларусь),
• Мстиславле (Беларусь),
• Твери,
• Торжке,
• Москве,
• Звенигороде Галицком (Украина),
• Вологде,
• Старой Рязани (крупный средневековый город в 50 километрах от нынешней Рязани, разрушен во время нашествия Батыя в 1237 году),
• Рязани (в Средние века носил название Переяславля-Рязанского).

Писала и пустые листы бересты находили и в других городах.

Находка берестяных грамот стала сенсацией для историков, лингвистов, литературоведов и экономистов. Впервые обнаруженные эго-документы русского Средневековья позволили лучше понять, чем жили люди Древней Руси, — например, систему управления и правосудия, меры весов и правила товарного обмена, общественные отношения.

Кроме того, благодаря бересте стало достоверно известно, что на Руси, по крайней мере в Новгородской земле, было немало грамотных людей: бояр, священнослужителей, купцов, слуг, ремесленников и даже крестьян. Много было и грамотных женщин.

О чем говорит береста

Большая часть берестяных грамот — это деловые заметки: списки товаров, доходов, дани или должников, поручения, отчеты, судебные документы. Но попадаются и личные письма, прошения, жалобы. Они оживляют людей, память о которых на сотни лет была погребена в земле, а след в истории оставался неизученным.

Для простоты чтения в цитатах из древних текстов опущены почти все несохранившиеся в современном языке буквы за исключением ер (ъ) и ерь (ь). Раньше они обозначали сверхкраткие гласные звуки и лишь с течением времени либо перешли в «о» («ё») и «е», либо заняли место нынешних твердого и мягкого знаков. Также из цитат убраны все сокращения (например, «гне» → «господине»), расставлены пробелы между словами и знаки препинания. Новгородские грамоты даются по порядковому номеру, в остальных случаях город обнаружения уточняется отдельно. Утраченные и восстановленные исследователями по смыслу фрагменты обозначены квадратными скобками, пояснения — круглыми.

О долгах

Система кредитования, по крайней мере в древнем Новгороде, была очень развитой. Долговые списки встречаются так часто, что попадаются даже на кусках бересты, пущенных на детские игрушки. Например, из грамоты № 1124 сделали игрушечные ножны.

Много среди берестяных грамот и угроз должникам. Одно из древнейших таких писем (№ 246) относится к XI веку. В нем новгородец Жировит упрекает Стояна, что тот уже девятый год не возвращает ему долг в четыре с половиной гривны. На одну гривну тогда можно было купить пару свиней, а на две — корову.

Если Стоян не вернет долг, Жировит угрожает предать дело огласке и осрамить его. Поэтому он предлагает Стояну, судя по всему знатному новгородцу, решить всё мирно:

«А не присълеши ми полу пяты гривьны, а хоцу ти вырути въ тя, луцьшаго новъгорожянина. Посъли же добръмь».

В отличие от Жировита его земляк XIV века Терентий менее терпелив. Он пишет, что шлет своим должникам Онтону и Моисею уже третье письмо, а те до сих пор не прислали ему ни причитающихся денег (судя по всему, процентов с ссуды), ни рыбы. Если Онтон и Моисей не одумаются до воскресенья, Терентий грозится наслать на них биричей («бирици») — младших княжеских чиновников, которые в данном случае выступают как официальные «коллекторы».

Впрочем, долги не всегда выбивали угрозами. Нередко кредиторы взывали к совести должников.

Например, автор грамоты № 445 упрекал некого гончара (или Гончара), что тот целовал крест, то есть клялся перед Богом, но так и не вернул куниц, кобылу, кожу, шапку, сани и хомуты. Составитель грамоты горько восклицает в конце: «Ясо погибло!» — «Я погиб (разорен)!»

А вот Говена — составительница одной из звенигородских грамот — обращается к здравому смыслу Неженца, который задолжал ее погибшему мужу. Женщина предупреждает, что, если Неженец не отдаст денег, она обратится к князю и тогда взыщет с него бо́льшую сумму:

«Оли нь водаси, то я у конязя поема отроко прижь приедю, а во боле ти вонидь».

Со злостных должников в те времена могли взимать пени в размере трети, половины и даже двух третей от долга. Также в счет уплаты у них могли конфисковать имущество.

О несправедливости и борьбе с нею

Несправедливость — тоже нередкая тема берестяных грамот. Сохранилось, например, немало писем, в которых новгородские крестьяне жалуются боярам — наследственной знати и по совместительству практически единоличным собственникам земли — на различные притеснения. При этом одними жалобами дело обычно не обходилось, и крестьяне прибегали к угрозам и даже активным действиям.

Так, в грамоте № 311 крестьяне из села Черенского протестуют против передачи деревни новому хозяину. Судя по всему, они считали, что боярин Михаил Юрьевич может передать землю только «своему человеку» — компаньону, совладельцу. Нового хозяина (Климца Опарина) они таковым не признают («А мы его не хотим. Не соседний человек») и заканчивают челобитную, как бы смягчая тон: «Над нами волен только Бог и ты».

А отправители грамоты № 370 жалуются боярам Юрию и Максиму Онцифоровичам на нового ключника — слугу-управляющего. Он, дескать, не отстаивает их интересы («за нас не стоит»), накладывает грабительские штрафы, злоупотребляет доверием «господ» (форма обращения к вышестоящему или просто уважаемому автором лицу). «Сироты» — так в Новгороде называли крестьян — просят прислать к ним «смирного человека», а в противном случае грозят уходом к другому землевладельцу («Нам сидеть нет сил»).

Из грамоты № 301 становится понятно, что такие угрозы не были пустыми. Слуга («парубок») пишет господину, что одна половина людей из его волости разбежалась, а вторая просит снизить подати.

Те же, кто сменил землевладельца, могли просить заступничества у нового хозяина. Так, ключник Вавула пересылал своему господину — посаднику (высшее новгородское должностное лицо) Андрею Ивановичу — «челобитье» от перешедших к нему крестьян Захарки и Нестерка. Последние жаловались, что их предыдущий хозяин, Алексей Щука, отказывается передать им часть урожая, положенную крестьянам по взаимной договоренности с землевладельцем.

Интересны и примеры бытовой несправедливости. Например, из грамоты № 9:

«От Гостяты къ Васильви. Еже ми отьць даялъ и роди съдаяли, а то за нимь. А ныне водя новую жену, а мне не въдасть ничьто же, избивъ рукы пустил же мя, а иную поял. Доеди, добре сътворя».

Смысл послания прост: Гостята пишет Василию, скорее всего брату или дяде, что муж забрал всё ее приданое, женился на другой, а ее выгнал. Поэтому женщина просит родственника приехать и заступиться за нее. Это послание XII столетия хорошо иллюстрирует существовавшую к тому моменту около века возможность супругов развестись.

Гостята считает, что муж нарушил процедуру, ведь на Руси причины для развода с женой были четко определены: измена, общение с чужими людьми без ведома мужа, покушение на жизнь или имущество супруга. Интересно, что Гостята делает акцент именно на том, что супруг присвоил ее приданое, то есть отстаивает свои имущественные права.

А вот история о покушении на личную свободу из грамоты № 1105 XII века, в которой некая Суботка протестует против произвола Гюры (Георгия):

«Се еси продале детя мое. А ныне веди семо налезъ. Не налезеши ли, ни приведеши къ мъне, а язъ хоцу къ князу на тя».

Поначалу специалисты не могли понять смысла послания из-за слова «продале». Оно могло означать как продажу в холопы (фактически в рабы), так и наложение штрафа. Вопрос смог прояснить историк Павел Лукин, ссылаясь на «Русскую Правду» — свод законов Древней Руси. Согласно ей, господин не имеет права продать в холопы закупа — наемного работника. Гюра, видимо, нарушил этот закон, сделав холопом сына Суботки. Та, естественно, не согласна и требует вернуть сына, а в противном случае грозит пойти к князю. Если бы обвинение подтвердилось, Гюре грозил бы большой штраф — 12 гривен. И сына Суботке пришлось бы вернуть.

О выделенных, но не дошедших до получателей деньгах

Еще один пример жалобы — письмо XIV века от новгородских крестьян к господам Якову и Ивану. Предмет обращения весьма прозаичен: один из феодалов год назад послал своим подопечным рубль (целый слиток серебра, на минуточку), но те его так и не получили. Крестьяне, похоже, считают, что деньги утаил ключник, и просят «допросить» его:

«Въспроси, осподине…»

Нечто похожее произошло и у вологжанина начала XIV века Якова с братом Остафом. Яков пишет:

«Послалъ с тобою емь рубле — ко Самълу рубле. Ни мне рубля, ни мне проторъвъ».

Смысл сообщения таков: Яков послал какому-то Самойлу с Остафом рубль, но в итоге остался и без денег, и без чего-то еще (значение слова «проторы» пока не удается однозначно установить). Интересно, что Яков не упрекает Остафа напрямую. Возможно, он уверен, что брат не мог присвоить деньги.

О мошенниках с липовыми документами

Из некоторых грамот можно узнать и детали криминальной жизни древнего Новгорода.

Так, крестьяне из села Избоище жаловались господину, что с поддельными «рукописаниями», то есть официальными грамотами, по его владениям без его ведома ходят не то мошенники, не то нечистые на руку чиновники. С помощью липовых документов они шантажируют и грабят крестьян.

Послание датируется примерно 1422–1446 годами. Летописи за 1445 год сообщают, что в Новгородской земле действительно орудовала шайка таких мошенников.

Об убийствах

Другую сторону криминальной хроники древнего Новгорода представляет грамота № 466 первой половины XV века:

«…на Софонтее во дворь голову убиле. А и ныхъ бе вз весте неть. А животъ взяле. Какъ, осподине, пецалуеше?»

В этом письме сообщается, что Софонтий убил человека: труп на Руси называли «головой» — отсюда пошел термин «уголовное право». Дальше автор донесения пишет, что некие остальные пропали без вести, а у убитого украли имущество («А живот взяле»). В конце он спрашивает адресата о дальнейших распоряжениях.

О любви

Есть в грамотах и более приятные вещи. Так, из них мы узнаем любовные истории жителей Древней Руси, порою весьма захватывающие.

Одной из самых выразительных берестяных грамот стало письмо новгородки, написанное возлюбленному на рубеже XI–XII веков:

«…ъ тобъ тришьдъ. А въ сю недълю цьтъ до мьнь зъла имееши, оже еси къ мънъ нь приходилъ? А язъ тя есмела акы братъ собъ! Ци уже ти есмь задела сълюци? А тобе веде яко есть не годьнъ. Аже бы ти годьнъ, то из оцью бы ся вытьрьго притькль… ныне кедь инодь. Въспиши жь ми про… тьбь хаблю. Ци ти буду задела своимъ бьзумьемь, аже ми ся поцьньши насмихати, а судить Богъ и моя худость».

Перевести это можно так:

«[Я посылала к] тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю (или „в это воскресение“) не приходил? А я к тебе относилась как к брату (то есть „ты был мне как родной“)! Неужели я тебя задела тем, что посылала [к тебе]? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под [людских] глаз и примчался… теперь где-нибудь в другом месте. Отпиши же мне про… [то, будешь со мной или нет]. Если даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то суди [тебя] Бог и я недостойная».

Письмо было тайным, на что указывает не только содержание, но и отсутствие места для традиционного «поклона» — указания на то, кто и кому пишет.

Похоже, тайные послания были нередки в Древней Руси, а в Новгороде — уж точно. Так, некто в конце XIV — начале XV века просил: «цоловекомъ грамотку пришли таино». Неизвестны ни адресат, ни отправитель письма, ни причина секретности.

За обрывком бересты скрывается любовная драма 900-летней давности. Женщина задета тем, что любовник не пришел на свидание. При этом из текста видно, что она знакома с книжной культурой того времени. Очевидно, она образована, принадлежит к высшему обществу, а писать и получать письма для нее — обычное дело.

По содержанию письма можно определить и характер отправительниц: это независимая и смелая женщина. Она боится позора, но не ищет оправданий. А используя самоуничижительный синоним местоимения «я» («моя худость»), показывает, что считает себя вправе судить своего возлюбленного первой после Бога.

Отрывок черновика любовного письма, похоже, сохранился и в грамоте № 521 новгородца Моисея, жившего в XV веке:

«…такъ ся розгори сертце твое и тело твое и душя твоя до мене и до тела до моего и до виду до моего».

Скорее всего, в первой половине письма Моисей писал о том, что его собственные сердце и душа разгорелись до тела и вида какой-то женщины, и ожидал от нее взаимности. Вероятно, первая часть послания была уничтожена, чтобы не компрометировать предмет воздыханий Моисея. Однако есть также версия, что этот отрывок — любовный заговор, приворотное заклинание.

Впрочем, не все были так изысканы в выражениях, как неизвестная новгородка и Моисей, и переходили сразу к делу, как, например, Микита:

«От Микиты к Малании. Пойди за меня — я тебя хочу, а ты меня; а на то свидетель Игнат Моисеев…»

«Хотеть» в данном контексте означает «желать жениться», и Микита, похоже, настроен серьезно — даже свидетеля уже нашел. При этом довольно необычно, что жених обращается напрямую к девушке, а не к ее родителям.

О том, как учились грамотности

Как уже было сказано, берестяные грамоты доказали, что на Руси было немало грамотных людей. Из этого следует, что существовала и какая-то система обучения. На Руси, по крайней мере в Новгороде, она была неплохо развита. Грамоте начинали учиться с детских лет (примерно с четырех до восьми), осваивая азбуку и слоги — склады. Так, в одном из писем XIV века сохранилось прямое указание (видимо, от мужа жене) отдать ребенка «грамоти уцити».

Однако в целом ученические берестяные грамоты попадаются редко, так как для обучения нужно было слишком много писчего материала. Поэтому писать и читать учились с помощью специальных табличек — цер. В них были специальные выемки, в которые заливали воск, и уже на нем ученики выводили буквы и слова всё теми же писалами. Лопаточкой на другой стороне палочки воск можно было разгладить и писать снова. Понять назначение таких табличек помогла высеченная на обратной стороне одной их них азбука.

Самыми известными ученическими грамотами стали листочки бересты, на которых упражнялся и рисовал новгородский мальчик XIII века Онфим. Он, как и любой ребенок, освоив новое (буквы, слоги, фразы), судя по всему, повторял их ради забавы.

Например, записал азбуку и слоги («ба», «ва», «га» и т. д.) на не предназначенном для письма овальном донышке туеса, который ребенку отдали взрослые.

Но иногда Онфиму становилось скучно писать, и он рисовал. Например, на том же донышке туеса он изобразил фантастического зверя и сделал соответствующую подпись: «я звере». Здесь же сохранилось его упражнение в составлении письма: «поклон» от Онфима к Даниле. Благодаря тому, что Онфим подписывал некоторые свои записи, он стал единственным учеником Древней Руси, имя которого нам известно.

Мальчик жил во времена Александра Невского и грезил о приключениях и ратных подвигах. Например, на одной из грамот он нарисовал себя сидящим на коне и поражающим копьем врага. Помечтав, Онфим, судя по всему, вспомнил об учебе и вывел на небольшом свободном уголке несколько букв.

Упражнялся Онфим и переписывая тексты. Например, документы о взыскании долгов. Так, на одной из грамот он написал: «На Домитре возяти доложзике», то есть «взять должки на Дмитре». Интересно, что в тот момент Онфим еще не умел считать — на рисунке, сделанном рядом с записью, у человечков от трех до восьми пальцев. А азбуку, похоже, мальчик переписывал так часто, что машинально поставил после «ж» лишнюю «з».

Скорее всего, Онфиму было около шести-семи лет. Его руке принадлежат 12 грамот и пять рисунков без текста.

Не все были так старательны, как Онфим. Например, в грамоте № 74 начала XIII века какой-то ученик неуверенным почерком выводил азбуку. Однако после буквы «з» он (или она), видимо, запутался и стал рисовать какие-то закорючки.

О школьных остротах

Находилось в грамотах учеников место и для шуток-дразнилок. Например, в документе за номером 46 замысловатым образом (буквы нужно читать по вертикальным столбцам) написано:

«Невежда написал, пустомеля сказал, а кто это прочитал, тот…»

Хотя конец фразы неизвестен, понятно, что прочитавшего обругали в духе более поздней школярской шутки: «Кто писал, не знаю, а я, дурак, читаю». Впрочем, концовка грамоты могла быть и более непристойной.

Так, на одном листе бересты какой-то ученик XIII века написал алфавит (дальше буквы «д» он не дошел) и мольбу к Господу с просьбой «помочь рабу своему». Здесь же он вывел похабную нелепицу: «Гуска (задница) сологая, гузка гозу ебае… заляко х хусту». Перевести это можно примерно так: «Задница сладкая, задница непоседу ебет… задрав штаны». Скорее всего, это была дразнилка, высмеивающая кого-то конкретного и, возможно, даже рифмованная, вроде матерной частушки. Однако есть предположение, что у фразы может быть и более тривиальный перевод: «Селезень гусыню сношает».

Об обсценной лексике

Матерные выражения, причем довольно нетривиальные, попадаются и в других берестяных грамотах.

К примеру, Хотеслав из Старой Руссы XII века язвительно отвечает брату Радославу на требование забрать деньги у прасола (торговца):

«Якове брате, еби лежя, ебехото аесово!»

Перевести это можно примерно так: «Брат Яков, не выебывайся, похотливый сователь яиц!». Судя по всему, Яков — крестильное имя Радослава, которое Хотеслав использовал специально, чтобы посильнее уязвить брата. По другой версии, ругательством требование к родственнику дополнил сам Радослав.

Обнаружить матерные слова можно и в письме новгородки Милуши к Марене. Милуша пишет собеседнице, что было бы хорошо, если бы некая Большая Коса вышла за Сновида. После этого, видимо адресуя это пожелание Марене, Милуша восклицает:

«Маренко! Пеи пизда и съкыле!»

Буквально: «Маренка! Пусть напьется (набухнет) пизда и клитор („родящее лоно“ в литературном переводе)!».

Это и похожие выражения — часть традиционных «срамных» песен по случаю свадьбы, которые сохранялись в народе вплоть до XIX века. Смысл фразы Милуши совсем не похабный — это просто пожелание забеременеть. Возможно, Милуша была свахой, которая удачно выдала Марену замуж. Косвенно это подтверждает последняя часть письма, где Милуша просит отдать ей две «гривны вчерашние». По другой версии, письмо — часть добрачных переговоров.

О свадебных подарках

Узнать еще больше о свадебных традициях того времени позволяют грамоты № 261–264. Это части одного общего списка подарков на свадьбу — видимо, традиция их считать существовала и 600 лет назад. Оригинальностью дарители не отличались: молодожены получили практически от каждого гостя один и тот же набор. В него входили посуда («блюда») и швейные материалы (сафьян — выделанная козловая кожа, козий пух, голубая и зеленая ткань). Кто-то «выделился»: подарил рубаху. Интересно, что одной из дарительниц стала женщина — «Сыпова жена».

Об оскорблении

А вот Анна из Новгорода начала XIII века использует бранные слова в своем письме к брату Климяте совсем не по радостному поводу. Женщина просит родственника вступиться за нее перед Коснятином, который назвал ее «куровою», а ее дочь — «блядею». Из-за этого Фед (Федор — муж Анны) выгнал ее и хотел убить. Анна хочет, чтобы Климята потребовал от обидчика доказательств и узнал причину его поступка, а если обвинение подтвердится — убил ее.

Дальше Анна поясняет, что конфликт с Коснятином произошел из-за денег. Ее дочь в отсутствие отца (Федора) дала кому-то взаймы. Деньги эти, по-видимому, принадлежали Коснятину, а Федор давал их в рост и платил проценты. Коснятин, похоже, заподозрил, что семья Федора скрывает от него прибыль, и вызвал Анну в суд. Но упрекнуть женщину и ее дочь Коснятин мог только в нарушении уговора, а никак не в разврате. Поэтому она и просит защиты.

Хотя слово «блядь» в те времена широко употреблялось в значении «блудница», назвать так замужнюю женщину, согласно законам Ярослава Мудрого, было серьезным преступлением. За него на обидчика налагался большой штраф.

Об ответственности за клевету

Пример ответственности за ложные обвинения на Руси дает грамота № 247, одна из самых ранних — она относится к XI веку. Хотя текст сохранился отрывками, исследователям удалось воссоздать описанный сюжет. Автор, судя по всему — должностное лицо, говорит, что некто возвел на другого человека поклеп, обвинив его в краже со взломом. При этом замок и двери якобы ограбленного помещения целы, а его хозяин иска не предъявляет:

«А замъке келе, а двьри келе, а господарь въ не тяже не дъе».

Поэтому автор велит адресату, надо понимать — исполнителю, оштрафовать клеветника. Далее, судя по всему, он предоставляет возможность альтернативного или дополнительного наказания: смерды (крестьяне), одного из которых, по-видимому, и оговорили, могут «побити клеветьника».

В более поздней грамоте № 238 разворачивается не менее интересная сцена между двумя неизвестными новгородцами. Автор письма утверждает, что адресат дал ему две куны (одна из единиц товарно-денежного обмена), а теперь заявляет, что предоставил намного больше — восемь кун и гривну. Составитель письма негодует и вызывает противоположную сторону в Новгород, добавляя, что готов на испытание водой:

«Поиди же въ городъ. Могу ся съ тобою яти на воду».

Испытание водой — это вид «божьего суда». Разные его варианты предполагали, что испытуемый должен достать голыми руками кольцо из кипятка либо выплыть после того, как его связанным бросили в водоем. Считалось, что невиновному Бог не навредит. При этом автор либо не знал, либо неверно трактовал, либо намеренно исказил законы о «божьем суде» того времени. Испытывать водой могли только при иске в случае ущерба от двух гривен. В данной же ситуации (восемь кун и гривна) суду было достаточно взять с обвиняемого клятву в том, что он невиновен.

Об оказиях

Рассказывают грамоты и о забавных ситуациях, которые приключались с жителями Древней Руси. Например, грамота № 53:

«Поклонъ от Потра к Марье. Покосиле есмь пожню, и озерици у мене сено отяли. Спиши списокъ с купнои грамоте да пришли семо, куды грамота поведе дать ми розумно».

Здесь Петр пишет Марье — жене или совладелице земельного участка в селе Озерцы, — что местные жители («озеричи») отняли у него скошенное сено. Видимо, Петр не так давно приобрел землю и селяне приняли его за самозванца. Поэтому он просит Марью прислать копию («список») документа, подтверждающего его право на участок и обозначающего границы владений, чтобы знать точно, где можно косить.

О семейных ролях

Весьма необычную картину жизни одной из древних семей рисует грамота № 931, которую отправила жена некому Семену. Женщина призывает мужа утихомирить участников какого-то конфликта до ее приезда, видимо, считая, что она лучше сможет решить его. Характерно, что грамота начинается с формулировки «Приказъ». Обычно ее употребляли при распоряжениях к нижестоящим. Чтобы, по-видимому, немного смягчить повелительный тон письма, женщина в конце добавляет: «А язъ тобе целомъ бею» («А я тебе челом бью»).

О конфликтах приемных родителей и детей

Яркий пример семейных конфликтов дает грамота № 1113. В ней супруги Иванко и Мирослава просят двух адресатов (видимо, тоже пару) поговорить с их падчерицей, что живет на Радятине улице. Та якобы обманом взяла («вылгала») гривну у Иванко и не возвращает чье-то сукно. Поэтому автор (после «поклона» текст идет от одного лица) требует, чтобы падчерица вернула сукно и хотя бы часть денег от гривны отдала некой Полепе:

«Мне ныне платити 18 кунъ, а тъще руке (буквально — „а руки тощие“, то есть „нет денег“). А оно ти еси вылгала у Иванка гривну, а на то любо си золотникъ присли Полепе».

Исследователи считают, что подтекст письма, напоминающий сюжет волшебной русской сказки, далек от того, что сказано в бересте. Судя по всему, Мирослава и есть единственный автор грамоты, а также приемная мать безымянной падчерицы. Мирослава наказала девушке выткать какой-то холст, а Иванко, родной отец, дал ей гривну. Мачехе, похоже, нужно было заплатить кому-то 18 кун, но своих денег она тратить не хочет и «наезжает» на приемную дочь, требуя вернуть «чужое» сукно. Кроме того, Мирослава, видимо, хочет «стрясти» с приемной дочери «дань» («золотник») с подаренной гривны в пользу своей родной дочери — Полепы.

Отношение мачехи к падчерице хорошо демонстрирует выражение «Посли, вороже», то есть «Пошли, вражина».

О моли и церквях-складах

В отличие от Мирославы Семен, автор грамоты № 413, гораздо более учтив («А я тоби, своему осподину») в выражениях. И это немудрено, ведь он обращается к попу Ивану с просьбой посмотреть, как там его «москотье». Москотье — это меха или шерстяные ткани, Семен переживает, что их может попортить моль: «дад бы хорь не попортиль».

В том, что Семен хранит свое имущество у священнослужителя, нет ничего необычного. Деревянный древний Новгород часто горел вместе со всеми ценностями, что находились в домах. Каменные церкви в этом плане были более безопасными, поэтому подклети — нежилые церковные подвалы — использовали как склады.

О внутренней миграции

Из грамоты начала XII века, обнаруженной в Новгороде, можно также узнать, что жители Древней Руси переселялись в поисках лучшей жизни в другие города. Здесь мы видим письмо Гюргия к отцу и матери, присланное из Смоленска, то есть преодолевшее более 400 километров. Сын предлагает родителям после продажи двора переехать в Смоленск или Киев, так как «дешеве ти хлебе» — хлеб там дешевле. В те времена Новгород действительно часто страдал от недостатка продовольствия, поскольку своих пахотных земель было недостаточно, да и климат не всегда благоприятствовал земледелию.

Если же родители не собираются переезжать, Гюргий просит их прислать весточку («грамотицу») о том, живы-здоровы ли они. Видимо, он давно не был в отчем доме и переживает за родителей, оставшихся в голодающем Новгороде.

О дефицитных крупах

Грамота № 354 середины XIV века тоже затрагивает вопрос поиска продуктов. Ее написал новгородский посадник Онцифор Лукинич своей матери. В письме он раздает многочисленные хозяйственные поручения: купить коней, соли, прислать ему различные вещи, в том числе теплые (письмо, видимо, написано осенью). Среди прочего посадник говорит матери, чтобы она попросила пшенки у Максима-ключника и наказала деду сделать то же самое в Юрьевом монастыре, потому что здесь ее не достать:

«Вели у Максима у ключника пшенки попрошати и диду молися, что бы ихалъ в Июриевъ монастиръ пшенки попрашалъ. А сдисе не надиися».

Это поручение поначалу обескуражило историков: разве у посадника, представителя новгородской знати, могли быть проблемы с тем, чтобы найти крупу? Чуть позже работа археолога Алексея Кирьянова прояснила это противоречие. Кирьянов, бывший агроном, подсчитал количество семян в разных горизонтах Новгородского раскопа. Он выяснил, что просо (из него делают пшенку) было главной культурой в Новгороде в X веке, но уже с XI столетия новгородцы стали больше полагаться на рожь.

В итоге ко второй половине XIV века, когда Онцифор написал свое письмо, найти пшенку действительно было непросто.

Видимо, посадник очень любил кашу из этой «дефицитной» крупы.

О колбасе

В грамоте № 842 некий дьяк и Илька пишут какому-то адресату, что отправили ему (или им) съестные припасы. Посылка богатая: 16 лукон (корзинок) с медом, три горшка масла, две свиньи, две хребтовых части (свиной туши или, возможно, осетровых рыб), три зайца, тетерева, два коня и… колбаса («кълъбасу»). Письмо дьяка и Ильки, датируемое началом XII века, — первое известное упоминание этого заимствованного из восточных языков слова на территории Руси.

Конечно, берестяные грамоты могут приоткрыть для нас лишь малую часть жизни обитателей Древней Руси. Но именно в них мы можем увидеть реальных людей прошлого, которые приглашают друг друга в гости, пишут на луконцах проклятья тем, кто попытается их украсть, и украшают туески замысловатыми загадками. Примером последней и закончим этот текст:

«Есть град между небом и землей. К нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписанную».

Поняли, о чем речь в загадке 600-летней давности? Город — это ковчег, посол — это голубь, которого отправил Ной, а письмо — масличная ветвь, которую птица принесла на ковчег.