Опосредованный кнут. Как белые рабовладельцы американского Юга управляли рабами при помощи черных

Слуги «короля хлопка»

Основой экономической системы южных штатов США было рабство — именно рабы производили большую часть хлопка, табака, сахарного тростника, индиго, риса и других культур. В 1860 году население 15 рабовладельческих штатов составляло 8 миллионов белых, 4 миллиона черных рабов и 250 тысяч свободных черных. Среди белых 1 миллион человек жили на малоплодородных землях и были за гранью бедности, большинство — около 5 миллионов — были мелкими фермерами или ремесленниками и торговцами. 2 миллиона белых владели рабами, но 88% из них имели лишь одного или двух рабов. Оставшиеся 12% владели более чем 20 рабами и нанимали надзирателей. Около 3000 плантаторов имели больше 100 человек рабов — у этой небольшой по численности группы была более чем половина подневольного черного населения.

Рабство было не просто бизнесом, а самой жизнью южан. Оно определяло их взгляды, политическую идеологию и социальную структуру. Без необходимости использовать насилие против рабов южное общество не стало бы таким военизированным, не возникло бы того аристократического культа чести, без которого сложно себе представить Юг, — он возникает только в строго иерархических обществах. Как писал современный афроамериканский писатель Ральф Эллисон, «на Юге белые не могут сделать шагу, не могут ни о чем говорить, не могут ни петь, ни рассуждать о справедливости и законах… хоть на миг позабыв, что рядом с ними живут черные». На больших и средних плантациях их число в разы превышало число белых, они были няньками белых детей, домашними слугами, дети рабынь играли с хозяйскими детьми, знакомя их с африканским фольклором и играми.

Раб и хозяин были неразрывно связаны — сложно сказать, кто из них больше зависел от другого.

Многие бывшие рабы, дававшие интервью в рамках проекта «Рожденные в рабстве: рассказы рабов из Федерального писательского проекта, 1936–1938», ностальгически вспоминали о времени своей зависимости, когда рабов «кормили, одевали, и ни о чем не надо было беспокоиться». 85-летняя Н. Пью из Алабамы говорила: «Я вижу, как журчит по камням ручей, а над ним склоняются ивы. Я родилась в рабстве, но никогда не была рабыней. Я работала на хороших людей. Разве это называется рабством, белые господа?»

Когда рабство отменили, Пью было не больше 10 лет, и это определенно наложило отпечаток на ее воспоминания. Но вот как взрослый раб Лоренза Езэл (Lorenza Ezell) отреагировал, когда один из сыновей его хозяина, Билли Липскомб, или, как он его называет, young massa, вернулся с Гражданской войны с изуродованным лицом (через рану на лице просвечивали зубы):

«…Я был так зол, что хотел убить всех янки, но был бы счастлив, если бы мог убить хотя бы одного. Я ненавидел их, потому что они причинили боль моим белым людям». С другой стороны, бывший раб Феликс Хейвуд после отмены рабства удивлялся, почему черные не объединились «и не подняли ружья, чтобы бороться за свою свободу бок о бок с янки», ведь тогда «война бы закончилась еще до того, как началась».

Интервью — не идеальный источник, но, даже если учесть несовершенство задаваемых вопросов, особенности нашей памяти — мы хуже помним произошедшие с нами плохие события — и то, что интервью записывались во время Великой депрессии, несомненно, что многие рабы испытывали к своим хозяевам искреннюю привязанность. Известный борец за права чернокожего населения Фредерик Дуглас заметил, что рабы оценивали свое положение, сравнивая его с положением рабов на других плантациях. Следовательно, чтобы проникнуться благодарностью к своему «мастеру», было достаточно, чтобы он был менее жестоким, чем соседний плантатор.

Многие рабы стоически принимали свою судьбу. Дэлия Гарлик из Виргинии говорила, что «уповать на Бога было единственной надеждой для бедных черных в то время. Мы только просили у Господа дать нам сил, чтобы выдержать это до конца. Все были уверены, что умрут в рабстве».

Для рабов было даже удивительно существование мест, где нет рабства. Один раб (его имя неизвестно) не хотел говорить о свободной земле, ведь даже если она существует, плантация была слишком обширна, чтобы добраться до нее, так что лучше забыть об этом. Интересно, что в результате он всё же сбежал в свободные штаты.

Для рабовладельцев рабы были источником дохода и постоянной угрозой. Хозяева находились в уязвимом положении, ведь зачастую на плантациях они были изолированы, а ближайшая поддержка находилась за много километров. Все усилия белых были направлены на то, чтобы сделать рабов как можно более покорными и увеличить их производительность. Когда автор автобиографии «Двенадцать лет рабства» (экранизирована в 2012 году) Соломон Нортап заболел, то продолжал работать, он пишет, что каждый раз, когда он не поспевал за другими, «кнут надзирателя приветствовал мою спину». Соломон прекратил работать, только когда уже был не в состоянии выйти из своей хижины. Плантатору было выгодно, чтобы он работал всё время, пусть и не в полную силу.

В книге Нортапа описано много способов стимулировать производительность рабов. В сезон сбора хлопка (он длился с конца августа или начала сентября до начала января) каждый раб «со страхом и трепетом» ожидал конца рабочего дня, потому что его мешок взвешивали, и если весы показывали даже незначительный недобор, он подвергался физическому наказанию. Если же раб превышал свою норму, то этот результат становился его новой нормой.

Бывший раб Луи Хьюс с плантации на Миссисипи писал, что его хозяин в сезон сбора хлопка был настолько озабочен урожаем и взбудоражен, что почти не ел. Каждый здоровый раб на этой плантации должен был собрать 250 фунтов (113 кг) хлопка в день. Чтобы еще увеличить показатели, хозяин устраивал соревнование, которое длилось три дня. Рабы делились на две команды. Лидеры каждой по очереди выбирали рабов в свою команду, те тоже делали свой выбор до тех пор, пока обе команды не были сформированы. Каждый пытался выбрать наиболее сильного и способного работника. Они соревновались за приз — обычно это была чашка сахара для каждого раба в победившей команде.

Многие хозяева и надзиратели считали полезным «профилактическое» битье, когда всех рабов били кнутом по кругу, просто «чтобы они знали, кто их хозяин». Рабов полностью сводили к их рабочей функции, а в случае с женщинами — еще к функции размножения. Им было запрещено обучаться чтению и письму и иметь религиозные собрания. Рабам нужно было даже контролировать выражение своего лица. По мнению некоторых хозяев, если раб выглядел серьезно, он мог задумывать кражу или побег. У хозяев почти всегда были шпионы среди черных, которые сообщали и об их настроениях, — хотя такие «информаторы» в свою очередь рассказывали рабам о планах белых без их ведома.

Рабовладельцы унижали рабов даже в самых мелких вещах.

Как рассказывает Нортап, когда нового раба везли с аукциона, ему давали только одеяло и больше ничего. Если раб просил у хозяина какую-нибудь принадлежность — ложку, вилку или миску, — над ним смеялись, а могли и ударить.

Обычным делом было пугать рабов байками про несчастных беглых рабов. Гарриет Джейкобс вспоминала, как хозяин, вернувшись из деловой поездки на север, рассказал полностью выдуманную историю о том, как встретил в Нью-Йорке свою беглую рабыню, и она была в таком жалком состоянии, что он не пожелал привезти ее обратно.

Надзирать и наказывать

Рабовладельческое хозяйство требовало надежного контроля и хорошей организации труда. Кто мог лучше всего обеспечить дисциплину на плантации? Лучшим вариантом был белый надзиратель. Таково было и предписание закона. В 1714 году колониальные власти запаниковали из-за того, что черные рабы грозили количественно перевесить белое население. Законодатели хотели установить пошлину на ввоз рабов, но британские работорговцы не согласились и предложили взамен установить требование, чтобы на плантациях на каждые 10 рабов был 1 белый работник. Статут Луизианы 1815 года менял соотношение на 1 к 30, а не соблюдающие закон платили 500 долларов.

Как правило, на плантации были белый надзиратель (overseer) и черный надсмотрщик (driver). Надзиратель не мог находиться одновременно во всех местах, поэтому во время работ среди рабов естественно выделялись «главари», которые направляли конкретное производство. Статус же раба-надсмотрщика был более формальным. Он был «главным рабом» и обладал широкими обязанностями: работая в поле, как и все остальные, будил рабов, помогал следить за их поведением, не допускал распития ими алкоголя, сообщал хозяину, если кто-то нарушал правила, мог сам наказывать провинившихся. Он удерживал свою позицию многие годы (а иногда и всю жизнь) и обладал качествами, делающими его незаменимым: ум, познания в агрономии, организаторские способности.

Некоторые хозяева специально воспитывали рабов, чтобы они стали надсмотрщиками. Если у надсмотрщика был амбициозный и сильный сын, он мог в будущем заменить отца.

Не все рабовладельцы нанимали белого надзирателя — из-за острой нехватки компетентных представителей этой профессии. Хозяева жаловались на повальное невежество, неэффективность, безнравственность, ненадежность (воровство) надзирателей. Единственным показателем их работы был хороший урожай, и многие знали только один способ его повышения — нещадно заставлять перерабатывать рабов, чем заслужили славу тиранов. Надзирателей увольняли из-за слишком жестокого обращения с рабами либо, наоборот, неспособности держать их в узде.

Альтернативой, особенно на небольших фермах, было доверить управление надежному рабу, и в таком случае черный надсмотрщик получал указания непосредственно от рабовладельца, организовывал разнообразные работы (не только сельскохозяйственные, но и строительные, осушительные и другие) и отвечал за все аспекты жизни рабов. На плантациях, где подолгу отсутствовал хозяин, рабы де-факто становились управляющими. Опытные надсмотрщики могли самостоятельно руководить всей плантацией, за исключением финансовых вопросов.

Как считает американский историк Юджин Дженовезе, по крайней мере треть рабов на Юге находилась под руководством черного надсмотрщика. Поэтому во время Гражданской войны, когда плантаторы и белые надзиратели ушли на фронт, плантации успешно управлялись хозяйками при помощи надсмотрщиков.

Хозяин одной техасской плантации отбыл на войну, уволив белого надзирателя и доверив управление рабу Эндрю Гудману. В течение четырех лет, что хозяин отсутствовал на плантации, рабы получили больше свободы, но это не привело к восстанию — напротив, дела плантации пошли в гору.

Назначая рабов надсмотрщиками, хозяева не только получали бесплатного управляющего или помощника управляющего, но и предотвращали бунты, так как ставили под свой контроль самых способных и мотивированных рабов, которые часто возглавляли восстания. С горячеголовыми рабами можно было бороться и нещадными переработками, но это грозило еще большим недовольством, поэтому лучшим решением было поделиться с ними властью — старый как мир прием.

Первый среди бесправных

Положение надсмотрщика противоречиво. Хотя от него во многом зависело благополучие плантации, его большая ценность для хозяина скорее снижала, чем повышала его шансы получить вольную. Рабов считали ленивыми, развращенными и неспособными к самоуправлению, но вот как хозяйка плантации в Луизиане писала о смерти своего черного надсмотрщика:

«Мое сердце почти разбито. Я потеряла бедного Левена — одного из самых преданных черных людей, которых я знала. Он был всегда честен, и я не замечала в нем ни одного изъяна. Он руководил плантацией почти три года и работал намного лучше, чем любой белый человек, когда-либо работавший здесь».

Плантатор Уильям Петтигрю, который был священником и поэтому подолгу отсутствовал на плантации, полностью доверил управление делами рабам Мозесу и Генри, которые могли самостоятельно принимать решения — например, когда заниматься посевом и сбором урожая. Доверие Петтигрю к его надсмотрщикам было столь велико, что он отпускал их с поручениями за пределы плантации. Когда сломалась машина для уборки канав, хозяин отправил одного из надсмотрщиков за деталями в Плимут. В спешке он не поставил дату на пропуске, но надсмотрщик не соблазнился побегом. Семья Петтигрю хранила добрую память о Генри и Мозесе, назвав в их честь религиозные гимны.

Самым необычным примером доверия чернокожему надсмотрщику был случай с Джосайей Хенсоном. Когда его владелец столкнулся с судебным иском, в котором его обвиняли в нечестности, что могло привести его к финансовому краху, он обратился за помощью к Хенсону. Хозяин просил, вернее, умолял Хенсона сбежать и забрать остальных слуг с собой к его брату в Кентукки.

У Джосайи было огромное искушение сбежать самому и освободить рабов, но, привыкший выполнять приказы и пораженный грандиозностью возложенной на него задачи, он выполнил ее, предпочитая не сбежать, а заработать свою свободу трудом. Впоследствии, когда его собратья были задешево проданы на глубокий Юг, он с горестью осознал свою ошибку.

Но рабовладельцы не доверяли надсмотрщикам безусловно. Чтобы они всегда соблюдали интересы хозяина, существовала система поощрения.

Возможно, самой большой привилегией надсмотрщика было то, что его часто избавляли от самой тяжелой и монотонной работы.

Другими преимуществами было право самостоятельного выбора жены, увеличенный паек (например, вдвое больше мяса и патоки), табак, виски, более комфортное жилье. Самые ценимые надсмотрщики могли рассчитывать на 5 или 10 долларов на Рождество. Более редкими были случаи, когда надсмотрщик получал проценты от общего количества урожая. Надсмотрщик выделялся среди других рабов благодаря дополнительной одежде: пальто, рубашки и обувь, — а также возможности носить часы и кнут. Бывший раб говорил о своем отце, который был надсмотрщиком, что «он был единственным черным, который имел честь носить ботинки». Надзиратель из Южной Каролины требовал, чтобы надсмотрщик одевался лучше, чем другие рабы: «из-за этого он чувствовал себя гордо, что было полезно».

Будучи представителем власти, надсмотрщик должен был внушать если не страх, то уважение, и белые стремились поддерживать его авторитет. Плантатор Розвелл Кинг требовал, чтобы «любой приказ надсмотрщика выполнялся так же неукоснительно, как мой собственный». С ним соглашался надзиратель, который писал:

«Чтобы я ни делал, я всегда советуюсь с надсмотрщиком. Это внушает ему уверенность в себе и значимость в глазах тех, кем он руководит». Чем отчужденней держался надсмотрщик, тем было лучше: «Правда в том, что надсмотрщик не может быть слишком гордым… по отношению к другим рабам. Стоит им только поверить, что они равны ему, и он утратит над ними контроль».

В своем руководстве по управлению плантацией Джеймс Холланд, плантатор в Южной Каролине, предписывал делать выговор надсмотрщику только с глазу на глаз, иначе он мог потерять влияние на черных. Бить его мог только хозяин. Надсмотрщик имел право в любое время лично обращаться к хозяину и свободно говорить обо всём, что он думает и что привлекло его внимание. Он являлся противовесом надзирателю и был обязан сообщать хозяину о его злоупотреблениях (то же самое ожидалось и от надзирателя).

Джордж Оруэлл, вспоминая времена, когда он работал мойщиком посуды, заметил, что люди, находящиеся на самом дне и работающие ради выживания, держались только на «чувстве служебной чести», гордости за хорошо выполненную работу. Нечто подобное испытывал и черный надсмотрщик.

Находясь в очень противоречивом положении, он еще больше, чем другие рабы, понимал себя через свою плантацию. Рабовладелец убеждал надсмотрщика, что плантация — лицо не только хозяина, но и надсмотрщика, который испытывал удовлетворение, если доверенные ему рабы были смирными, а плантация имела хорошую репутацию среди соседей.

Уильям Петтигрю в своих письмах надсмотрщикам передавал похвалы своего «хорошего друга мистера Джонсона», который «был бы очень расстроен, если бы узнал, что на плантации в отсутствие хозяина разладились дела». Сильнее авторитета одного белого человека мог быть только авторитет двух белых. Но не всегда хозяева ограничивались психологическими манипуляциями. Непокорных надсмотрщиков пороли, лишали должности, отсылали в колонии. Для раба исключение из «черной аристократии» было «позором едва ли не более страшным, чем смерть».

«Рабы верны своему долгу и прекрасно ладят друг с другом…»

Как надсмотрщики-рабы использовали свое положение? У наделенного властью человека, где бы он ни был, есть возможность сделать жизнь людей лучше либо превратить ее в ад. Если надсмотрщик ценил свой статус и ставил выше интересы хозяина, чтобы не потерять его расположение, он обычно обращался с рабами особенно жестоко. В таком случае черный надсмотрщик ничем не отличался от белого надзирателя, который был готов добиваться высоких урожаев любой ценой.

Надсмотрщик мог преступно вести себя с женщинами. Если привлекшая его внимание рабыня отказывала ему, он мог изощренно наказывать ее изо дня в день, назначая ей самый тяжелый и унизительный труд, что было уроком и для нее, и для всех остальных.

Какой выбор был у рабыни, на которую обратил внимание надсмотрщик, передает диалог между женой хозяина плантации в Джорджии Фанни Кембл и незамужней рабыней Софи. Кембл порицала Софи за то, что она понесла ребенка от надсмотрщика: хоть он и принудил ее, Софи должна была постоять за себя, ведь родить дитя вне брака — грех. Софи отвечала:

«О да, миссис, мы знаем — мы всё это прекрасно знаем, но мы сделаем всё, чтобы наша бедная плоть отдохнула от кнута. Когда он повел меня в рощу, какой смысл был говорить ему „нет“? У него была сила». Фанни пишет: «Я передала слова женщины, но, к несчастью, я не могу описать тот голос и выражение крайнего отчаяния, с которыми они были произнесены».

Рабы сопротивлялись плохим надсмотрщикам: они саботировали работу, пререкались с ними и даже добивались их смещения. Иногда конфликт рабов и надсмотрщика заканчивался убийством последнего — на плантации никто не был застрахован от насилия. На плантации в Луизиане работал особо жестокий черный надсмотрщик, вынудивший восьмерых рабов к бегству. Они провели несколько недель на болотах, но, не выдержав, вернулись обратно, предложив снова работать при условии, если надсмотрщик освободит их от наказания. Но к беглым рабам редко проявляли милосердие, и четыре из восьми человек были забиты до смерти.

Надсмотрщик, который жалел рабов, мог по-разному облегчать их участь. Многие научились ловко обращаться с кнутом: они могли бросать его «на волосок» от спины, уха или носа раба, не задевая его. Если хозяин находился в пределах слышимости или наблюдал за ходом полевых работ, надсмотрщик мог начать энергично орудовать кнутом, а рабы подыгрывали ему, визжа и изображая агонию, при этом оставаясь нетронутыми. Бывший раб из Луизианы вспоминал:

«Этот ниггер [так в оригинале. — Прим. авт.] кричал так, будто сейчас испустит дух. Я помню, как однажды из дома вышел Масса [рабовладелец] и велел надсмотрщику остановиться. Он подумал, что его сейчас забьют до смерти, но того черного и пальцем не тронули».

Часто надсмотрщики пытались смягчить наказание раба, но это не всегда было в их силах.

Однажды белый надзиратель из Луизианы избил раба до потери сознания и настаивал на том, чтобы надсмотрщик продолжил наказание. Надсмотрщик отказался издеваться над рабом в таком состоянии. К сожалению, надзиратель продолжил наказание, и через несколько дней раб умер.

Надсмотрщики имели возможность уменьшить рабочую нагрузку рабов. Они распределяли задачи в соответствии со способностями конкретного раба: тот, кто обычно работал мотыгой, не назначался в бригаду пахарей — занимаясь своим делом, он мог дать лучшие результаты. Надсмотрщик также следил за тем, чтобы различным бригадам на плантации не давали больше работы, чем они могли бы выполнить за день. Еще одним способом снижения трудовых норм было объединение рабов в семейные группы. Так более молодые и сильные члены семьи могли помогать старшим и медлительным.

Рабы часто получали от надсмотрщика дополнительную пищу. Джосайя Хенсон ловил кур, забивал свиней или овец и прятал их в тайнике, пока не становилось безопасно передать их рабыням для приготовления. Вот как он описал это в автобиографии:

«Рыцарь, спасая прекрасную даму от жестокого угнетения, не чувствовал того же доблестного биения сердца, что чувствовал я, черный рыцарь, когда подбегал к курице, чтобы спрятать ее в укромном месте до темноты, чтобы потом принести ее какой-нибудь бедной, переутомленной чернокожей рабыне, для которой это было одновременно едой, роскошью и лекарством. <…> Я чувствовал себя благородным, нравственным, героическим человеком. Я считал это одним из лучших моих поступков».

Многие надсмотрщики смотрели сквозь пальцы, когда рабы охотились и ловили рыбу, чтобы добыть себе дополнительное пропитание, хотя плантаторы не одобряли это занятие. Также надсмотрщики делали вид, что не знают, что рабы организуют собрания, и сами могли проповедовать на несанкционированных молитвенных вечерах.

Искусство компромисса

В бинарной картине мира черным надсмотрщикам нет места — мы ожидаем от них снисхождения к своим собратьям, но видим, что слишком часто их больше заботили интересы хозяина и их собственные. Но иначе и быть не могло: надсмотрщик зависел от хозяина и из-за специфики своей должности имел лишь ограниченную возможность облегчить бремя рабов.

Две роли надсмотрщика — погонщика, размахивающего кнутом, и посредника между хозяином и рабами — в действительности взаимно поддерживали друг друга.

Надсмотрщик, который хотел помогать рабам, должен был наказывать их и выполнять приказы хозяина. Если он был способен заслужить одобрение хозяина, пользуясь этим, он мог выбивать блага для рабов — защищать их от чрезмерной порки и т. д. Рабовладельцы ценили черных надсмотрщиков за их умение добиваться кооперации рабов, а хорошие отношения с рабами были невозможны без помощи им. Ожидания хозяина от работы надсмотрщика не обязательно противоречили благу рабов: например, когда надсмотрщик карал рабов, уклоняющихся от работы, рабы скорее приветствовали это.

Надсмотрщики чередовали принуждение с поощрением. На плантациях, где работа была менее интенсивной (например, на хлопковых), у надсмотрщиков было больше возможностей играть роль посредника, чем на плантациях с интенсивной работой (сахарный тростник). На хлопковых плантациях у рабов было больше бонусов, отдыха, собраний и менее строгая дисциплина — там дальновидный и опытный надсмотрщик мог управлять без чрезмерного напряжения сил рабов и успешно балансировать две свои роли.

В конце дадим слово самому надсмотрщику:

«И такая у меня была жизнь! Надсмотрщик, поставленный над ста шестьюдесятью собратьями и друзьями с приказом безжалостно хлестать кнутом каждого, будь то мужчина или женщина, если он отставал в работе. И сам я в любой момент могу ощутить этот проклятый кнут на своей спине, если чувство гуманности побеждало мой эгоизм и склоняло меня к жалости и пощаде».