«Диагноз ставится для лечения, а не для самоидентификации». Как воспринимают себя люди с пограничным расстройством личности

Каково это — пережить момент, когда тебе ставят настоящий психиатрический диагноз?

Услышать «это пограничное расстройство личности» для меня было не так тяжело, как «я ошиблась, у тебя шизофрения». Тогда я была напугана ужасным словом «шизофрения» — с ним ассоциировались обшарпанные стены больницы, желтые простыни, ударные дозы дешевых препаратов, потеря связи с реальностью. Выйдя от психиатра в тот раз, я позвонила подруге (той, которую позже отлавливала по всей электричке) и в шоке повторяла: «У меня шизофрения, понимаешь, шизофрения, это все!..»

Второй диагноз пошатнул веру в первый, и его я уже перенесла стойко. Третий только вселил сомнения: нет, это тоже не про меня. Четвертый я выслушала спокойно, только что-то кольнуло внутри: впервые прозвучало «расстройство личности», а не «расстройство мышления». Ну конечно, личности, ведь я всегда знала, что с когнитивными функциями у меня все в порядке.

ПРЛ иногда так хорошо маскируется под другое расстройство, что пациенту ошибочно ставят диагнозы «шизофрения», «невроз», «биполярное расстройство», «синдром дефицита внимания и гипер активности (СДВГ)» и другие. Джерольд Крейсман, Хэл Страус. Я ненавижу тебя, только не бросай меня: Пограничные личности и как их понять

А когда психиатр предложил мне сделать паузу в трехчасовом созвоне, попить чайку и почитать про ПРЛ, мне стало по-настоящему легко: да, это про меня, врачи про это знают, есть другие такие же, как я!

Это было почти как в сказке про гадкого утенка, который вдруг нашел свою стаю в момент самого черного отчаяния: ведь он показался другим лебедям на глаза, чтобы они заклевали его и он погиб. Но, к счастью, получилось совсем не так.

Не нужно бояться узнать свой верный диагноз, как бы удручающе он ни звучал. Когда это происходит (могу отвечать только за ПРЛ, потому что много говорю об этом с другими пациентами), вы испытываете состояние катарсиса: я не сражаюсь в одиночку с десятком монстров, наоборот — это нас много, а чудовище всего одно.

То, что человек втянут в это сражение, не означает, что он «плохой» или «испорченный», — это означает только, что он каждый день совершает подвиг.

И главное:

Диагноз ставится для лечения, а не для самоидентификации.
Дэниел Дж. Фокс. Пограничное расстройство личности: Комплексная программа, позволяющая понять и контролировать свое ПРЛ

Не бегаешь с топором? Нормальный!

На постсоветском пространстве царит тотальное незнание важных для жизни вещей: у выпускников от зубов отскакивают три закона Ньютона, но составить резюме или заплатить за квартиру способны чуть ли не единицы. В школах не дают почти никакого экономического, юридического или сексуального образования. Поэтому среди нас есть взрослые, которые не понимают, «почему нельзя напечатать столько денег, чтобы всем хватило», или не видят разницы между контрацепцией и защитой от венерических заболеваний.

Еще хуже дело обстоит с осведомленностью о психических заболеваниях. Их даже не принято обсуждать, потому что годы карательной психиатрии сделали свое дело — тема стала закрытой.

В результате у большинства сформировалось очень интересное представление о «больных» и «здоровых»: или человек бегает с топором, или он в полном порядке — третьего не дано. Если топора в руке нет, но есть жалобы на психическое состояние, то это просто лень, фантазии и желание привлечь внимание.

Забавно, конечно, что об этом говорю я, пациент с пограничным расстройством личности: как раз у нас обычно наблюдается такое черно-белое мышление. Но если даже я понимаю, что здесь есть нюансы и полутона, а «здоровые» люди — нет, что-то явно не так.

И пока с самим человеком не случилась беда, он, скорее всего, не откроет для себя этот мир.

Я разговариваю со здоровыми как с наивными детьми, которые многого не знают. Получается, что у больных более релевантное представление о действительности, более адекватное, чем у здоровых. Сюрреализм какой-то, правда?

Но если от коллег и соседей можно дистанцироваться, то от родителей, когда ты еще ребенок или подросток, — невозможно. Детям с симптомами любых расстройств чаще всего сложнее дома — то есть там, где, по идее, должно быть максимально безопасно. Безусловно, есть чуткие родители, есть просвещенные мамы и папы, но такие не все.

Пока ребенок, которому нужна реальная помощь, не устроит второй «Колумбайн», его так и будут считать фантазером и лентяем.

Вот на этом давайте остановимся подробно. Ровно на следующий день после того, как я занесла в черновик эту фразу про «Колумбайн», 19-летний Ильназ Галявиев расстрелял несколько детей в казанской школе. И сразу же одна очень медийная личность внесла мощный вклад в стигматизацию психических расстройств: не будучи психиатром, она вольно «диагностировала» стрелку шизофрению и добавила, что «тихий, весь в компьютере» — типичная характеристика для пациента с таким диагнозом. В другом медиа, будь оно трижды проклято, я прочитала: «Таких тихушников будем отслеживать прямо в школах». Что нужно детям, которые испытывают трудности в социуме? Чтобы на них показывали пальцем сверстники — что же еще!

Конечно, в сообществах страдающих от психических расстройств это вызвало бурю негодования. Получается, любой человек, у которого проблемы с социализацией, заслуживает такого жеста? А проблемы у стрелка были.

Почему мальчик не попал к специалисту? Потому что наша медицина остается карательной. Потому что страшно привести своего ребенка к «доктору по мозгам» — и не привести тоже страшно: неизвестно, в каком случае сломаешь ему жизнь.

Учитывая, что стигматизацию подогревают такие публичные персоны, выбор практически у всех один: тянуть до последнего. До беды. В случае с казанским расстрелом это стоило одиннадцати жизней — из них девяти детских. О самом мальчике я даже не заикаюсь: его собственная жизнь навсегда сломалась еще до теракта.

Несколько лет назад я бы от души пожелала этой самой медийной личности пережить то, что переживают родители и убийцы, и убитых. Но сейчас я настолько глубоко понимаю, насколько страшно иметь серьезное расстройство или быть близким такого пациента, что не хотела бы подобного ни для кого.

Есть и те, кто наносит по пациентам не менее страшные удары — только исподтишка. Недавно я прочитала статью психолога с якобы 30-летним стажем: там она живописала людей с ПРЛ как манипуляторов, психопатов и просто маньяков. Автор так красочно расписала, с какой холодной жестокостью мы ломаем и пожираем людей, что я диву далась — как это нас еще не сжигают публично на площадях?

Индивиды с ПРЛ могут иногда производить на окружающих (включая терапевтов) обманчивое впечатление менее уязвимых, чем на самом деле. Марша Линехан. Когнитивно-поведенческая терапия пограничного расстройства

И чего я точно не могу понять до сих пор, так это того, почему она все еще работает психологом. Если, конечно, написанное на ее сайте — правда; по-моему, устроить такую чудовищную стигматизацию, будучи настоящим квалифицированным специалистом, просто невозможно. Ей и другим любителям стигматизировать психические расстройства я бы хотела напомнить только одно: такое отношение к больным в прошлом веке уже привело к масштабному геноциду.

Можем, как говорится, повторить?

Надо понимать, что не вся ответственность за стену непонимания лежит на «здоровых» и «нормальных». Пока мы не начнем открыто говорить о том, что нам страшно, больно, трудно, непонятно, чуждо, — нас никто не поймет. Как другие могут догадаться, в каком аду мы живем, какие сложности испытываем в рядовых ситуациях, если мы сами воздвигли эту стену?

Если мы не начнем говорить об этом — это убьет нас всех.

Психпросвет и критичное отношение к своему состоянию особенно нужны тем из нас, кто решился на родительство. И я желаю этим людям большого мужества и удачи.

Вот семь реальных ответов на вопрос «Смогли ли вы не стать такими же токсичными и неуравновешенными, как ваши родители?» (его задали пациентам в одной из групп поддержки):

— Я знаю, что не смогу. И это одна из причин, по которым я не собираюсь заводить детей.

— Детей нет, но в срывах на все живое вижу себя похожим на мать. Стараюсь направлять эту агрессию куда-нибудь, лишь бы не на людей.

— В быту копирую мать. Недавно накричала на партнера… Моя мать делает ровно то же самое — сразу кричит. Насчет детей давно поняла, что буду на них срываться: слишком мало ресурсов, слишком много нерешенных проблем, поэтому лучше не буду кошмарить детскую психику — оставлю все себе.

— К сожалению, нет. Всегда думала, что не буду такой, как мама. Но не получилось.

— Я не смогу. Детей не планирую — знаю, что способен лишь калечить, а любви ни к кому не испытываю.

— Никогда не хотела детей и не хочу, потому что знаю, что буду как родители.

И лишь в одном (!) комментарии написали: «Все в ваших руках. Вы будете обращаться со своими детьми так, как хотите сами. Очень удобно кого-то винить».

Но люди, хотя бы частично проработавшие собственные ментальные проблемы, — большие реалисты. Мы знаем: недостаточно понимать причины своего поведения для его коррекции. Есть понятия нейропластичности и изменений в мозге, есть, в конце концов, интуитивная привычка срываться. Что толку, что через полминуты мы приходим в себя и бросаемся зализывать нанесенные другому раны, если они уже нанесены?

Так что мы — те, кто решил отказаться от роли родителя, — уже взяли все в свои руки, как и советовал последний комментатор. И мы никогда не попадем в ситуацию, в которой могли бы навредить собственным детям.

Радикальное решение, проистекающее все из того же пограничного мышления «все или ничего», — но, надо признать, надежное.

Принцип айкидо

Плохие персонажи рано или поздно проигрывают. Пациент должен сразу же вспоминать об этом, как только говорит себе: мое «я» не равно моему расстройству.

Это отделение себя от болезни жизненно необходимо, чтобы иметь надежду излечиться. Бороться можно только с тем, что не является частью тебя. Все это похоже на какую-то средневековую инструкцию по изгнанию бесов, правда? Но это неплохая метафора, если не увлекаться ею и не переходить к мистическому мышлению, а оставаться на стороне научного.

Такая «игра» помогает сделать важную вещь — отделить человека от его заболевания.

В медицинской и журналистской этике нормально говорить именно «пациент с заболеванием», «человек с заболеванием». Именно поэтому я не говорю «пограничник» — только в случае, если не хочу отойти от чьей-то цитаты.

Еще лет 20 назад можно было говорить «шизофреники» на страницах журналов. Кстати говоря, в наших журналах это всегда было недопустимо. Так нельзя, никогда нельзя было говорить. Этические принципы не позволяли. Сейчас в любом серьезном журнале невозможно появление слов «шизофреник», «диабетик», «астматик». Юрий Сиволап. Выступление на форуме «Ученые против мифов — 14»

Многим до этой мысли еще нужно дойти. Стенограмма этого выступления, опубликованная в соцсетях портала «АНТРОПОГЕНЕЗ.РУ», вызвала огромное количество негативных комментариев. Люди писали, что человек с шизофренией, как его ни назови, остается шизофреником, и возмущались, что и здесь теперь «толерантность» и «очередная политкорректная чепуха с обиженками».

Вы уже немало знаете о том, как страдают люди с психическими расстройствами. И когда нам хочется хоть как-то отгородиться и отделиться от собственных болезней — потому что это дает надежду вылечиться, — а нас называют «обиженками», это многократно усиливает нашу боль!

С расстройством можно бороться, только если разделять его и пациента. В противном случае это все равно что вырезать раковую опухоль, распространившуюся на весь организм. Что тогда останется от человека?

Как бороться? Есть отличный принцип психологического айкидо.

Боевое искусство айкидо предполагает, что боец как бы продолжает движение соперника, а не сопротивляется ему — и побеждает за счет силы и импульса противника. Этот прием перешел в психологию как способ избежать конфликта; им отлично владел герой Гашека — Йозеф Швейк. Когда его спрашивали, не идиот ли он, Швейк охотно соглашался, и стычка заканчивалась, не начавшись. С расстройством вполне можно поступать так же: соглашаться и гнуть тем временем свою линию. В народе для этого есть меткое выражение — «прикинуться ветошью».

Читайте также

Можно ли справиться с пограничным расстройством личности? Гид по диалектико-поведенческой терапии от психотерапевта Глеба Багрянцева

Например, то же расстройство пищевого поведения, прикрываясь благими намерениями вроде «похудеть и стать красивее», ведет не к здоровью и красоте, а в самый настоящий ад. Нужно согласиться, что похудеть действительно стоит, — но тогда расстройство не должно мешать. А сильный дефицит калорий, голод, переедания только мешают прийти к этой цели. Пациент должен не отказываться от идеи похудеть, а согласиться и даже предложить более верный путь — отказаться от крайностей: в итоге ведь именно они провоцируют срывы и отодвигают желанное похудение.

С пограничным расстройством личности точно так же.

Ваше ПРЛ не хочет, чтобы вы его исследовали; оно хочет, чтобы вы в нем застряли. Дэниел Дж. Фокс. Пограничное расстройство личности: Комплексная программа, позволяющая понять и контролировать свое ПРЛ

В рамках такой игры в «изгнание бесов» вполне можно говорить, что ПРЛ чего-то «не хочет». Когда пациент поймет, что не нужно отождествлять себя с расстройством, что он просто выживает в борьбе с ним, ему станет легче.

На Западе сейчас наблюдается отличная тенденция: употреблять термин survivor (выживший) вместо victim (жертва) по отношению к лицам, пережившим сексуальное насилие, — так подчеркивается, что потерпевший вновь обретает силу и желание жить. Слова и даже их оттенки имеют огромное значение; поэтому я также предлагаю, отделяя человека от расстройства, мыслить его не «жертвой», а «выживающим» или «сражающимся».

Предложите близкому человеку, у которого ПРЛ, пожить немного с этой мыслью. Поживите с ней сами, если пациент — вы. И через какое-то время идея «я плохой и слабый» превратится в убеждение: «у меня очень сильный противник (поэтому я еще не победил его), но я хитрее (поэтому я все равно справлюсь)».