Что делают лингвисты в операционной и можно ли плакать на разных языках?

— Чем занимаются в Центре языка и мозга?

— Большая часть наших сотрудников занята в клинических исследованиях, которые проходят на базе Центра патологии речи и нейрореабилитации. Наши лингвисты вместе с врачами Центра, клиническими логопедами, помогают людям, например, восстановить речь после инсульта: зная, какие зоны мозга поражены и какие при этом речевые функции нарушены, мы разрабатываем методы инструменты, позволяющие точнее диагностировать тип афазии и компенсировать эти речевые дефициты.

Также наши коллеги участвуют в операциях на мозге. Допустим, нужно удалить опухоль рядом с речевым центром. Пациента усыпляют, вскрывают его черепную коробку, затем его пробуждают.

— Как в «Докторе Хаусе»?

— Примерно. И так как в мозге нет болевых нервов и человек ничего не чувствует, врач стимулирует разные зоны мозга, а пациент выполняет речевые тесты: называет картинки, заканчивает предложения.

Лингвисты наблюдают за этим, и если во время очередной стимуляции пациент замолчал или ответил неправильно, значит, затронули критически важный участок, и его нужно обойти во время операции. Хирург помечает такие участки.

Получите первый бесплатный урок по английскому от Skyeng

Кроме блага пациента, во время таких операций решаются и научные задачи. Допустим, человек правильно называет картинки, но не может закончить предложение: после стимуляции у него нарушился синтаксис — значит, говоря очень просто, мы видим, где сосредоточен синтаксис.

— Где у нас речевые зоны?

— В основном это низ лобной и верхняя задняя часть височной доли левого полушария. Но в порождении и восприятии речи участвуют не только они, но и проводящие пути, связывающие эти зоны с другими участками коры, ответственными за память, эмоции и другие высшие психические функции.

Но я работаю только в нашем Центре языка и мозга и занимаюсь психолингвистикой. Психолингвисты не смотрят, как непосредственно работает мозг, мы изучаем связь поведенческих и речевых функций и пытаемся понять, что от чего зависит в порождении и понимании языка.

— Расскажи о Лаборатории детской речи, в которой ты работаешь.

— В двух словах — мы изучаем, как дети осваивают язык.

— В детской психолингвистике уже есть наблюдения, выводы о том, от чего зависит возраст формирования речи и ее качество? И как связаны поведение и речь ребенка?

— Мы уже знаем, что дети, рожденные носителями разных языков, уже в младенчестве плачут по-разному, с разными интонационными контурами. Интонации — это первое, что усваивает ребенок в языке, еще до рождения, в третьем триместре. Звуки там нельзя различить, но тоны внешних шумов ребенок слышит. Естественно, что лучше всего он слышит тоны материнской речи.

И сразу после рождения младенец узнает голос матери: если мама и другая женщина читают одну и ту же сказку, ребенок будет реагировать на них по-разному, даже не видя их, не ощущая их запах.

— То есть по плачу можно отличить китайского ребенка от немецкого?

— По тону плача. И, конечно, не на слух, а с помощью звукоизмерительной аппаратуры.

— Так от чего зависит, что ребенок заговорит рано и хорошо?

— Во-первых, у него должно быть достаточное количество input’а, он должен услышать много речи, причем обращенной именно к нему. Потом, для того чтобы речь запустилась, у ребенка должна быть мотивация общаться, необходимость и умение попросить — жестами, мимикой. Расстройство этой мотивации может быть связано в дальнейшем с другими расстройствами аутического спектра.

Если говорить именно о возрасте, то, конечно, никакой ребенок не заговорит раньше года, но распознают слова, которые часто слышат, дети уже с 6–7 месяцев. Но вообще, в 10–12 месяцев часть произносимых звуков можно уверенно отнести к попыткам осмысленной речи.

— А если говорить о «феномене Маугли», когда ребенок социально изолирован, до какого возраста у него есть возможность заговорить?

— Тут нужно говорить не только о языке, а в целом о критических периодах развития, которые есть не только у человека.

Например, в одном исследовании новорожденным котятам заклеили один глаз, и, когда по истечении предполагаемого критического периода развития зрения открыли этот совершенно здоровый глаз, они им не видели. То есть глаз видел, а мозг не видел.

То же и с речью. Известен случай американской девочки «одичавшей Джини», которую первые 13 лет жизни родители держали практически в полной изоляции, привязывали к стулу одну в комнате, наказывали за попытки говорить. После освобождения с ней долго работали американские психиатры, из случая Джини выросла целая научная программа. Ее пытались адаптировать к социуму, но это было очень трудно. Что касается языка, Джини смогла освоить какое-то, очень несущественное, количество лексики и грамматики, но полноценно общаться, конечно, она тоже была не в состоянии. Но это хоть и очень печальный, но все же и очень маргинальный случай.

А лучший способ сделать так, чтобы ребенок заговорил рано и хорошо, давно придуман, и его используют все хорошие родители. Это тот самый baby talk, все эти «Ой, смотри, что у нас тут? Солнышко!» Утрированная материнская речь фокусирует внимание ребенка, помогает ему связать означающее и означаемое, звук и картинку. Дети, с которыми мамы много так разговаривали, лучше понимали слова, чем те, чьи матери, будучи в послеродовой депрессии, общались с ними с меньшими интонационными вариантами — то есть попросту холодно, отстраненно.

— Как устроен детский билингвизм?

— Если мама говорит на одном языке, а папа на другом, то ребенок слышит в два раза меньше и того и другого языка, чем если бы родители говорили на одном. Он заговорит на обоих языках, но позже, чем его ровесники на своем единственном родном.

— Есть какие-то теории о детской языковой гениальности? То есть почему Пушкин в 15 лет писал, грубо говоря, профессиональные тексты?

— Умение построить длинное высказывание и целый рассказ — это очень сложная речевая компетенция, которой в полной мере не владеют обычные подростки. Полностью этот навык формируется иногда только к 20 годам. Это связано опять же с лобными долями, от которых зависит контроль и планирование, где рождается сознательное намерение построить рассказ.

Но в случае литературных вундеркиндов я не стала бы сводить их гениальность только к языковым способностям. У них в целом опережающее психическое развитие. А оно зависит от генетики и окружения, и гениальность — результат их особенного сочетания.

Но в любом случае, если у ребенка ускоренное развитие в любой сфере, не только языковой, если что-то он может делать как взрослый, все равно не стоит ждать и тем более требовать от него, чтобы он вообще вел себя как взрослый. Потому что, повторюсь, общее психическое формирование идет лет до 20. И мы помним примеры вундеркиндов, от которых много ждали и которые, утратив свои сверхспособности, тяжело адаптировались ко взрослой жизни, и судьба их складывалась иногда очень печально. Одно дело Пушкин, сформированная и гармоничная личность. И совсем другое — Ника Турбина, которая выпустила первый сборник своих стихов в девять лет, в подростковом возрасте начала пить, а в 27 лет трагически погибла.

— Насколько тесно связаны устная и письменная речь? Сейчас в интернете можно увидеть настолько некачественные тексты, что возникает подозрение, что их авторы очень слабо владеют языком вообще.

— Есть исследования, показывающие, что если ребенок в пять месяцев может отличить паттерны ударения родного языка от чужого…

— …Паттерны ударения?

— Например, первый слог должен быть безударный, второй ударный; если по этим паттернам ребенок может узнать свой родной язык, то освоит он его быстрее и лучше: у него будет большой словарный запас, сложный синтаксис, длинные предложения и т. д. Это что касается прогнозов на самом раннем этапе.

Если говорить о письме и чтении, то тоже есть вероятность, что ребенок начнет писать и читать тем раньше, чем он заговорил. Но есть такие вещи, как дислексия и дисграфия.

— Вот! В условных «одноклассниках» это они?

— Подожди.

Дислексия — это когда ребенок плохо соотносит звуки и буквы, переставляет слоги при чтении и, соответственно, плохо читает; дисграфия — то же самое при письме: путаются слоги, буквы.

— Это органическая вещь?

— Да, но она поддается корректировке.

У дислексии может быть фонологическая природа: ребенок плохо различает звуки и потом, когда при обучении письму звуки нужно связать с буквами, путает также и буквы. Главное не считать, что ребенок бездарь и плохо старается.

Можно научить его компенсировать эти недостатки, сейчас есть разные увлекательные для детей игры на эту тему.

— А можно ли сказать, что если люди плохо пишут, значит, они плохо усвоили язык в детстве?

— Письменная и устная речь связаны не критично, они не обуславливают друг друга. Вопрос всего лишь в тренировке. Речь — это навык, и если устную мы тренируем постоянно, без нее мы просто не сможем функционировать, то в письменной речи нет такой острой необходимости. Но ее и легче при желании тренировать, ведь ее можно планировать и продумывать так долго, как это необходимо. Тогда как устная — это страшно сложный процесс: мы одновременно думаем о том, что хотим сказать, подбираем слова, вставляем их в синтаксическое дерево, все это переводится в звуки, которые мы одновременно говорим и слушаем.

Мы с коллегой исследовали в этом контексте слова-паразиты — которые для порождения и понимания речи на самом деле совсем не паразиты, а помощники. Они дают нам время для планирования. Говорящему они помогают построить длинное высказывание, если у него мало подобного опыта. А слушающему они сигнализируют о затруднениях говорящего в высказывании. Наше понимание в принципе предсказательно: слушая, мы стремимся угадать, что нам скажут. И слово-паразит или разные «э-э-э», «м-м-м» готовят нас к тому, что дальше будет новое слово или сложная тема — говорящий их как раз сейчас ищет.

— И все-таки ответь на тот первоначальный вопрос: почему большинство наших соотечественников сейчас пишут в интернете так, будто они не учились в школе? Тебя это не ужасает?

— Мы сейчас все можем писать.

«Ужасает» качество письменных текстов только потому, что мы имеем возможность сравнить их с текстами наших предшественников из XX, XIX века — оттуда до нас дошли только лучшие тексты, которые создало грамотное образованное меньшинство.

А сегодня писать могут все и, соответственно, статистически мы видим и много «мусора».

Но вообще, я, кажется, догадываюсь, что именно тебя «ужасает» — не неграмотность как таковая. Я слышала, что если много раз видеть слово, написанное с ошибкой, то это может повлиять на ментальный лексикон даже грамотного человека, исказить образ этого слова и спровоцировать ошибку. Так что, люди, давайте писать грамотно! — что тут еще скажешь.

— А ты не видишь такой тенденции в пунктуации, когда пробел появляется перед знаком препинания ,главным образом запятой ,а после знака ,наоборот ,исчезает?

— Мне кажется, это просто личные свойства автора.

— Но и в ошибке же должна быть логика.

— Возможно, такие авторы не очень много печатают и просто не знают, где ставить пробел?

— То есть книжку в школе они не видели?

— Слушай, ну кто-то более внимательно относится к тексту и слову, кто-то менее. У кого-то лучше развито статистическое научение (которое начинает работать примерно в 10 месяцев), когда человек в своем языковом опыте может найти закономерности и вычленить «правильные» для его родного языка варианты. Пресловутая врожденная грамотность, которой, конечно же, не существует — это всего лишь начитанность, точнее — насмотренность. То есть тот, кто говорит, что у него врожденная грамотность, просто с детства много читает и помнит, как выглядят слова.

А кто-то не помнит. Или не читает.