Орфей, шимпанзе и предсмертные движения Уильяма Блейка. Капоэйра-переписка Александра Бренера и Серое Фиолетовое

Добрый день, Александр!

Вадим Левенталь и Вика Гендлина написали, что Вы готовы дать нам (журналу «Нож») интервью, — вот присылаю вопросы для зачина беседы. Надеюсь, сможем пообщаться интересно для нас обоих.

Как пересекаются и расходятся тропы искусства и хулиганства? Когда камень, разбивающий витрину, становится произведением?
Не «увязли» ли Вы полностью (по выражению книги «Орфей! Орфей!») в современном искусстве в тот момент, когда бросили в него первую каплю слюны?
Почему статус «художника» и «произведений» для Вас со временем всё важнее?
Можно кинуть камень в витрину, а можно в самого себя. В новой книге «Орфей! Орфей!» Вы это нередко делаете. Какой жест ценнее?
Чем производство неукротимой витальности, которым Вы настойчиво занимались в своих текстах, отличается от капиталистического производства вещей? Верно ли, что для Вас производство секса, насилия и хорошего настроения важнее производства чайника и компьютера? Почему?
Вы любите вспоминать, характеризовать и оценивать. А от кого бы вы хотели получить оценку самого себя?
Вы постоянно пишете о своей любви к великим художникам и писателям прошлого или к некоторым ровесникам. А есть ли художники моложе Вас, что стали Вас вдохновлять в последние годы?
Каково соотношение анархической мысли и анархической практики? Мысль рождается из практики или же идеи философов направляют нас в мире?
Как живой художник Бренер находит себя в мертвом Цюрихе? Или не находит?
Ваша поэзия близка к крику. А какие стихи Вы бы хотели проговорить шепотом?
Вы хотите вернуться из опостылевшего мира литературы на внутренние вольные пастбища. А что, если Вы и там ничего, кроме литературности, не найдете?
От редакции: а как обстоят дела с пастбищами внешними? Их лучше искать в сжимающейся до всё более труднодоступных мест дикой природе или пытаться осваивать пока еще вольные миры метавселенных и прочих цифровых утопий?

C наилучшими пожеланиями,
Серое Фиолетовое

Здравствуйте, Серое Фиолетовое.

Спасибо за Ваши вопросы, но я просто не знаю, что с ними делать.

Я не узнаю себя в этих вопросах и даже едва ли их понимаю.

Начну с того, что я не «художник» и вовсе не создаю «произведения».

Возможно, я когда-то был хулиганом, но по большей части просто хотел сказать «нет» или «да».

«Нет» — тому, что я ненавижу, и «да» — тому, что я люблю.

Я ненавижу мир (вернее, человеческое общество), который меня окружает, и пытался это как-то выразить — словом или действием. Или бездействием.

Я не занимаюсь «производством неукротимой витальности», а пишу как могу: то, что считаю важным. И вряд ли у меня это получается. Я думаю, что я чаще всего вру и не справляюсь со словом. Но я именно вру, а не лгу, то есть пытаюсь получить удовольствие и заодно сказать правду. А тот, кто лжет, пытается получить прибыль, выгоду. А я не люблю «прибыльщиков».

Я не живу в Цюрихе, я вообще нигде не живу.

И сам я никто.

Надеюсь, Вы меня понимаете.

И поверьте, я никогда не считал, что занимаюсь литературой.

— А почему именно любовь и ненависть для Вас то, что определяет отношение к окружающему? Ведь есть много других вещей, как то «исследовательский интерес», «игра в наперстки», «охота», «возделывание участка», «танец»?

— Я попросту непригоден к «возделыванию участка» (у меня руки-крюки), «игра в наперстки» меня не интересует (скучно), исследователь я никудышный, а танцую как полоумный.

Поэтому мне остается только любовь или ненависть. Это, конечно, несовременно и даже отстало. По сути, я примитив.

Забыл написать Вам про «охоту».

Я не ем мяса.

Но я собираю фрукты: ягоды, яблоки, айву, персики. Иногда даже в чужих садах.

То есть я собиратель.

— А фрукты, которые Вы собираете и едите, Вы любите как еду или скорее ненавидите и поедаете с желанием сказать их существованию «нет»?

— Фрукты я очень люблю — они доставляют мне истинное наслаждение.

Я считаю, что фрукты также получают удовольствие, когда их с удовольствием едят (особенно хорошие люди).

Фрукты не любят (даже ненавидят), когда их выбрасывают или ими пренебрегают.

Я уважаю и люблю фрукты. И они любят меня.

— Разумеется — ведь, поедая, вы помогаете им размножаться! Я, кстати, тоже танцую как полоумное (или ребенок), но самому танцу это вроде бы не мешает. Напротив — может его даже закрутить. И в каком-то смысле любая закручивающаяся история — это ведь тоже танец?

— Да, историю (рассказ, стихотворение) можно сравнить с танцем.

Можно даже просто сказать: это танец.

Танец — это, безусловно, один из древнейших ритуалов свободных людей.

Но сейчас танец стал омерзительным товаром, спектаклем, продажным убожеством.

Я ненавижу современные танцы.

Но я очень люблю танцы древних людей и «примитивных» народов.

Я часто воображаю себе эти танцы. И танцую сам.

Или вот еще танец Уильяма Блейка: есть легенда, что он, почувствовав приближение смерти, пустился в пляс.

Я очень, очень люблю эту историю. И поэзию Блейка.

— Древний танец и впрямь не товар, зато нередко коллективный ритуал. И часто ритуал охотничий (или военный). Таков же (в любовании красотами жизни, предполагающей смерть) и поэтический мир Блейка. Потому, быть может, он и пустился в пляс — поскольку не отделял смерть от жизни.

А вот вегетарианство кажется порой попыткой отделить смерть от жизни. Когда-нибудь расстаться с присутствием смерти у нас получится окончательно — но останется ли в этом мире место для настоящего танца? Или же его, как всегда, еще раз заместит труд — натужный и ненужный?

— Я вовсе не говорил, что я вегетарианец.

Я сказал, что не ем мяса.

Это — две разные вещи.

Воздержание от мяса для меня — часть необходимой (минимальной) аскезы.

Я хочу следовать определенным правилам в жизни, а именно тем, которые сформулировали когда-то поэты и аскеты. Они знали искусство жизни, и они были друзьями животных.

Что касается танца, то есть еще в мире люди, которые умеют танцевать божественно, то есть вольно.

Я этих свободных людей видел.

— А, кстати, что значит делать нечто «вольно»: это действовать в собственной воле — имеющей в виду чистое «я» как желающий центр — или же отдаваться «волениям» — странным течениям в океане внешних и внутренних (а есть ли граница?) мыслей и сил?

— Быть вольным — это значит находиться вне общества, но в согласии с Космосом (как его понимали древние).

Космос — это совокупность природных и божественных сил.

— А где возникает этот разрыв: между обществом и Космосом, как рождается противостояние? Ведь псы и шимпанзе тоже умеют противостоять друг другу в стаях, муравьи сражаются, а соловьи изобретают новые диалекты.

Вода высыхает на солнце, горные пласты миллионолетиями движутся и ломаются — и все эти силы мерцают в противостояниях-соединениях куда более мощных, чем человеческие игры в стайную иерархию и обмены символами. Может быть, в сердце разделения общества и Космоса лежит в основном наша гордыня?

— Космос несовместим с обществом. Это одним из первых и понял Орфей. Вы ведь прочитали мою книжку? Орфизм — это глубинное понимание несовместимости истинной (поэтической) жизни с пребыванием в социуме.

— Быть может, тем самым именно он, а не Парменид веками позже «взорвал первую атомную бомбу»? Ведь там, где есть истинная жизнь, — там появляется и неистинная, а с ней прибыль, самолеты, NFT и ядерная война.

— Я не понимаю, о чем Вы говорите.

— Смотрите: там, где социум разделяется с миром, он выходит из единого с Космосом мифологического пространства — совокупности природных и божественных сил (в котором находилось в древнейшие времена человечество).

Если в истинную жизнь можно вернуться, выйдя из социума, значит, где-то останется социум вне истинной жизни, и он начнет развиваться по собственным, деляческим законам.

И, как писал Хайдеггер, тогда и начала взрываться первая атомная бомба (в трудах Парменида).

— Мне совсем не интересно думать в таких категориях.

— Потому что важен только единственный и его танец с Космосом?

— Нет никакого «единственного».

Есть только попытка понять, как можно мыслить, жить, как можно любить и ненавидеть, во что верить…

Есть только усилие выбраться из лжи.

— Ложь и истина — это понятия логики, когда мы ими говорим, над нами подшучивает Аристотель, учитель царей.

Может быть, чтобы мыслить, любить и ненавидеть, нужно выбраться из этого противоборства и начать спать и грезить, оказавшись там, где эти понятия бессильны (в Космосе, в мифологическом мире, в Dreamtime)?

— Спать и грезить — это одно, а мыслить — другое.

Тот, кто умеет грезить, умеет и мыслить.

— Но значит ли мыслить — говорить «да» или «нет»? «Да» или «нет», «истина» или «ложь», говорят торговцы — беру ли я твой товар, пошла ли сделка. А те, кто любят или ненавидят, не могут сказать ни того ни другого. Да и отличают одно от другого порой с трудом.

— Конечно, мыслить — это значит видеть разницу между ложью и истиной.

И уметь сказать «да» и «нет».

— «Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают.»

Где же тут «да» и «нет», «истина» и «ложь»?

— Любить и ненавидеть — это тоже говорить «да» и «нет».

То есть мыслить.

— А Вы всегда знаете, любите ли Вы кого-то или ненавидите? У Вас никогда не сводило скулы от ненависти к самым любимым? В Вас не просыпалась нежность к ненавистным (к врагам — хоть это и не одно и то же)?

— Да, я знаю.

— А почему Вы это знаете?

— Меня один человек научил.

— И как он это сделал?

— Словами. И всем остальным.

— Всем остальным — это и, в частности, хуем?

— Да Вы, я вижу, шутник.

— Отнюдь, сексуальные техники — это нередко важная часть обучения и духовных практик.

Не говоря уж о том, что хуем может быть новогодняя елка или статуя Аполлона.

— Тогда это называется по-другому.

— Если Вы называете это по-другому — то врете как не в себя. Возвышенное лживо.

— Я просто называю это Уд. Например.

А когда я хочу сказать «хуй», то обычно добавляю: «Пошли вы на…»

— Так, и что там с Истиной? ВыУживается?

— Не понял Ваш вопрос.

— Когда уд меняет пол, он становится удой. Ей удят.

— По-моему, удой связан с коровами.

— Не зря молоко и молофья так похожи. Священное животное, мать ее.

— По-моему, молофья больше похожа на эскимо.

— Такая же вкусная? Это связано с различением истины и лжи?

— Пошел ты на Хуй!

— Это благословение?

— Напутствие.

— А карту не нарисуете? Боюсь потеряться…