Казацкие ламы, Черный барон и Внешняя Монголия: краткая предыстория «пелевинского буддизма» в России

Краткая история буддизма в России

Появление буддизма в России было связано, как известно, с включением калмыков и бурятов в состав государства, которое расширялось по двум направлениям: на юг (продвижение за Дон) и восток («Сибирское взятие»).

С конца XVI века Московское царство начало присоединение сибирских земель. И уже в XVII веке отряды казаков достигли Тихого океана. В ходе экспансии на восток русские землепроходцы осваивали Забайкалье, где соприкоснулись с бурятским населением, среди которого как раз в то время шло активное распространение буддизма. К началу XVII века относятся и первые контакты с калмыками, также принявшими махаянский буддизм школы гелуг. В 1608 году послы калмыцких тайшей были приняты царем Василием Шуйским — вероятно, это была первая встреча представителей буддийских народов с русской властью.

Таким образом, к началу XVIII века в состав Российской империи уже входили значительные территории, населенные народами, которые исповедовали буддизм.

По поводу характера «Сибирского взятия» и политики властей по отношению к покоренным народам в историографии до сих пор бытуют разные точки зрения. Часть исследователей, например Николай Никитин и Михаил Кречмар, считает, что в основном оно было относительно мирным — это отчасти обусловливалось малым количеством государевых войск на востоке, отчасти использованием особых стратегий «добровольно-принудительной» интеграции населения, наподобие института аманатства.

Аманат — особого типа заложник, как правило, старший сын местного (например, бурятского) старейшины, который отправлялся на учебу в Тобольск, Петербург или Москву. Овладевал там русским языком, пропитывался культурой, а затем, спустя много лет, возвращался обратно. Статус такого аманата был двойственным: если управленческая политика его отца «на местах» соответствовала магистрали имперской власти, вернувшийся аманат часто выступал одним из основных проводников русской культуры, если же нет — выступал в роли заложника, позволявшего власти эту политику корректировать.

Другая часть исследователей, напротив, подчеркивает экспансивно-колониальный характер продвижения империи на восток — например, в отношении захвата востока Сибири эта концепция обоснована Андреем Зуевым. Сопротивление народов Чукотки и Камчатки он назвал русско-аборигенными войнами, причиной которых были эксплуатация и уничтожение коренного населения казаками-землепроходцами. Особенно значимы в контексте нашего исследования труды бурятского ученого Владимира Хамутаева, который прямо писал о «военно-казачьей колонизации бурят».

Часть исследователей, в частности Василий Иванов, отмечает, что события, сопутствующие движению служилых и промышленных людей на восток от Енисея, носили противоречивый характер и не могут иметь однозначной оценки. Власть проводила двойственную политику: с одной стороны, были попытки убедить коренное население мирно принять русское подданство, с другой — при необходимости использовались насильственные методы. Отношения между русскими и аборигенным населением особенно усложняли злоупотребления глав казачьих отрядов. Широко известны «зверства» и «непотребное поведение» Хабарова, Стадухина и прочих атаманов.

Власть открыто не препятствовала исповедованию буддизма, однако приветствовала переход в православие, в частности освобождая от налогов и зависимости от местных старейшин. В 1724 году крещение принял хан Баксадай Доржи (Петр Тайшин), получивший от Петра I в подарок походную церковь. В 1737 году указом Анны Иоанновны на имя княгини Анны Тайшиной (вдовы Петра Тайшина) основан город для поселения крещеных калмыков — Ставрополь-на-Волге. Но такие случаи были единичными.

Однако, несмотря на всё это, какие-то права буддисты на присоединенных территориях всё-таки обрели еще при Анне Иоанновне, а Екатерина II вообще была признана в Бурятии воплощением божества Белой Тары, поскольку в 1764 году создала институт верховных лам бурят Забайкалья, первый из которых — пандито хамбо-лама Доржи Заяев — лично встречался с ней в Петербурге.

В 1796 году в Забайкалье насчитывалось 16 дацанов и 700 лам. К середине XIX века количество дацанов достигло 34, а численность лам — более пяти тысяч. В некоторых родовых общинах соотношение монахов к мужскому населению было 1:2. Быстрый рост числа лам — это прежде всего результат обычая, в соответствии с которым в бурятских семьях посвящали в ламы одного из сыновей. У российских властей такая ситуация вызывала тревогу, так как приводила к сокращению налоговых поступлений.

В 1853 году было принято решение уменьшить количество дацанов и лам. «Положение о ламайском духовенстве Восточной Сибири» предусматривало штатное расписание на 34 дацана и 285 лам. Ламы, не вошедшие в штат, должны были вернуться в свои селения. Создание новых дацанов запрещалось, а строительство новых храмов разрешалось только с разрешения генерал-губернатора.

Но, несмотря на это предписание, число дацанов и лам продолжало увеличиваться. Власть смотрела на это сквозь пальцы.

Такая двойственная политика продолжалась по отношению к российским буддистам вплоть до начала XX века. Однако с приходом советской власти взаимоотношения государственной власти и буддистской сангхи (общины) резко изменились в худшую сторону…

Казацкие ламы Калмыкии

Более сложными были отношения государства с калмыками, которые появились на Дону и Волге впервые во второй половине XVII века, войдя таким образом в русский мир. Причинами откочевки части калмыков на Дон служили внутренние междоусобицы в Калмыцком ханстве. Калмыцкая знать не раз обращалась к российским государям с жалобами на донских казаков и администрацию соседних с ханством городов, чтобы они не принимали и возвращали беглых калмыков. В 1673, 1677 и 1683 годах русская власть издавала указы, которые запрещали донским казакам и пограничным городам принимать беглых калмыков, а в случае если таковые всё-таки оказывались на Дону, предписывали немедленно отправлять их восвояси. Эти запреты действовали слабо, численность калмыков на Дону постепенно росла.

В 1723 году Петр I повелел всех кочующих по Дону калмыков оставить в казачьем сословии и больше представителей этой народности на донские земли не принимать. Постепенно в составе казацкого Войска Донского сложилась категория так называемых коренных калмыков, окончательно осевших на Дону.

В октябре 1771 года указом Екатерины было упразднено Калмыцкое ханство, поводом для этого стал уход части калмыков с берегов Волги обратно в Джунгарию. И хотя ханство было ненадолго восстановлено при Павле I, вмешательство государства во внутренние дела калмыков усиливалось. Государство, постепенно ставя вольных прежде христианских казаков на службу, стало обращать внимание и на соседствующих с ними калмыков-буддистов.

Это привело в XIX веке к формированию особой, немногочисленной, но весьма интересной социальной прослойки — бузавов. Бузавы — это казаки-калмыки, осевшие на Дону и образовавшие казачьи станицы в Сальских степях, на территории современной Ростовской области.

С 1 января 1892 года донские калмыки в правовом отношении были уравнены с казачеством. То есть несли военную службу наравне с христианами, оставаясь при этом буддистами.

Эта интерференция двух религий и образов жизни порождала весьма интересные и самобытные формы — например, феномен «казацких лам», ярчайшим образчиком которого являлся Менько Борманжинов.

С юности отличаясь незаурядными способностями, в 1869–1881 годах он постигает тайны буддизма у Очир ламы. В 1890-е годы неоднократно посещает Тибет, Монголию и Китай (в частности, Внутреннюю Монголию), откуда привозит Ганджур (108 томов) и Данджур (225 томов) — собрания буддийских текстов. Занимается их переводом с тибетского на калмыцкий. Также Борманжинов открывает в Денисовском хуруле высшую школу буддийской философии «цаанид», единственную среди донских калмыков того времени. В 1901 году становится главным ламой донских калмыков. На этом посту находится до своей кончины. Во время Гражданской войны поддерживал Белое движение и атамана Краснова. В 1919 году, во время отступления Вооруженных сил Юга России, Менько Борманжинов вернулся в станицу Денисовскую, где вскоре и умер.

Казацкие ламы парадоксальным образом совмещали в себе элементы религиозной и воинской власти, составляя поистине чапаевский (в пелевинском смысле) образ.

Часто они путешествовали в Тибет и в Монголию — традиционные центры буддийского паломничества. Тем более что правительство Российской империи в XIX веке уже старалось привлекать буддийских священнослужителей для выполнения различных заданий в Тибете и Монголии. Так, в 1891 году отправился в путешествие и посетил Тибет Бадма Менкеджуев.

Эта тяга к установлению российско-тибетских связей касалась и бурятских буддистов. Например, крестник Александра II Жамсаран Бадмаев предложил (уже при Александре III) проект протектората России над Тибетом, то есть превращения тибетского буддизма в одну из официальных религий Российской империи и включения самого центра ваджраянского буддизма в орбиту российского влияния.

Характерно, что намерение это вышло за пределы просто благопожелания. В частности, российский ученый Гомбожаб Цыбиков, бурят по национальности, в XIX веке проник в Тибет с целью сбора стратегической и разведывательной информации. В 1898–1899 годах Овше Норзунов, тесно связанный с буддийским духовенством, предпринял путешествие в Тибет через Ургу (Монголия). Он был первым, кто сфотографировал Лхасу, столицу Тибета, сделав 45 фотографий. Весной и летом 1900 года он попытался предпринять еще одно путешествие, но был задержан английскими пограничными властями в Дарджилинге (Северная Индия) по подозрению в том, что является агентом русской разведки.

Предпринимались и другие экспедиции, при этом официально они утверждались на самом высоком уровне — часто лично Николаем II. В 1904–1905 годах состоялась секретная миссия в Тибет, участниками которой были семь калмыков. Начальник экспедиции Наран Уланов (подъесаул Российской армии), Дамбо Ульянов — буддийский священнослужитель и врач традиционной калмыцкой медицины и еще трое их коллег. Экспедиция провела около семи месяцев в Средней Азии, где шла подготовка к тайной миссии в Тибет. Все члены группы были снабжены документами коренных жителей провинции Синьцзян (Китай) и одеты как буддийские монахи-паломники. В пути Уланов умер от болезни, но члены экспедиции достигли Тибета.

Однако внешнеполитические планы Российской империи в рамках «Большой игры», проникновения и распространения влияния в Центральной Азии, были приостановлены. Причиной стали как внутренние, так и внешние обстоятельства: поражение России в войне с Японией в 1904–1905 годах, начавшаяся после этого революция (1905–1907) и оккупация части территории Тибета (включая Лхасу) английскими войсками под командованием полковника Янгхазбенда.

После прихода к власти большевиков и образования СССР буддийский фактор почти утратил свою значимость, однако несколько лет всё еще продолжал по инерции играть во внешней политике России остаточную роль. Так, в 1922 году была организована советская экспедиция в Тибет при поддержке уполномоченного Коминтерна на Дальнем Востоке Федора Шумятского, а также Василия Хомутникова.

Благополучно прибыв в Тибет и достигнув Лхасы, члены миссии встретились с Далай-ламой XIII. Аудиенция состоялась в зимнем дворце в Потале.

Далай-лама прежде всего интересовался судьбой хамбо-ламы Бурятии Агвана Доржиева и состоянием дел — в первую очередь религиозных — у калмыков и бурят. Хомутников старался рассеять подозрения владыки Тибета и передал ему письмо от Агвана Доржиева. Прием продолжался около шести часов.

Хомутников еще дважды побывал на аудиенции у Далай-ламы XIII. Выполнив задание советского правительства, эта дипломатическая миссия летом 1922 года вернулась в Советскую Россию кружным путем через Индию, Шанхай и Монголию. По возвращении Хомутников подал в НКИД отчет об экспедиции, в котором анализировал английско-тибетские отношения, состояние тибетской армии, а также мнение далай-ламы о советской власти.

С начала 1930-х годов интерес к Центральной Азии во внешней политике СССР сошел на нет. Это было связано с целым рядом факторов: решением внутренних задач, начавшейся в Китае гражданской войной, в которой СССР помогал коммунистам, затем — Великая Отечественная война…

Буддизм после революции

В постреволюционный период для буддизма в СССР настали трудные времена.

11 ноября 1917 года декретом ВЦИК «Об уничтожении сословий и гражданских чинов» большевики провели «расказачивание» — массовый террор против казачества. Большинство ученых отмечают классовый, а не этнический подход большевиков к данному вопросу — это означало одинаковую степень репрессий и против казаков-христиан, и против буддистов.

В Гражданскую войну донские бузавы оказались по разные стороны баррикад. Белогвардейские калмыцкие кавалерийские полки ходили в походы с армиями Деникина, Корнилова, Врангеля и после их поражения эмигрировали за границу, осев в странах Запада. Красные полки прошлись по фронтам от Дона до Польши. Особенно стоит отметить Оку Ивановича Городовикова, командовавшего дивизиями в Первой конной армии Буденного.

В период Гражданской войны на Дону была провозглашена казацкая антибольшевистская республика — Всевеликое войско Донское. Его атаман Краснов отмечал: «Три народности издревле живут на донской земле и составляют коренных граждан Донской области — донские казаки, калмыки и русские крестьяне».

За поддержку белогвардейцев участники этого движения после победы Красной армии были, конечно же, репрессированы или переместились за границу.

Барон Унгерн и возрождение Монголии

Продолжая тему Гражданской войны, нельзя не упомянуть барона Унгерна — явного прототипа одного из героев «Чапаева и Пустоты» — барона Юнгерна.

Роберт Николаус Максимилиан (или Роман Федорович) фон Унгерн-Штернберг — отпрыск старинного немецко-балтийского рода, ставшего частью дворянства Российской империи. Буддист, монархист и при этом сторонник идеи возрождения Евразийской империи Чингисхана, с которым его часто сравнивали (так же как с Тамерланом, Аттилой и даже Джамсараном, буддийским дхармапалой, аватаром войны), мечтавший о создании «ордена военных буддистов». Благодаря усилиям барона Унгерна на сегодняшний момент на карте мира существует государство Монголия. История его отчаянной попытки такова.

После революции 1917 года Унгерн отправился в Забайкалье (где уже бывал ранее) и начал там вместе с атаманом Семеновым формирование антибольшевистских отрядов, в чем заметно преуспел. В отряды входили казаки, буряты и монголы.

В 1919 году барон совершил путешествие в Монголию и Китай практически в одиночку, без свиты, добывая себе пропитание охотой на диких зверей. В Китае он женился на принцессе Цзи, наследнице маньчжурской династии Цин, что давало ему гипотетическое право претендовать на китайский престол. Вернувшись в Забайкалье, Унгерн ссорится с Семеновым, обвиняя того в преследовании личной выгоды. Поскольку себя он считает «светлым воином монархии», летом 1920 года Азиатская конная дивизия барона вторгается в Монголию, оккупированную Китаем, — в качестве первого шага в реализации его плана по созданию Евразийской (Азиатской) империи.

Осадив столицу Монголии Ургу (Улан-Батор), Унгерн начинает переговоры с китайской администрацией города, стараясь принудить ее к капитуляции, но безуспешно. Осенью 1920 года он предпринимает несколько неудавшихся попыток штурма.

После этого его Азиатская дивизия отступает к берегам реки Керулен. Унгерн объявляет себя «освободителем Монголии от китайского ига» и придает своему войску статус национально-освободительного. Под его знамя стекается всё больше людей, и барон начинает пользоваться всенародной поддержкой монголов, включая обеспечение ресурсами, патронами и пропитанием.

В это время китайцы ужесточают отношение к буддийскому духовенству, обирая его монастыри и казня подозреваемых в сепаратизме. Унгерн же, напротив, всячески подчеркивает пробуддийский характер своей «грядущей Империи», что обеспечивает ему признание среди монголов. Параллельно с этим, подобно Чингисхану, он вводит в своей армии строжайшую дисциплину, беспощадно наказывая за мародерство и любое насилие над местным населением. С этого момента и возникают разговоры о его жестокости. В январе в ставку барона прибывает «важный лама», официальный представитель Богдо-гэгэна VIII, «живого Будды» и духовного лидера всех монголов, с письмом-благословением изгнать китайцев из Монголии. В начале февраля Унгерн начинает повторный штурм Урги, который на этот раз увенчивается полной победой.

После взятия столицы и полного разгрома китайских оккупационных сил Монголия обретает государственную независимость. Унгерн получает титул «дархан-хошой-чин-ван» в степени хана (почти императора). Официальной религией объявляется буддизм. Новоявленный правитель не пытается изменить жизненный уклад кочевников, но беспощадно выявляет и казнит революционеров и предателей. С этого времени барон носит золотой парчовый халат, уподобляясь Хубилай-хану и маньчжурским императорам империи Мин, и, по свидетельствам окружения, курит опиум в больших количествах, вынашивая планы похода против большевиков и восстановления царской власти.

В июле 1921 года части Унгерна пересекли границу Монголии и Советской России, чтобы разгромить большевиков на Дальнем Востоке и реализовать невероятный проект: восстановление империи Чингисхана.

Ее восстановление барон представлял как «крестовый поход» против Запада азиатских народов, не утративших, с его точки зрения, подобно народам белым, своих вековых устоев, — для реставрации свергнутых монархий и утверждения на всем Евразийском континенте буддизма, призванного духовно обновить Старый Свет. С этой целью Унгерн хотел создать державу, которая объединила бы кочевников Востока от берегов Индийского и Тихого океанов до Казани и Астрахани. Ее исходным ядром должна была стать Монголия, «центром тяжести» — Китай, а правящей династией — дом Цин (к которому барон уже был приобщен через брак), сметенный так называемой Синьхайской революцией 1911–1913 годов.

Его Азиатская конная дивизия представляла собой пеструю картину, организацией действительно напоминая «древнемонгольский» прообраз: костяк составляли кадровые офицеры, прошедшие Первую мировую, и казаки — не только забайкальские и дальневосточные, но и донские и кубанские, а также калмыки, буряты, тувинцы и присоединившиеся к войску отряды монголов.

На знамени этого подразделения в окружении буддийской символики красовались образ Христа и инициалы великого князя Михаила Александровича, которого барон считал единственным законным императором России. О смерти Михаила Александровича в 1918 году тогда еще мало кто знал.

Ходили слухи, что воины Азиатской конной дивизии больше боятся Унгерна, чем смерти в бою, — из-за слухов о невероятной жестокости барона. Например, изредка применялось такое наказание: провинившегося человека сажали на железную крышу, которая днем докрасна раскалялась, а ночью сильно охлаждалась. Учитывая дальнейшие события, эти слухи (вероятно, частично истинные, частично ложные) серьезно повлияли на судьбу Унгерна.

Противостоявшая Азиатской конной дивизии Красная армия к тому времени имела огромную численность, серьезную материальную базу и вполне приличный боевой опыт. Быстро выяснилось, что вместо слабых и не очень боеспособных вооруженных формирований армии барона противостоят отборные части РККА. В июне 1921 года в сражении у станицы Желтуринской 2-я кавалерийская бригада Азиатской дивизии генерала-майора Бориса Резухина потерпела поражение от 35-го кавалерийского полка 5-й армии РККА под командованием Константина Рокоссовского. Красноармейские части заблокировали продвижение отрядов Унгерна на север, не позволив им выйти на оперативный простор. После решающего сражения у Гусиноозерского дацана 24 июля 1921 года барону стала очевидна безнадежность дальнейшего наступления на Забайкалье. В начале октября, теснимый численно превосходящим противником, Унгерн с несколькими сотнями всадников растворился в северомонгольских степях.

Но далеко уйти ему не удалось. Барона предали его же ближайшие соратники — монголы. Во время одного из рейдов они перестреляли русских офицеров, а самого Унгерна схватили и связали, так как по-прежнему были уверены, что пули его не берут. После этого плененного барона сдали большевикам.

Ленин, получив известие о пленении Унгерна, был чрезвычайно обрадован и посоветовал «устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять». Рекомендация была выполнена быстро: большевики тоже испытывали мистический страх к Черному барону и хотели поскорее от него избавиться. 15 сентября 1921 года в городе Новониколаевске (Новосибирск) по приговору чрезвычайного трибунала Унгерн был расстрелян.

Унгерна роднит с пелевинским персонажем также и отношение к веществам. Хотя под конец жизни под влиянием буддизма барон и стал абсолютным трезвенником, однако сам признавался, что бывали времена, когда он напивался до белой горячки. Наркотики тоже присутствовали, причем гораздо более сильные, чем «заурядный кокаин». Намереваясь организовать для борьбы с революцией «орден военных буддистов», Унгерн допускал употребление его членами гашиша и опиума, ибо «нужно дать возможность русскому человеку тешить свою буйную натуру» (Леонид Юзефович «Самодержец пустыни»).

Дандарон: эзотерическое буддийское подполье советской эпохи

Еще одной знаковой фигурой, ставшей важной частью «пелевинской предыстории», является Бидия Дандарон — буддийский ученый, востоковед и философ, внесший большой вклад в выживание и развитие сангхи (буддийской религиозной организации) в Советском Союзе.

Бидия Дандарович Дандарон родился в 1914 году в Кижинге (Бурятия). Отцом его был лама-философ Доржи Бадмаев.

В возрасте восьми лет Бидия был признан тулку (перерождением) настоятеля одного из тибетских монастырей Джаягсы-гэгэна, посещавшего Бурятию в конце XIX века. Была проведена помпезная церемония посвящения с богатыми подарками и подношениями. Лубсан Цыденов, первый учитель Дандарона, в тот день дал мальчику посвящение и нарек его дхармараджей — духовным принцем Бурятии. После чего мальчик был отправлен в монастырь для изучения тибетского и монгольского языков, основ буддийской философии и космологии. Однако монастыри и хурулы по всему Советскому Союзу закрывались и разрушались, духовенство ссылалось или уничтожалось. Бидия Дандарон был вынужден продолжать образование в светской школе, где его недолюбливали за «царское» происхождение.

В 1930-х он приехал в Ленинград и в 1933 году поступил в Институт гражданского воздушного флота, а параллельно посещал лекции на восточном факультете ЛГУ. В 1935 году Дандарон встретился с видным буддийским деятелем Агваном Доржиевым, тем самым, по ходатайству которого перед Николаем II в Санкт-Петербурге был построен первый в Европе буддийский храм (дацан). Доржиев дал Бидии рекомендацию к филологу Андрею Вострикову для дальнейшего изучения тибетского языка.

Вокруг Дандарона быстро собирается кружок из его соотечественников-бурятов, которые приходят к нему домой послушать и подискутировать об истории и судьбах Бурятии и Монголии. Но в 1937 году Дандарон был арестован по доносу одного из сокурсников. Ему инкриминировали создание панмонгольской контрреволюционной организации.

Бидия отбывал срок в Уссурийской области, он написал из лагеря прошение об отправке на фронт, но ему было отказано. В 1943 году Дандарона освободили досрочно из-за открытой формы туберкулеза, он вернулся в родную Кижингу и начал активные действия по возрождению религии. По воспоминаниям родных, из лагеря он привез перевод на бурятский язык Ганджура — своеобразной буддийской энциклопедии, содержащей основы учения Будды. Вместе с ламами он написал письмо Сталину о необходимости восстановления разрушенных и строительства новых монастырей. Сталин неожиданно дал согласие, и уже через несколько лет вновь открывается Агинский дацан в Читинской области и строится Иволгинский дацан.

Однако в 1949 году его повторно арестовали за антисоветскую деятельность и по подозрению в шпионаже. В лагере Дандарон познакомился с профессором философии из Вильнюса Василием Сеземаном, который обучил его основам западной философии, а Бидия в ответ обучил его основным положениям буддизма. Именно здесь, в лагере, у Дандарона родился, пожалуй, главный проект его жизни — так называемый необуддизм — причудливое сочетание древней восточной мудрости и классической западной философии.

Кроме политических заключенных, в лагере вместе с Дандароном оказались и немногие уцелевшие ламы. Он проводил с ними долгие ночи в беседах о философии, упражнялся в тибетском и монгольском, занимался йогой. В лагере у него появляются и первые ученики среди небурят.

Это два немца и поляк Кокошка. Последний заслуживает упоминания хотя бы потому, что способствовал продвижению необуддизма на Западе. Когда началась репатриация иностранных заключенных, а Бидия Дандарович к тому времени уже закончил рукопись «Необуддизма», Кокошка намеренно поранил руку и вывез из страны рукопись, спрятав листы в гипсе. Позже он издал ее на английском языке.

В 1956 году Дандарон вышел на свободу и через два года устроился на работу в Бурятский институт общественных наук, где исследовал гигантский фонд тибетских и монгольских текстов. В это время в институт принимали на работу в качестве консультантов высокообразованных лам. С середины 1960-х к Дандарону стекались ученики со всего Союза: многие бросали стабильную работу в Москве и ехали в Бурятию, чтобы работать уборщицей в школе или художником в клубе, ночевать в каморках в общежитии или прямо при школе, лишь бы быть рядом с учителем.

Все члены так называемой группы Дандарона — не только его духовные ученики, но и научные последователи. Они изучали тибетский и монгольский языки, переводили с тибетского на русский уникальные тексты, составляли справочники, писали научные статьи. Создавалась неофициальная научная школа буддологии — «школа Дандарона», во многом опережающая официальную. Просуществовав недолгое время, эта школа стала шагом вперед в русской буддологии и являлась продолжением русского востоковедения начала XX века, представителями которого были Щербатской, Ольденбург, Обермиллер и др.

Подобный ажиотаж вокруг Дандарона не остался незамеченным властью. И в 1972 года был инициирован очередной судебный процесс. Дандарон снова попал в колонию, откуда продолжал общение с учениками, рассылая им наставления. Умер он там же в 1974 году.

Дандарон внес огромный вклад в советскую буддологию, сформировав свою школу и оставив после себя плеяду талантливых учеников-востоковедов, таких как Линнарт Мялль, Октябрина Волкова, Александр Пятигорский, оказавших влияние уже на «необуддийский тренд» в 1990-е: скажем, Андрея Терентьева и Андрея Парибка. Похоже, что, читая «Черную тетрадь» Дандарона, можно случайно раскрыть один из источников «пелевинского буддизма»…

В завершение заметим: в предисловии к «Чапаеву и Пустоте» утверждается, что роман — это первая в мировой литературе попытка отразить художественными средствами монгольский миф о Вечном Невозвращении. Учитывая, насколько богатым на яркие личности и события было реальное «русско-буддийское» прошлое, становится ясно, почему эта попытка оказалась столь успешной…