Как работала «Византийская Res Publica»? От теории к практике

Уже не один век ученые со всех концов света изучают феномен ромейской державы. И каждый раз обнаруживают нечто, что не позволяет назвать ее ни исключительно европейской, ни сугубо азиатской страной. Образы власти, политика, дипломатия, культура, религия — всё это выделяло Византию среди прочих государств того времени. А потому и представления о ней формировались не быстро.

Сейчас, несмотря на хорошо проработанную базу источников, Византия обычно представляется как исключительно «восточная» страна, где царили интриги, коварство и деспотия. На такое восприятие этой тысячелетней империи повлияли веяния европейского Просвещения и мода на ориентализм. Образ «загадочного Востока» в лице Османской империи стал распространяться по хронологической шкале вглубь времен, где и оказалась Византия.

Сейчас немалая часть ученых уверена, что применять к средневековому государству такие понятия, как «империя» или «монархия», не совсем корректно. У каждого из этих терминов есть свое собственное толкование, и те же византийцы, вероятно, изрядно удивились, если бы им сказали, что они живут при монархии. Тем более абсолютной.

В традиционном представлении политическая иерархия Ромейской империи выглядит примерно так же, как и у всех. На самой вершине стоит Бог, затем — император (или же василевс), потом — «государство» — аппарат управления страной, где-то сбоку примостилась церковь, а в самом низу — народ, «подданные» — безмолвная масса, живущая одним лишь фактом своего подчинения вышестоящему. Однако на деле всё гораздо сложнее, ведь эта самая масса внезапно оказывается весьма голосистой, заявляет о своих правах и чего-то требует от государства и императора. Она бунтует на улицах, грабит чиновников, призывает к деструктиву и раскачиванию лодки. Такое поведение, как говорит сам Энтони Калделлис, — продукт римской идентичности граждан Византии, от которой империя так и не смогла избавиться. Это и есть то самое воплощение res publica, где лишь с согласия народа император может править им. И если в других государствах мифический «общественный договор» оттеснил простого человека от власти, то в Византии каждый гражданин империи помнил о нем, требуя от сильных мира сего исполнять свои обязанности корректно.

Итак, государство есть достояние народа, а народ не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов.

***

Est igitur… res publica res populi, populus autem non omnis hominum coetus quoquo modo congregatus,
sed coetus multitudinis iuris consensu et utilitatis communione sociatus.

Марк Туллий Цицерон, «О государстве», книга I

Основная проблема, которую постулирует Энтони Калделлис, говоря о восприятии ромеями самих себя и окружающего их пространства империи, связана с тем, а как эти ромеи вообще себя ощущали? С одной стороны, они могли видеть государство в привязке к императору, в поле его личных отношений с подданными, ассоциирующими фигуру василевса и власть. С другой, государство у ромеев могло вполне существовать в отрыве от императора, ведь они оперировали такой категорией, как «благо государства», которую к персоне на троне никак не привязать. Что одна, что другая версии оказываются с изъянами. Ведь в первом случае у нас нет народа, а во втором нет императора. Как тогда это оценивать?

Всё упирается в понятийный аппарат, когда современный человек говорит о государстве применительно к Средневековью. Нам куда проще принять тот факт, что государство… просто существует. А раз оно уже есть, довольно просто проассоциировать его с человеком на троне, которому придается божественная легитимность. После чего мы дунем, плюнем, перетянем скотчем — и вот у нас есть политическая идеология, завязанная на фигуре правителя, который как бы и есть государство. А весь остальной сброд шевелится где-то внизу социальной лестницы.

Однако жители Византийской империи, особенно те, что умели читать и жили в городах, понимали власть немного иначе. Для них была важна связка между понятиями basileia и politeia, которые и определяли пространство власти.

Basileia — верховная власть императора.

Politeia — пространство государственного устройства и общественных благ подданных, обязанность хранить которые возложена на императора.

Причем императоры обязанность эту вполне осознавали. Так, например, василевс Лев VI Мудрый (886–912) в военном трактате «Тактика» писал, что воины империи сражаются «ради нашей basileia и христолюбивой politeia римлян». Заметна разница, да? Basileia у императора, у всех римлян — politeia. Или в другом месте он пишет, что следует собирать солдат по подразделениям и напоминать им «о наградах и благодеяниях, исходящих от нашей basileia, и о жалованье, что они получают за свою верность politeia». Опять-таки. Пожалования — от императора, но верность — идее.

Разница тут заключается еще и в том, что император со своей basileia мог быть любым. А вот politeia, за которую нужно сражаться и которую нужно чтить, у ромеев была одна.

И в случае, если император в рамках пространства politeia не заботится о народе, то можно и бунт поднять за такие дела. Вот, допустим, решил василевс жалование урезать солдатам — сразу видно: злоупотребление властью, никакой заботы о politeia, за которую должны воевать ромеи. Тут никаким уважением к императору и не пахнет. Да что там император! В 588 году восставшие полки одной восточной армии закидали камнями святую реликвию с изображением Христа, которой пытался прикрыться стратиг. Ересь, казалось бы! Но тут появляется еще вот какой парадокс. Ведь выступление солдат против скупого императора может трактоваться как то же самое отступление от принципов politeia, когда воины поставили свои денежные интересы превыше блага государства. Смекаете, какая сложная система баланса должна быть? А теперь представьте, как в таких условиях еще и страной править.

Самое интересное, что император не управлял пространством politeia самостоятельно, то есть не был монополистом в поддержании этого поля в порядке. У него на службе состоял гигантский управленческий аппарат, части которого также выполняли важные функции. Чиновники, военные, полководцы, епископы — все они, исполняя свои обязанности, поддерживали или же подрывали основы politeia, за что получали соответствующие плюшки в виде или почитания и уважения, или бунта и пера под ребро. Поэтому все попытки императоров присвоить себе все возможные права по управлению этим сложным политическим полем наталкивались на возмущение масс. Просто потому, что император там был не один. Да и вообще, он просто следит за тем, чтобы всё работало хорошо. А потому все его инициативы рассматривались именно через призму полезности и «блага» для государства. Построил новую церковь? Хорошо, допустим. Снизил налоги? Тоже дело хорошее. Строишь себе новый дворец? А ну, уважаемый, объясните, каким это образом новые хоромы в Никее помогут politeia? А если уж дело доходило до каких-то реформ — ух, тут уж начиналось… Нарушитель традиций! Попиратель устоев! Узурпатор! И так далее вплоть до «поганого» василевса с вытекающими отсюда бунтами.

Конечно, императоры старались каждое свое более-менее значимое действие подтянуть под требования politeia, подчас объясняя народу свои поступки во время публичных выступлений. Тут можно провести параллель со знакомой нам по древнерусским летописям практикой устроения новых порядков «по старине». Как у нас Иван III, устраивая «Судебник» писал, что, мол, он ничего нового не имеет в виду, а просто приводит в порядок «старые» законы, так и василевс при проведении в жизнь очередной идеи основывал свои решения на «традиции», которую он приводит в порядок ради блага государства. Иначе будет не очень понятно, с чего император решил, что его нововведения будут соответствовать интересам страны. Вот если традицию исправлять, то тут другое дело. Вроде как и абсолютная монархия, но слишком много реверансов в сторону уважаемой обществом традиции делать надо — странновато.

Ход мыслей этого самого общества часто тоже был довольно странным. Вот взять то же строительство церквей. Вроде вполне правильное и богоугодное дело. Ан нет! Даже тут лучше не усердствовать слишком сильно, а то подумают о тебе не очень хорошо.

Так, например, хронист VI века Евагрий Схоластик считал Юстиниана I (527–565) дурным императором из-за того, что тот тратил государственные деньги на строительство слишком большого числа церквей. Мол, дело, конечно, хорошее. Но если бы хотел помочь государству, то делал бы это не из казны, а из личных средств. Схожую ситуацию можно найти и в хронике Иоанна Скилицы, который за такие же прегрешения критиковал Михаила IV Пафлагона (1034–1041). Тот за счет государственной казны пытался искупить свои преступления, благодаря которым взошел на трон. То есть отстраивал церкви и раздавал деньги. Искупление — дело хорошее. Но не за казенный счет! И такую критику можно найти на всём пространстве как ранней, так и средней Византии, она касается как частного императорского дела, так и публичного государственного. И вот уже в XII веке хронист Иоанн Зонара сетует на то, что Алексей I Комнин (1081–1118) относится к политическим делам как к своим собственным, считая себя не их хранителем, но их «владыкой».

Понятное дело, что легче легкого критиковать каждого императора за то, что он не идеален. Всегда есть до чего докопаться и в чем обвинить даже самого позитивного и крутого правителя. Просто интеллектуалам было обидно, что всё работает не так, как должно, а василевсы забывают про основания собственной власти, покоящейся не на мечах воинов и не на казне, а на тех, о ком они должны заботиться.

Государство — Романия — для ромеев являлось чем-то конкретным, чем-то, что имеет свой нрав, свои нужды и потребности. И эти потребности вовсе не обязаны были совпадать с императорскими. И даже не обязаны совпадать с конкретными интересами той или иной социальной страты. И василевсу надо было постоянно доказывать, что он понимает требования империи и нужды politeia. Иначе какой из него император, если он не понимает?

В своих декретах, правовых текстах, трактатах императоры активно объявляли, что их высшей заботой является общее благо, величие государства, польза подданных и прочее, и прочее. В целом деятельность императора обосновывалась и оценивалась в соответствии с «необходимостью управления государством» — koinon, ради которого принимались законы, велись войны, вводились налоги, менялись условия жизни и строились церкви. Императоры могли трудиться на благо империи в сфере управления. А могли и вести войны ради politeia, как, например, делал император Ираклий I (610–641). Вообще, личное участие василевсов в ведении войн и присутствие вместе с армией в походе — очень даже крутая для politeia штука. Демонстрирует приверженность правителя этому самому благу. Показывает, что он не шкерится во дворце, а переживает эту самую трудность вместе с прочими римлянами.

Сложные стандарты императорского поведения, вписывающиеся в его идеальный образ, очень хорошо иллюстрирует анекдот о правителе Никейской империи Феодоре Ласкарисе (1208–1221):

Однажды до его ушей доходят слухи о простаке, который всюду рассказывает, что однажды явится добрый император. Феодор велит привести к нему этого простака и спрашивает:

— Кто я? Разве для тебя я не похож на доброго императора?
— А что ты когда-либо давал мне, чтобы я считал тебя добрым?
— Разве я не отдаю тебе себя самого каждый день, сражаясь до смерти ради твоей пользы и пользы народа?
— Солнце светит и таким образом согревает нас и дает свет, но мы не благодарим его. Оно исполняет предназначение, на которое и поставлено. И ты делаешь то, что должен делать ради соплеменников, изнуряя себя и перенося труды.
— Но если я тебя одарю, тогда я стану добрым?
— Да, конечно.

В Древнем Риме сувереном был не кто иной, как народ — populus, так как именно его волей свершались всякие прикольные и не очень дела. Византия, как считает Энтони Калделлис, от Рима отличалась не очень сильно. Пусть даже исполнителем народной воли были не избранные сенаторы и трибуны, а император. Особенно явно суверенитет народа наблюдается в моменты принудительной передачи власти, когда действие законов приостанавливается, в том числе тех, что отвечали за законное уважение к власти, непопираемость фигуры василевса и прочие мелочи вроде клятв верности ему. В таких условиях о порядке можно забыть, однако именно воля народа, правда, обычно только столичного, определяла, кого поставить на престол, чтобы тот занялся исправлением бардака.

Вот показательный пример — свержение императора Михаила V Калафата (1041–1042) в 1042 году. В качестве демонстрации могло бы подойти и восстание «Ника» при Юстиниане I, но этот правитель вовсю использовал при подавлении народного волеизъявления мечи, копья и верные войска, за что не снискал любви и получил в отдельных трудах репутацию тирана. Итак, Михаил V взошел на престол в 1041 году после смерти своего предшественника и дяди — Михаила IV. Тот, в свою очередь, стал василевсом благодаря браку с Зоей — последней легитимной представительницей Македонской династии. При переходе власти к Михаилу V Константинополь радостно встречал его, успокоенный обещаниями нового василевса почитать Зою и ее императорские привилегии. Ведь именно через ее одобрение Михаил и получил basileia — ту самую власть.

Начав раздавать дары представителям знати и столичному люду, Михаил забарагозил, решив, что может избавиться от Зои и править уже самостоятельно, без оглядки на ее фигуру. В конце апреля 1042 года, после очередных пышных празднеств, василевс приказывает выслать Зою на Принцевы острова. Сведения хронистов разнятся о том, что произошло дальше. Михаил Пселл пишет, что Михаил сообщил сенату, будто бы Зоя замышляла против него заговор. И, мол, сначала все приняли эту мысль, однако потом, по сообщению Михаила Пселла, по городу начали собираться недовольные. По сообщениям Скилицы, Михаил повелел зачитать грамоту с подобным объяснением перед народом, чем и вызывал его недовольство. А у другого книжника — Атталиата — этот сюжет развернут так, что перед уже бунтующим городом император пытался оправдаться, отстаивая реальность заговора Зои. При любом раскладе столичный люд Михаилу не поверил. Полетели камни, зазвучал призыв «Выкопайте его кости!», над ипподромом разносилось гулкое «Anaxios!» («Недостойный!»).

Михаил в спешке повелел вернуть Зою в столицу, однако народ это не успокоило. Они вывели из монастыря сестру Зои — Феодору, затребовали у патриарха поддержку и усадили их на престол. Михаил бежал в Студийский монастырь, где позже был ослеплен по указу сестер. Так народный бунт усадил на трон двух императриц, которые не особо хотели править, были сильно в летах и не очень друг друга любили.

Все три хрониста, описывая события 1042 года, единодушно утверждают, что народ действовал будто «движимый Богом», несмотря на тот факт, что в Константинополе начался грабеж всего, что попадало под руку, включая монастыри.

Судя по всему, книжники не видели в таком выражении недовольства ничего злонравного или противоречащего клятве. Грабеж и бунты — лишь выражение отказа народа признавать легитимность императора, только и всего. Конечно, обобщения хронистов на уровне «восстал весь народ» кажутся довольно натянутыми, как и сама «воля народа», поставившая столичный люд в суперпозицию антитиранов против тирана. Но допустить, что людям не понравился поступок Михаила настолько, чтобы они посчитали допустимым его свергнуть, — вполне нормально. Тут важен сам факт преступления Михаилом границ дозволенного.

Обычно восстание против законно поставленного императора обзывалось «тиранией», в то время как, с точки зрения бунтующих, сам этот император был «тираном». Кто победил — тот и прав. Однако раз уж народ у нас является еще и источником власти, о благе которого должен заботиться император, то его единодушное (!) выступление против василевса представляется менее тираническим, чем преступление императора против народа.

Все эти формы одобрения народом императора или же неодобрения его поступков вписываются Калделлисом в модель «народного суверенитета», имевшего место в Византии. Как и с «государством», понятие тут чисто современное, выраженное скорее в историософских и политософских категориях дарования легитимности правителю через народ. В Римской республике эти штуки работали более наглядно ввиду выборности всего и вся. В Византии же это выражалось скорее в виде мандата на управление, когда василевс получает свою basileia «по доброй воле множества и по согласию народа». Доказать существование такой абстрактной штуки через тексты практически невозможно, а потому показательными примерами становятся именно моменты проявления народной воли, когда очередного бедолагу свергают или ставят на престол.

Одним из неизменных атрибутов избрания и возведения василевса на престол были народные аккламации, то есть восхваления. Эти восхваления должны были сопровождать правителя каждый раз, когда тот показывал нос из своего дворца и двигался из точки А в точку Б. Это было ратификацией и подтверждением его права и свидетельством того, что всё хорошо.

И да, толпу можно в принципе купить, раздавая дары и устраивая праздники. Но опять-таки — если этого не делать, то власть императора оказывается в странном положении. Когда вроде он и самый крутой, полезный и мудрый, а радости от его правления нет. Нет указателя на то, что он всё делает правильно. К тому же «покупка» внимания толпы, как в случае с Михаилом V, не всегда приводит к желаемым результатам. Логика проста. Если император и его действия популярны — значит, он хороший. Если его действия и сам император не шибко популярны — значит, он что-то недодает politeia и его надо гнать взашей.

Довольно показательным в этом плане выступает возведение на престол императора Анастасия I (491–518) в 491 году. Ариадна, вдова почившего императора Зенона, предложила одного уважаемого придворного по имени Анастасий в качестве василевса. Ее решение поддержали сенаторы, прочие придворные чины и патриарх. А сам Анастасий не то чтобы был очень готов стать василевсом. Однако на ипподроме при «единодушии народа» принял титул августа и произнес речь, в которой пообещал стараться делать всё правильно. Народ поблагодарил его и пожелал, чтобы у того всё получилось. Всеобщий консенсус оказался превыше личного интереса. Причем сам этот консенсус требовал двух вещей:

• римского императора по происхождению (предыдущий император Зенон не был ромеем по крови);
• избавления от непопулярных чиновников.

Именно при таких условиях народ поддержал Анастасия, поскольку тот отвечал общим требованием столичного люда. Впоследствии ряд его подданных решил, что Анастасий не отвечает их требованиям мудрого государя, и поднял восстание под предводительством командира фракийских конфедератов Виталиана. Но у Анастасия всё кончилось хорошо.

В случае, если к стенам Константинополя подходил мятежный претендент на престол, его успех обычно зависел от воли народа, способного открыть ворота или мариновать неудачника под стенами.

Такая беда с волеизъявлением народа приключилась и после смерти Анастасия в 518 году, когда сенат, воины и народ, пришедшие на ипподром, успели выставить трех разных кандидатов, встречавших неприятие у той или иной группы населения. В конечном счете придворный Юстин I (518–527), поддержанный сенатом и армией, получил поддержку народа. Однако ситуация могла быть другой, поддержи «народного» кандидата представители армии.

Подобная неопределенная схема избрания императора, когда народ мог поддержать кого-то своего, а сенат и армия могли позволить себе поддержать или не поддержать их кандидата, обеспечивала в Византии отсутствие прямой династической преемственности. Вернее, так: император мог советовать сенату избрать своего сына, племянника или иного родственника на престол. Однако единодушное решение Константинополя по этому вопросу довольно сложно было гарантировать, поскольку оно зависело от отношения народа, армии и сената к предполагаемому наследнику. Вместе с тем даже если взглянуть на длинный ряд отцов и сыновей, сменявших друг друга в рамках Ираклиевой, Македонской или Исаврийский династии, то это никак не противоречит факту народного волеизъявления и права народа его совершать. Пока структура работала и каждый новый император династии соответствовал требованием politeia, Константинополь был не против. Когда система давала сбой, порядок передачи власти ломался, а новые императоры начинали вести себя не «по-пацански» — столицу начинало кособочить.

Наглядным примером важности соблюдения определенного порядка politeia могут служить ситуации, когда узурпаторы ромейского престола свергали законных императоров, однако оставляли их в живых в должности «младших соправителей», как сделал Роман I Лакапин (920–944) с Константином VII Багрянородным или Никифор Фока (963–969) и Иоанн Цимисхий (969–976) с будущим василевсом Василием II.

От теории давайте перейдем к практике и посмотрим на те сюжеты, в которых народ непосредственно участвовал в деятельности politeia, восставая против императоров, а иногда выступая и в качестве их защитников. Что касается императоров, то тут стоит понимать, что эти ребята очень и очень хитрые. Ведь они могли обмануть народ, притворившись, что принимают его условия, а после ударить в спину, когда толпа успокоится. За примерами не надо далеко ходить. Даже известный нам под прозвищем Великий император Юстиниан I во время восстания «Ника» пошел на уступки толпе, изгнав непопулярных чиновников. И если бы не Феодора, то восставшие в конце концов одержали бы победу, так как сенат почти в полном составе поддерживал бунт против императора.

Вот другой пример. В 598 году стратиг Комментиол был разбит в битве с аварами, потерял много солдат в сражении. В столице слухи о поражении разрослись, приписывая стратигу сознательное неисполнение своих обязанностей. Мол, он повел солдат на смерть. Одна из ромейских армий во Фракии обратилась в столицу с просьбой провести расследование, а в самом Константинополе на этом фоне начался бунт, по итогам которого была создана специальная комиссия, расследовавшая обстоятельства битвы. В конечном счете стратига оправдали и повторно назначили командовать армией. Однако важен сам факт возмущения общества.

В другой раз вся столица восстала против уже упомянутого императора Ираклия I в конце 610-х годов. На фоне сложной ситуации на фронте с персами василевс хотел перенести столицу в Карфаген, однако, по сообщению хронистов, «граждане воспротивились этому» и сам патриарх заставил императора поклясться на алтаре, что тот не оставит город.

Ну и еще один пример, показывающий, что восстать народ мог в принципе от чего угодно. В 1044 году, когда император Константин IX (1042–1055) ехал в церковь, из толпы сопровождавшего его народа донеслось:

«Мы не хотим Склерину [любовницу василевса] в императрицы, мы также не хотим, чтобы наши матери, Зоя и Феодора, рожденные в пурпуре, умерли из-за нее».

Император в ужасе бежал во дворец, вытащив на публику уже уставших кататься туда-сюда Зою и Феодору.

Не менее важную роль народ играл в моменты гражданской войны или смуты, когда именно от его воли зависели успех или поражение законного императора или претендента. Вот, например, в 1185 году Исаак Ангел, убив подосланного к нему императором Андроником I Комнином (1183–1185) человека и опасаясь за свою жизнь, бежал через город в храм Святой Софии. По пути он размахивал окровавленным мечом и орал о том, что сделал. Народ решил, что Андроник править недостоин, а Исаак достоин. Дворец Андроника осадили, а его самого нашли через несколько дней и отдали на растерзание люду. Ни один из хронистов не усматривает тут невидимой руки в разжигании бунта, говоря сугубо о народной воле. Хотя, казалось бы…

А вот другой случай. В 1078 году уважаемый человек по имени Алексей Комнин, еще не став тогда императором, выступил в пользу Константина Дуки, желая, чтоб действующий император Никифор III Вотаниат (1078–1081) признал его наследником. Алексей надел на Константина пурпурные сандалии и повел через город, призывая народ следовать за ним. Однако «демос» вскричал, что не желает видеть на троне Константина. Причем с самим Алексеем или же с Константином ничего криминального не случилось. Народ не устроил им битье лица за сам факт выхода против императора. Просто отказал им в претензии править. Константин в итоге вежливо попросил Алексея больше не оказывать ему поддержки.

Бывало так, что народ действовал куда более активно в защите действующей власти. Когда после ареста императора Романа I Лакапина в 944 году к власти пришли его сыновья — Стефан и Константин, народ почуял неладное. И дело было не в самом Романе, а в угрозе, висевшей над легитимным наследником Македонской династии — Константином VII Багрянородным, которую увидел столичный люд. Когда напряжение достигло максимума, народ собрался у дворцовых ворот и потребовал вывести к ним Константина. Братья Лакапины не могли противиться народной воле, а потому вывели будущего Порфирогенета и вернули ему царское достоинство и власть. В скором времени Стефан и Константин были сосланы к Роману и ослеплены, а отец мог вдоволь насмехаться над своими горделивыми сыновьями.

«Когда Роман, их отец, услышал о том, что они прибыли, он возблагодарил Бога, вышел за ворота монастыря им навстречу и с радостным лицом сказал: „Какая, — говорит, — радость, что ваши величества решили навестить здесь наше ничтожество. Полагаю, что именно [сыновняя] любовь, изгнавшая меня из дворца, не позволила вам, [моим] сыновьям, долго там оставаться. Как хорошо, что вы отправили меня сюда перед собой. Ведь братия и те мои товарищи, что посвятили себя служению Богу, не знали бы, как принять императоров, если бы не имели меня, издавна поднаторевшего в имперских церемониях <…> Не принимает наша умеренность большой и расточительной свиты; принимает она только ваши величества, которые пришли сюда, дабы не оставить отца в старости“».

Из «Книги Воздаяний» епископа Кремонского Лиутпранда

Но что будет делать народ, если под стенами столицы стоит претендент, требуя открыть ему ворота? Если он обвиняет действующего императора в нарушении принципов общего блага? При каких условиях народ поверит ему и сможет открыть ворота, просто так штурмовать которые ни у кого сил не хватит? Ну, есть и такие примеры. Когда в 1047 году к Константинополю приблизились мятежные армии Льва Торника, выступившего против злополучного Константина IX, многие люди в городе не были уверены, жив ли еще Константин и не пора ли открывать ворота. Это вынуждало больного императора несколько раз выходить к людям и успокаивать их, в то время как Торник надеялся на народную «нелюбовь» к Константину. По сути, это было противостояние терпения, ведь штурмовать город у Торника возможности не было, осадить — тоже, а Константин не мог выйти из города и дать ему бой. В конечном счете Константин «пересидел» мятежного претендента, а жители так и не вышли ко Льву навстречу.

Схожей тактикой общения с горожанами воспользовался в 1078 году и Никифор Вриенний, выступив против Михаила VII Дуки (1071–1078). Однако этот мятежник переоценил свои силы, начав грабить пригороды, чем вызвал недовольство горожан, пересилившее неприязнь к Михаилу.

Однако были и обратные случаи, когда воля народа открывала мятежнику путь в столицу. Когда Исаак Комнин поднял мятеж против императора Михаила VI Стратиотика (1056–1057) в 1057 году, действующий император пытался с ним договориться, предлагая статус наследника и соправителя. Отрекаться в его пользу Михаил не спешил, объясняя это тем, что «боится множества [народа] и решения сената». То есть Михаил пытался объяснить, что не может отказаться от власти, так как боится за себя перед гневом толпы и сената. Но волноваться ему было не нужно, ведь он был жутко непопулярен. А потому, по мере того как Исаак всё ближе подходил к городу, в столице всё больше горожан провозглашали его имя как имя нового императора. Даже посланники Михаила к Исааку не скрывали своего недовольства и говорили мятежнику, что, когда потребуется, «весь город встанет и прогонит старика».

Вскоре народ начал собираться вокруг Святой Софии, требуя отставки Михаила. В итоге патриарх Михаил Керуларий объявил Михаила VI низвергнутым и приказал тому оставить трон, «потому что этого требовало множество». Пускай патриарх также участвовал в заговоре Исаака Комнина, однако повторить такой же трюк без собравшихся толп он бы не смог.

В мятежах против действующей basileia можно частично углядеть участие в имперской большой политике и ее провинций. Всё же большинство мятежников-претендентов приходили из регионов, где пользовались поддержкой. А значит, в тот момента, когда претендент становился более популярным и подходящим, нежели император, происходил мятеж. Ведь без него поднимать бунт против действующей власти, согласитесь, довольно проблематично.

Если подводить итог идеям Энтони Калделлиса, то можно попробовать несколько переосмыслить Византийскую империю с новой стороны. Всего в рамках ромейской res publica можно выделить пять основных элементов:

• Politeia с постулированием республиканских норм общественного поля с опорой на передаваемую правителю в пользование basileia. Поле весьма нестабильное, абстрактное и, я бы даже сказал, интеллектуальное. Но которое в тех или иных категориях присутствовало в сознании всех жителей империи (ну или как минимум Константинополя), оценивающих разных василевсов с точки зрения соответствия их действий благу politeia.

• Знание самих императоров о том, что у них есть обязанности по отношению к республике, за выполнением которых бдительно следит народ. Это понимание того, что законы работают не только на подданных, но и на самого василевса и его аппарат.

• Важная ритуальная составляющая возведения императора на престол при участии народа и всех остальных элементов politeia, заключенных в Константинополе, в лице сената, церкви и армии. Для Византии это был, по сути, единственный институционный способ подтверждения права василевса на престол, который ни один из императоров не игнорировал.

• Приостановка законных полномочий и неприкосновенности basileia в моменты народного восстания. Бунт, мятеж становился для народа способом очищения politeia и восстановления ее привычного порядка путем свержения императора, который не смог обеспечить всеобщее благо.

• Внеправовой характер и внеконституционный статус реальной власти. Как народа, так и василевса. Полномочия народа, его «право на революцию» и все обязательные функции василевса не были прописаны в законодательных актах, а восхваление определенных поступков и решений таковыми не являются.

Конечно, Византийская республика Энтони Калделлиса имеет свои изъяны. Взять, например, полное пренебрежение религиозной стороной жизни империи, отсутствие интереса к ромейской периферии, а также к специфике внешней политики империи и формам проявления res publica за рубежом.

Однако вполне возможно принять тот факт, что рассмотрение Византии как теократической монархии, где василевс обладает божественным правом, уже устарело.

Даже несмотря на богатую историографическую традицию в России и на Западе, образ Византии на деле оказывается гораздо сложнее, а потому не учитывать народный фактор ввиду его мощи просто невозможно.

---

Что почитать

1. Калделлис Э. Византийская республика: народ и власть в Новом Риме. М., 2015.
   Работа Энтони Калделлиса, что бросила вызов иностранной историографии, которая привыкла рассматривать Византию как пространство сакральной абсолютной монархии, где есть только Бог на Небе и император на земле. Несмотря на ряд теоретических недостатков и лютую ненависть автора к церкви и ее влиянию, работа достойна внимания как сборник необычных казусов, объяснить которые с привычных точек зрения не представляется возможным.
2. Вальденберг В. Е. Государственное устройство Византии до конца VII века. М., 1932.
   Труд отечественного историка Владимира Евграфовича Вальденберга, который почти за сто лет до Энтони Калделлиса высказал мысль о существовании «народных» оснований власти в ранней Византии. И пусть исследование доведено лишь до VII века, который стал поворотным в истории Восточной Римской империи, отражения античной традиции в реалиях императорской власти кажутся вполне жизнеспособными.