Заслуживает ли террорист заботы?

Обычно человек берет ружье потому, что задохнулся под давлением символической или осязаемой власти. Отчаяние, упадок, тупая, но понятная ярость сливаются с желанием почувствовать счастье. Пусть на несколько минут. Такие случаи описывает Франко «Бифо» Берарди в книге «Новые герои». Условия, мотивации, последствия у их поступков были разными, но каждый из этих персоналий хотел просто освободиться, даже если для этого пришлось бы умереть. Берарди находит точную фразу, описывающую данное чувство:

«Running amok — выражение, которое происходит из малайского языка. В первоначальном контексте Малайзии человек, который ранее не проявлял никаких признаков насилия и гнева, приобретает оружие и во внезапном безумии убивает или ранит кого-нибудь поблизости. Running amok — способ восстановить свою репутацию, когда человека следует опасаться и уважать, но также способ бежать из мира, когда жизнь стала невыносимой, и, как правило, такой приступ завершается самоубийством. Это связанный с культурой синдром, проявления которого формируются в культурном контексте современности».

Подобное состояние знакомо каждому, только обычно давление перемежается периодами спокойствия. Представьте себе кризис перед экзаменом, операцией у близкого человека, важным отчетом — это парализующее ощущение сбрасывается сразу, как только всё заканчивается. Наступает эйфория. Мир снова кажется правильным.

Но что, если счастье не наступит? Тело не получит вознаграждение за страдания? Надежда даже не появится на горизонте? В какой-то момент терпение сменится яростью, когда хочется сделать «хоть что-то». Для многих это не мысленный эксперимент, а объективная реальность.

После стрельбы говорят, что убийце просто не хватало внимания, заботы, всем было наплевать. Реальность диаметрально противоположна: их жизнь переполнена невидимой искаженной идеей заботы, которая постепенно забирает права на действие, оставляя последнюю опцию: браться за оружие.

Кто убил Бонни и Клайда?

Болезненный пример — история псковских Бонни и Клайда. Мальчик и девочка любили друг друга — сильно, обреченно, страстно. Так бывает, когда тебе пятнадцать. Нормальные, совершенно обычные подростки — опаздывали на уроки, прогуливали школу, ссорились, мирились. У одного проблемы с отчимом, у другой — с мамой. История совершенно ничем не примечательна, таких миллионы, — кроме трагического финала. Запершись в дачном доме, в полицейском оцеплении, они провели вместе последние часы, транслируя всё через интернет, а затем застрелились. Во всем тогда обвиняли интернет, видеоигры, алкоголь. Конкретные детали этого случая описаны много раз, но нам важно другое — где была забота?

Родители действительно заботились о них, считая, что исходя из собственного опыта знают, как поступить в данной ситуации. Воспитательные органы действовали в интересах подростков, по крайней мере, им так казалось. Комментаторы, рассуждающие о бедах современности, тоже полагают, что знают, как правильно. Такое знание — ключевой элемент насильственной заботы.

Всегда есть способ поступать правильно. А если объект против, лучше его принудить: он-де попросту недостаточно рационален, чтобы понимать, как будет лучше для его же блага.

Здесь сложно кого-то обвинить: в отличие от злодеев из искусства, реальность жестока из-за множества обстоятельств. Одно из них — культура заботы.

В современном виде она появилась, когда правительства западных стран обнаружили, что от благополучия населения зависит их экономическая и политическая власть. Мишель Фуко показывает, что больницы, тюрьмы, сумасшедшие дома, фитнес-браслеты, пропаганда здорового образа жизни, запрет на табакокурение, металлоискатели в аэропорту — феномены одного порядка. Они призваны сохранить жизнь и здоровье конкретного человека — статистической единицы, способного работать на заводах, голосовать, легитимировать. Даже если сопротивляться: не работать, протестовать, ходить на демонстрации, критиковать власть, — человек остается статистической единицей, поддерживающий текущий порядок, по крайней мере, на уровне объема населения.

«Правительственность», или правительственная забота, похожа на лечение организма: его поддерживают, мешают ему распадаться, стремятся защитить от разложения. Разложение в данном случае — любое возможное движение, отличное от «нормальных» процессов. Примером является борьба с разного рода «отклонениями»: терроризмом, наркотиками, проституцией, гомосексуальностью. Важно не то, что эти явления сами по себе плохи в глазах большинства, а то, что они отличаются от установленной «нормы». Апофеозом «правительственности» всегда будет чрезвычайное положение, служащее единственной цели — удержанию порядка.

Любовь двух подростков была «неправильной» в глазах родителей: им казалось, что есть лучшие партнеры или более важные вещи на данном этапе жизни. Она была «неправильной» и в глазах других взрослых, потому что сопровождалась ссорами, скандалами, сигаретами, алкоголем. Никто не хотел такого финала, даже не допускал этой мысли. Каждый хотел как лучше, а получилось как получилось.

Забота лишает права на действие, потому что любой не вписывающийся в ценностную рамку поступок воспринимается как ошибка, к которой необходимо применить некие меры.

Чем меньше остается пространства для самости, тем невыносимее становится жизнь, учитывая, что номинально окружающий мир декларирует необходимость действовать самостоятельно (билборды Just do it: do it yourself и т. д.). Существование становится невыносимым от заботы.

Обоюдоострая забота

Решение напрашивается само собой: дайте людям действовать самостоятельно. Об этом кричат бесконечные лозунги вроде «Права на город» или теоретические конструкции, такие как «Логика заботы» Анн Мари-Мол.

Здесь мы возвращаемся к случаю Брентона Тарранта. Это уже не ситуация обреченного человека, по крайней мере не только она. Значительная часть перечисленных выше обстоятельств верна и для него, но кроме простого желания быть счастливым появляется вторая мотивация — изменить мир к лучшему. Забота присутствует, только теперь ее проявляет не среда, а конкретный человек. Подобные Тарранту люди смотрят на окружающий мир не с точки зрения индивида, а примеряя на себя оптику государства или сопоставимого института. Поэтому они вторгаются не в частные судьбы, желая изменить ситуацию в целом, заботятся не о ком-то конкретном, а обо всем человечестве.

Брентон Таррант называл себя экофашистом, декларируя уничтожение людей ради спасения планеты. Обычный экоактивизм отстоит от его действий ровно на один шаг — убийство. Грань между активизмом и терроризмом постепенно стирается, ведь сохранение мира важнее пары десятков человеческих жизней. Брентон Таррант — кошмарное потомство утилитаризма и заботы о другом.

Страшно становится от того, что подобные мысли посещают не только стрелков-одиночек. Многие современные теоретики, говоря о взаимоотношении человечества и планеты, поддерживают идею иерархического разделения, указывая лишь на то, что его нужно содержательно поменять (поставив кого-то над людьми). История науки часто описывается как военная история идей, где лучше всего уничтожить своего соперника — пока что метафорически. Большинство медиков рассуждает о борьбе организма с болезнями в терминах военного противостояния.

Правительственная забота становится центральной не только для террористов или государств, но и для философов и ученых, а это уже тревожный знак.

В этой статье нет какого-то рецепта, как изменить ситуацию: любая схема повторяла бы логику описанных выше персонажей. Единственное, что остается, — стараться находить баланс между двумя видами заботы, осознавая размер собственной оптики.