«Представь — черный при тебе твоей дочке в трусы залезает. Этого не было, но вдруг бы такое случилось?» Репортаж из Чемодановки о том, почему в массовой драке оказался виноват коллективный цыган в вакууме

Хотите помочь цыганским детям и учителям, которые с ними работают? Тогда поддержите краудфандинг проекта повышения квалификации школьных учителей, работающих с цыганами и дополнительные курсы для цыганских детей в начальной школе.

Вдруг

В апреле 2021 года в Пензе состоялся Фестиваль национальных культур, приуроченный к Международному дню цыган. Программу открыл ансамбль «Зоренька» национальными цыганскими танцами. На сцене концертного зала «Заря» больше часа в свете софитов кружились платья и рубашки танцоров.

9 июня 2021 года Федеральное агентство по делам национальностей поддержало инициативу создания в Пензе интерактивного историко-этнографического музея цыганской культуры, на что было выделено, согласно официальному сайту агентства, 1,8 млн рублей. До этого в России работал только один музей, посвященный цыганам (в Костроме).

1 июня 2021 года в пензенском СИЗО 28 цыган объявили голодовку в знак протеста против пыток и плохих условий содержания. Им вменяют участие в массовой драке в поселке с мультяшным названием Чемодановка, где они жили. Следствие шло уже больше двух лет, и с первого месяца заключения часть обвиняемых жаловалась на избиения и пытки со стороны следственных органов.

Что именно случилось два года назад, 13 июня 2019 года, никто толком не знал, СМИ перепечатывали противоречивые слухи. Более-менее ясно было одно: случился серьезный конфликт между живущими в Чемодановке цыганами и нецыганской частью села, в ходе которого были ранены несколько десятков человек, кроме того, тяжелую травму головы получил 33-летний житель Чемодановки Владимир Грушин.

Писали, что в массовой стычке участвовало до полутора сотен человек, в ход шли биты, доски и строительные материалы, а случилось это на пустыре между руинами сельской церкви и бюстом Ленина.

В течение следующих дней события развивались стремительно. Скончался Грушин, несколько человек (в том числе родственник директора школы) попали в больницу; 174 цыгана были задержаны по подозрению в убийстве и организации массовых беспорядков; цыганские семьи, опасаясь расправы, исчезли, оставив свои дома, в которых некоторые жили не одно десятилетие. Журналисты написали: «ушли в леса».

Судя по всему, им было чего опасаться. Народная ярость обратилась против цыган как таковых, их не отличали одного от другого, раскол пошел по национальному признаку. Через несколько дней после конфликта жители Чемодановки перекрыли федеральную трассу М5 «Урал», к которой прижато село, требуя, чтобы администрация защитила их от «взбесившихся цыган», причем выступление быстро переросло в протест против плохих дорог и коммунальных служб в селе.

В ту пору, до 13 июня, вся Пензенская область жила в ожидании назначения губернатора. Администрация области — от сельских старост до мэра Пензы и пресс-службы области — строила потемкинские деревни, а на портале местного правительства penza.ru (ныне pnzreg.ru) публиковались новости о праздниках, культуре, инфраструктуре, досуге — короче, не субъект Федерации, а большая дружная семья, любящая Родину и свой край. Губернатор Белозерцев планировал остаться на второй срок.

И тут случилась драка, а потом митинг с перекрытием трассы. Неудивительно, что первые лица области были в ужасе. В Чемодановку незамедлительно приехал губернатор и провел встречу с жителями.

Официальная версия местных СМИ скакала туда-сюда. Администрация области на своем портале писала, что драки не было, потом — что в толпе были замечены агенты Запада, лихорадочно набирающие лживые новости на смартфонах. Когда отрицать инцидент стало невозможно, замелькали намеки, что цыгане — язва на теле Пензенской области, единственная грозовая туча на безоблачных небесах. Параллельно с этим губернатор сделал заявление, что межнациональных конфликтов Пензенская область не знала и не знает.

Табор. XXI век

Показательные заявления чиновников, очевидно, были попыткой скрыть сложную правду, но в одном губернатор, вряд ли сам это осознавая, оказался недалек от истины: конфликт в Чемодановке действительно случился не совсем на национальной почве. Он был социальным. Первой эту гипотезу выдвинула эксперт по проблемам дискриминации Ольга Абраменко, которая изучала ситуацию в Чемодановке и раньше.

Она предположила, что бомбой замедленного действия были не сами национальные и культурные различия, а то, что цыгане лишены возможности получить документы, а их дети — нормально учиться в школе.

Эти и другие правовые проблемы она назвала «структурной дискриминацией».

В общем-то, как «цыгане» — просторечное собирательное название различных культурно-языковых групп, мало связанных друг с другом, так и «русские» — неправильное название для нецыганского населения Чемодановки: среди жителей есть представители мордвы, татар, башкиров. И всё же именно цыган воспринимали как инородную комету, ненароком залетевшую в Чемодановку, должно быть, прямо из мифологического кочевья. Не все знают, что в странах бывшего Союза цыгане перестали кочевать еще в самом начале оттепели, когда Хрущев издал указ, обязывающий всех граждан оформить постоянную регистрацию: цыгане осели.

Несмотря на слом традиций, многие цыганские семьи до сих пор вспоминают поздний советский период как сравнительно сытое и спокойное время, когда у них были рабочие места, связанные зачастую с традиционными ремеслами: цыгане ковали, лудили, плели корзины, причем навыки передавались из поколения в поколение.

Что такое цыганская сегрегация, я к тому моменту уже хорошо знал из своего опыта. Полгода волонтерской работы с несколькими цыганскими семьями в Калужской области (с группой волонтеров из Общины святого Эгидия мы занимались с цыганскими детьми, которые не ходят в школу) показали, что цыгане в России ближе к Марсу, чем к МФЦ и паспортным столам. У многих взрослых последний оформленный документ — это паспорт советского гражданина, и они понятия не имеют, как получить новый (на этот процесс уходит не меньше полутора лет, и без сопровождения юриста сделать это практически невозможно). О каких-либо пенсиях или пособиях по безработице и говорить нечего, кое-как цыганские семьи приноровились получать материнский капитал, да и то не все, а лишь редкие счастливчики. Родители записывают всех сыновей в школу по одному свидетельству, а всех дочерей — по второму. В самой школе дети учатся в изоляции, в так называемых цыганских классах, где умирают от скуки (потому что учителя зачастую не владеют техниками коррекционного обучения) и в конце концов перестают их посещать. Без документов у цыганских семей нет возможности ни снять квартиру, ни наняться на работу, а если паспорт и есть, чаще всего с цыганом никто просто не захочет иметь дела. Не факт даже, что цыгану окажут неотложную медпомощь — это зависит от конкретных санитаров. Если карета скорой помощи просто уедет или работники сделают обезболивающий укол, но не заберут в больницу, когда есть угроза для жизни, им за это ничего не будет.

Отсутствие социальных и правовых связей с миром порождает ситуацию изолированного бытия, где есть свои праздники, приметы, философия и фольклор, но в целом всё подчинено исключительно проблеме выживания.

Короче, цыгане в массе своей безнадежно оторваны как от социального государства и рынка труда, так и от любой экономики крупнее купли-продажи на овощном или электротехническом рынке. Грязная уличная жизнь, в которой разборки с ментами, драки с рэкетирами, курирующими попрошаек, и розничная торговля цепочками перемешиваются в одну бесконечную заварушку, — тяжелая необходимость. Таково наследие 90-х.

Между тем самый крупный паблик «ВКонтакте» о Пензе «Пенза.live» жил идеей мести. По странному совпадению чаще обычного горели дома в Шуисте (район в Пензе, где тоже живут цыгане) и в самой Чемодановке, в Чемодановке и соседних Лопатках не осталось ни одного обитаемого цыганского дома. В интернете цыган проклинали, редкие голоса, утверждавшие, что круговая порука — это дикость (они зачастую принадлежали цыганским общественникам, таким как Роман Грохольский), что были пострадавшие со стороны цыган, что цыган сделали козлами отпущения, а участвующих в драке русских следствие проигнорировало, терялись в общей цыганофобии.

О конфликте писали и говорили невесть что; представители местной исполнительной власти заявили, что возьмут у задержанных образец «неблагополучного генотипа», чтобы «изучать» и использовать в следственных операциях; в интернете цыган называли извергами и убийцами; а между тем транслировала свое мнение о случившемся только одна сторона: чемодановские цыгане молчали, как будто растворились в воздухе. Всё происходящее казалось мне страшным бурлеском, и я решил провести собственное расследование. Я связался с одной правозащитной организацией, изучающей проблему дискриминации в России, и под ее покровительством поехал в Пензу, чтобы выяснить, что произошло на самом деле, и, если получится, взять интервью у молчащей стороны конфликта.

Тю

Москва. Я вышел из метро «Киевская», где собирается полтора десятка знакомых мне цыган. Они все живут в нескольких таборах под Обнинском, но приезжают торговать и «просить» в более богатую Москву. Вечером уставшие цыганки проводят час-полтора неподалеку от вокзала, за «Макдоналдсом», с пакетами еды из «Перекрестка», которую повезут домой. Когда я подошел, солнце было еще высоко, но у заборчика, пахнущего краской, уже стояла Света с мужем и сестрой, смуглой девочкой лет девяти, выглядывающей из-за ее спины. Девочка смотрела с опаской — с этой семьей я почти не знаком, а на общение с чужаками — не считая просьб «купи нам, хрустальный, памперсов, продуктов, лекарств» — наложено табу. Но тут подбежали знакомые мне цыганята и затараторили, пока Света с мужем что-то выясняли по мобильнику.

— Как сам? — обычно спрашивают пацаны, когда тебя видят, а девочки ждут, перешептываясь, пока ты сам с ними поздороваешься.

Обменявшись приветствиями, я спросил, нет ли у кого родственников в Пензе или в Чемодановке. Мне нужна была зацепка, чтобы начать поиски.

— Да, у меня есть! — затараторила Светина сестра. От ее первой настороженности не осталось и следа. — Во-первых, у тети…

— Правда?! — перебил я. Возникло чувство, что я с первого же шага встал на верный след. — У нее там семья?

— Да-да! — радостно продолжала девочка. — У нее есть! А сколько тебе нужно чемоданов?

На миг я оторопел, но сразу рассмеялся. По-русски девочка, как и сама Света, понимала плохо.

Тут мы все обернулись.

— Тю! — одними губами сказал Юра, муж Светы, рывком сбрасывая звонок на кнопочном телефоне. — Это звонила Котляр (обнинская правозащитница, занимающаяся системной помощью людям без гражданства. — Ю. Ч.), говорит, на детей документы только через суд надо делать.

Юра уже несколько месяцев пытается оформить свидетельства о рождении, чтобы получить пособие по бедности и на эти деньги увезти семью в Ставрополь. Там — его родственники, которые живут куда лучше, даже есть свой дом, но с пустыми руками и с голыми детьми ехать нельзя. Нужен задел, какая-то одежда, вещи, деньги, чтобы строить домашний очаг.

— Что такое «тю»? — спрашиваю я, чтобы отвлечь его от грустных мыслей.

— Да это как у вас «б****» [блин].

Мы помолчали.

— У тебя есть знакомые в Пензе? — я решил спрашивать у всех цыган, которых встречу.

Вообще, эти вопросы не такие бессмысленные, как может показаться.

Цыганские родственные связи представляют собой этакую мегасеть, наложенную на карту России. Братья и сестры, кузены, родители и вышедшие замуж дочери разбросаны по разным городам и поселкам, как древние греки по средиземноморскому побережью.

— Конечно, есть, — ответил он, — у меня сестра вышла туда замуж.

— Слушай! — меня опять охватило возбуждение. — Там же недавно была большая драка. Тебе сестра что-нибудь рассказывала?

— Конечно, была, — на тот же лад ответил Юра и замолчал. Я вопросительно смотрел на него. Наконец он добавил: — Ну, это все цыгане знают, не только сестра, — и в Ставрополе, и в Самаре.

Мало-помалу я узнал, что о драке в Чемодановке все цыгане не только знают, но и расхлебывают последствия. Во всех городах их стали прижимать, чаще случаются стычки, уличные конфликты.

— А где сейчас твоя сестра?

— Она с семьей скрывается вместе со всеми. (Так. Значит, она как раз из Чемодановки.)

— Слушай. Я хочу взять у нее интервью. Можно по телефону. Чтобы она озвучила точку зрения с цыганской стороны. Это пойдет на пользу всем.

Он подумал.

— Не. Никто не будет с тобой разговаривать. Точно. Стоит одному цыгану сказать что-то не то, им везде достанется, во всех городах. Нет, лучше молчать. Но я знаю, что они сказали бы.

— Что же?

Он опять помедлил.

— Что пусть убийцу судят по закону. Остальные не виноваты. «Мы ни при чем», — они скажут. Знаешь, каждый за себя. Вот у вас, если твой сосед подрался, тебя же не поведут в тюрьму? Верно? Все разные, каждый дом в своих проблемах, а страдают все, как будто мы все убийцы. Я знаю, что говорю, и все это скажут, я — чемодановские цыгане, вот у меня интервью и возьми.

Читайте также

«Не существует народа преступников»: интервью с писательницей и феминисткой Лилит Мазикиной о том, как живут современные цыгане России

Я задумчиво сажусь на заборчик и тут же вскакиваю. На новых джинсах сзади отпечаталась зеленая полоска. «Тю!» — ругаюсь я, все смеются.

Михай

Чемодановка — поселок городского типа в 20 км от Пензы с частным сектором, занимающим две трети площади, и небольшим четырех-пятиэтажным предместьем. В дни конфликта пресс-секретарь губернатора Пензенской области Дина Черемушкина заявила, что на момент драки в Чемодановке и соседних Лопатках проживало порядка 600–700 цыган, которые имели собственные дома и хозяйство.

Раньше я никогда не был в окрестностях Пензы, но мне удалось навести некоторые справки, и я узнал следующее. Цыганские дома появились в Чемодановке не позже начала 90-х. Их строили, в частности, выходцы из более старых Лопаток, расположенных по другую сторону трассы. В итоге в селе сложилась сэрво-влажская община. У чемодановских цыган был барон Михай, которого уважали и побаивались. Он выслушивал людей, решал конфликты, в целом играл роль медиатора между цыганами и властью. Когда возникали какие-то претензии к цыганам, менты шли к Михаю. Михай бросал взгляд на заявление, в котором заявитель, например, писал, что «цыганка в маршрутке вырвала кошелек», а через два дня следователь возвращал кошелек со всем содержимым удивленному владельцу, причем все местные знали, что в ближайшее время происшествий больше не будет: только не с чемодановскими цыганами. В других случаях Михай уверенно заявлял, что его цыгане не замешаны, и полицейские ему доверяли.

В начале нулевых Михай переехал из Чемодановки в «цыганский поселок» — старейший цыганский район Пензы, зажатый между проспектом Строителей и проспектом Победы, где живут цыгане другой языковой группы, котляры, и стал фактически негласным лидером всех групп цыган Пензы и окрестностей.

Хоть у него и не было официального статуса, он стал политиком городского уровня — пробивал в администрации цыганский центр досуга, протестовал против расформирования «цыганского поселка»… А чемодановцы выбрали другого барона, который не обладал авторитетом Михая.

В 2019 году, за несколько месяцев до массовой драки в Чемодановке, Михай умер.

Кто ты по нации?

Этот вопрос мне задавали бесчисленное множество раз с той минуты, как я устроился на своем месте в автобусе Москва — Пенза, а рядом со мной плюхнулся мужик в кепке, похожий на Винни-Пуха. Как будто от нации зависит, кого я поддерживаю или что хочу услышать в ответ на вопросы. Обычно я в зависимости от ситуации и фрейма разговора отвечал, что я русский, цыган или еврей — чтобы показать свою близость к собеседнику или, наоборот, незаинтересованную позицию.

— Закинь сумку, ты чего?

— Не, я так.

— Ну! Ты кто по нации?

— Еврей, а что?

— А я русский, обычный парень, вожу пассажирские автобусы с Щелковской. Вот домой еду. Ты не расстраивайся, что еврей. Неважно, кто ты, везде есть уроды и порядочные люди. Но я сам военный, мне такие вещи важны. Ну и я люблю хороших собеседников, чтоб человек рассказал свою историю.

— Не все любят рассказывать о себе.

— Вот! Это ты верно сказал, все в наушниках, в смартфонах, соседей не знают. Вот раньше было: у тебя горе — у всех горе, у тебя радость — все пируют. Глянь, как в Чемодановке случилось: два цыгана подрались, все семьи ушли как один, это ж надо так держаться друг за друга. Ну и русские своих не бросили. А люди, которые всегда в наушниках, в интернете, — да у них и нет нации.

За цыганской звездой

Приехал я рано утром, в голове после бессонной ночи шумело. Я устроился в первую попавшуюся гостиницу недалеко от центра и сразу завалился спать. Мне снилось, как я еду в автобусе, а вдоль автомагистрали поселки горят огнем. На крыльцо усадьбы, каким-то чудом не затронутой пламенем, вышла девушка в платье и поставила кофе перед мужчиной, сидящим за столом. Проснувшись, я пошел в кофейню через дорогу, сел там и достал блокнот. Что я, собственно, ищу? В дорогу меня снарядили вопросами для нецыганского населения Чемодановки, с помощью которых я должен был измерить уровень цыганской сегрегации до конфликта. Были вопросы и для сотрудников общеобразовательных школ в районах города, где есть процент цыганский семей.

О школе № 9 в центре Пензы я узнал от антидискриминационного центра «Мемориал». Прямо за футбольным полем, что за школой, начинается частный сектор, зажатый между проспектами Победы и Строителей, там находится тот самый «цыганский поселок», куда в нулевых переехал барон Михай. Эта школа известна тем, что в ней довольно успешно обучаются десятки детей цыган из цыганского квартала, причем не в цыганских классах, а наравне с другими учениками. Можно ли рассмотреть эту школу как пример позитивного преодоления структурной дискриминации? Это, в частности, мне и надо было выяснить.

Взять интервью в тот день не получилось: охранник сказал, что в школе сейчас только учительница информатики. Я узнал у охранника телефон директора (интервью случилось через день, но не вошло в этот репортаж), потом, недолго думая, доехал на первой же маршрутке до центра, добрел по кривым холмистым улицам до улицы Чаадаева, снова подождал у остановки и наконец запрыгнул в маршрутку до Чемодановки. Мы поехали на восток. Минут через десять улица Чаадаева вырулила из спальной окраины и, превратившись в трассу «Урал», нырнула в тень лиственного леса.

Призрак героина

Сидя на заднем сиденье маршрутки, я читал соцсети. В драке участвовало не меньше полусотни человек, неужели никто не написал, как и почему всё началось?

Краткий ресерч показал, что в интернете представлены как минимум четыре версии случившегося: цыганские подростки задирали девочку на пруду, она рассказала про это дома; цыган нагрубил беременной женщине на пруду; цыганские пацаны, не прячась, отжимали трусы, а девочка подумала, что они к ней пристают; два цыгана громко выясняли отношения на улице Кузнецова из-за машины, соседи пришли жаловаться на шум.

Одна жительница села сказала корреспонденту penza.pro, что конфликта на пруду не было вовсе.

Так или иначе, вечером 13 июня группа людей пришла в дом цыгана Олега Юрченко на улице Кузнецова. Хозяин чинил забор вместе c цыганом Павлом Яненко, пришедшим в гости (их семьи пили чай во дворе). Им поставили некий ультиматум (в дальнейшем свидетели со стороны цыган рассказывали на суде, что хозяину дома дали час, чтобы найти и выдать виновных цыган, тот отказался). В ходе перепалки обе стороны вызвали подмогу. Подтянулись машины из соседних Лопаток. Сведения о количестве участников драки настолько противоречивы, что следующие два часа до приезда полиции окутаны густым туманом — оценки числа участников колеблются от нескольких десятков до нескольких сотен, причем каждая сторона говорит о значительном перевесе противника.

Узнал ли я что-то новое? Едва ли. Было стойкое ощущение, что чтение соцсетей только путает карты. Это было что-то вроде рассказов булгаковских москвичей о проделках дьявола. Очевидно, сами жители Чемодановки, пересказывая слухи о догадках, сами не знали, почему случилась драка, кроме того, людей захлестнули эмоции. Реально ли, чтобы обычный бытовой конфликт в пустоте вызвал бойню, которая в итоге случилась? Что-то мне подсказывало, что какие-то моменты были вытеснены из коллективной памяти или же о них намеренно умалчивали.

Ясно было одно: конфликт расколол общество на два враждующих лагеря, об этом красноречиво говорили комментарии к новостям о Чемодановке в паблике «Пенза.live»:

«Цыгане начали возвращаться в село, нужно что-то предпринимать, властям поххх… Да потихоньку обратно просочатся, как тараканы… хороший цыган — мертвый цыган… НАДО РЕАЛЬНО МОЧИТТ ДЕЛАТЬ НАБЕГИ НА ЦЫГАН ТАК ШТОБ НЕПОПАСЬСЯ-В МАСКАХ ШОБ ТВАРИ НА ВИДЕО НАС НЕСНЯЛИ… они же приезжают не просто жить, там и воровство и наркота, да и еще много чего!.. Деды воевали не для того, чтобы цыгане травили наркотой славян!..» — писали люди.

Раздавались призывы к самосуду и угрозы в адрес цыган, про торговлю героином не писал только ленивый. Даже в ролике ФБК про Чемодановку Навальный исходил из посыла, что никто не хочет жить рядом с цыганами, которые часто торгуют наркотиками.

Надо сказать, это действительно было бы самым простым и стройным объяснением: криминогенный элемент вызвал праведный народный гнев, люди долго терпели соседство с наркокартелем, но некий бытовой инцидент стал последний каплей, на правоохранителей рассчитывать не приходилось, чаша терпения переполнилась. Люди поняли, что должны взять ситуацию в свои руки, что и вызвало в итоге трагедию. Почему меня не очень убеждала эта версия? На то было несколько причин.

Во-первых, в рамках волонтерской работы я поддерживал контакты с одним табором в Калужской области, про который тоже многие думали, что это улей наркоторговцев. Надо ли говорить, что это не так. Если бы там хоть чем-то промышляли, люди не жили бы в такой кромешной нищете.

Вторая причина связана с более общим контекстом и некой повторяющейся структурой подобных конфликтов. Я знал, что «историю пишет сильный». На маргинально живущих цыган очень легко свалить чужую вину, что и происходит время от времени в разных контекстах, не только в России, но и в других странах. Цыгане — удобный козел отпущения, на них в случае чего можно чудесно повесить воровство или правонарушение, виновников которого не удалось обнаружить.

Новости о цыганах-наркоторговцах не подвергаются сомнению, потому что воспринимаются как пример «общеизвестного».

Таким образом, средний уровень верифицированности и фактчекинга в новостях о цыганах сильно меньше, чем среднее значение достоверности новостей в СМИ. Итак, я решил не делать поспешных выводов.

Забегая вперед, скажу, что представление о Чемодановке и соседних Лопатках как о героиновой столице Пензенской области не подтвердилось. Я искал в городских пабликах о Пензе по ключевым словам «наркотики» и «героин» и заметил, что 80–90% задержанных с крупными дозами наркотиков характеризуются как приезжие из других регионов (житель Кузнецка, Московской области, выходец из Таджикистана и пр.). Остальная доля — закладчики, в основном случайные люди, либо потребители с небольшими дозами. Ни одного сообщения за последние несколько лет (в открытых источниках, пабликах, в архиве уголовных дел и судебных актов sudrf.ru) о задержанных с наркотиками цыганах из Чемодановки я найти не смог. Уже после моей поездки следственные органы сделали заявление, что за последний год не поступало оперативной информации о наркотиках в Чемодановке, равно как и жалоб от жителей. Сами жители, которые рассказывали журналистам и в соцсетях, что «раньше у пруда невозможно было ходить из-за шприцов, валяющихся на земле», потом признавались, что было это 15–20 лет назад.

По дороге от конечной остановки на панельной окраине села в частный сектор, идя мимо деревянных домов с резными окнами, оврагов и коров, я думал над тем, каким критериям должна отвечать информация, достойная доверия. Ясно, что свидетельств очевидцев и людей, близких к событиям, недостаточно. Есть много призм искажения, связанных как с эмоциями, так и с ошибочными общими местами, и получаемые данные должны проверяться как-то еще. Я не успел додумать, чем именно должны подтверждаться слова людей, когда оказался на улице Кузнецова — главной улице Чемодановки с одно- и двухэтажными частными домами по обеим сторонам — и увидел крепкого жилистого деда лет семидесяти с пакетом, который шел по противоположной стороне мне навстречу. Я перешел улицу и, достав зажигалку, помог ему прикурить.

Слухи и факты

Дальше я кратко перескажу разговоры с некоторыми жителями села. Для понимания сеттинга: я ходил по улице Кузнецова, на которой — в самом ее центре — случилась драка, в нейтральной одежде, без логотипов СМИ или какой-либо организации, представляясь в основном юристом из волонтерской организации, готовым представлять интересы заявителей (к слову, антидискриминационный центр был готов этим заниматься, и в случае чего я рассчитывал передать им контакты цыган или жителей, нуждающихся в помощи или консультации), или социологом, изучающим компактное расселение цыган. Потом пошел на пруд, на котором, предположительно, случился инцидент с подростками. Иногда просто встревал в разговор, если замечал, что люди обсуждают произошедшие недавно события или их последствия. Интересовали меня главным образом следующие вопросы: связь респондента с цыганскими семьями; соседские отношения до драки: что респондент делал/заметил необычного в последние дни перед событиями и в день драки; отношение к случившемуся; количество участников и пострадавших с обеих сторон и количество задержанных с обеих сторон. Те факты, которые на данный момент уже известны, я буду опускать. В целях краткости и анонимности я объединил в монологи то, что мне отвечали люди, опуская их имена, некоторые детали и вопросы, которые сам задавал.

1. Пожилой мужчина, работал у цыган в одном из домов по хозяйству, следил за скотом. В прошлом бездомный

Цыгане меня из Твери привезли, взяли, когда я там мыкался. Прописали здесь. Помогли пенсию оформить и инвалидность. Я свиней кормил, курей, телят. На что жили? Резали-продавали мясо на базаре. Цыгане меня кормили, поили, платили вместо пенсии 5 тысяч в месяц. Началась драка в <дальнем> конце улицы. Русская молодежь была озверевшая, с ножами. У них потом оружие отбирали милицейские, когда приехали. После событий прошел слух, что молодежь по цыганским домам стала ходить: «Мы сейчас их будем убивать». Мои цыгане уехали в тот же час, тихо, незаметно. Больше всего дети испугались, чуть не в истерике, им говорят: «Помолчите». Все чувствовали опасность. Во время драки мои цыгане все были дома — Вася, жена и четверо детей. Теперь я один остался, меня в отделение таскают четвертый день, говорят, что принимал участие в драке. Да как принимал, если мы дома все были? Когда цыгане уехали, я прятался четыре дня. Потом меня всё же повели в участок. Куда цыгане ушли — не знаю. Они точно пока не вернутся — боятся, что их не пустят назад, что причинят вред. Оно и понятно. Теперь мои цыгане звонят соседям, просят: «Покормите нашего работника».

2. Местная жительница, работает в магазине, на вид 50–55 лет

На улице Кузнецова в Чемодановке жили «хорошие» цыгане, адекватные и более обеспеченные. Говорят, драка началась, когда приехали на газелях цыгане из Лопаток (но я точно не знаю). В Чемодановке никто из цыган никогда агрессивным не был. Правда, не так давно появилась в дальнем конце улицы новая семья, незнакомая, они заносчиво себя вели.

Не слышала, чтоб люди с ножами ходили по домам. Злость, конечно, осталась после гибели человека — но не до такой же степени.

Так сложилось, что в Лопатках живут менее обеспеченные цыгане, а в Чемодановку перебираются, когда появляется финансовая возможность купить участок, построить дом (обычно нанимают строителей — азербайджанцев, узбеков).

В селе было несколько цыган-мусульман (крымы. — Ю. Ч.).

Школа — в другом районе Чемодановки, где пятиэтажки. Некоторые числились там и ходили учиться, далеко не все. Насколько я знаю, был один «коррекционный» класс, где учились в основном цыгане, но также и отстающие дети. В «обычных» классах редко учились дети цыган, но знаю двух таких мальчиков лет 11. Вообще, многие цыганята рано уходят из школы, особенно девочки — либо замуж выходят, либо затягивает быт, дела родителей.

Я тесно общалась с одной цыганской семьей, ходила в гости к ним чай пить. Сейчас мне звонят, говорят — не волнуйся, у нас всё нормально (только, пожалуйста, не рассказывайте тут никому, что мы общаемся, это не очень одобряется, а сейчас — особенно). Гриша — глава семьи, четверо детей. Они каждый год на несколько месяцев уезжали на восток по делам, не знаю зачем.

Чем цыгане тут занимались? Покупали скотину — по объявлению, у знакомых, по сарафанному радио. Многие знают, что цыгане скупают скотину и разводят. Потом продают на базаре, этим и живут.

У нас в селе не только русские и цыгане, еще есть мордва, татары, башкиры. В основном все в хороших отношениях, только цыган не понимали. Не из-за национальности, просто больно они живут непонятно и замкнуто.

Михай был хороший барон, знаменитый на всю Пензу. Следил за порядком, с органами был на связи. Его боялись и уважали, положительный персонаж. Он был одним из первых жителей тут, но переехал в Пензу в конце 90-х. Не так давно он умер — траур был у цыган.

Вернутся через неделю-две. У них же тут дома, органы же проверяли — на них есть документы. С цыганами как — когда получают материнский капитал, часто появляется возможность купить участок, дом построить. Тогда сюда и перебираются.

Ну вы что! Конечно, не расскажу, куда цыгане уехали, да и не знаю. Ну, многие с Шуистом дружили, возможно, кто-то туда. Вообще, в разные места.

Грушин (который погиб после драки) хороший был человек. Чудик немножко. Он вообще не умел ругаться даже. И плохих отношений у него ни с кем не было. Очень жалко.

3. Женщина средних лет, местная, ждала мужа у магазина

Какие были конфликты? У меня не было, но слухи ходили. Поводов накопилось, должно быть. Вот велик у соседки взяли погонять. Забрали и перекрасили. Потом вернули, а он весь поломанный. Точно ли цыгане взяли? Не знаю, так рассказывали. Говорят, в школе цыганята всех задирали. Дружить с ними в голову никому не приходило, конечно. С цыганом не подружишься, он отдельно. В футбол гонять цыганят не брали.

Наверно, вернутся, когда всё утихнет, дома-то их стоят.

Как всё началось? Говорят, сельские парни пришли в цыганский дом — мол, накажите своих, они не правы, так скажем. А те якобы ответили: да это не наши, мы этих цыган не знаем. И начался спор. Потом из Лопаток приехали машины, пять, может, десять. Сколько народу было — неизвестно. Слово за слово, претензии переросли, скажем так, во взаимную агрессию.

4. Пенсионеры на лавочке на улице Кузнецова

Цыгане скоро вернутся. Было собрание сельсовета, люди наши просили выселить цыган. Представители области сказали, что нельзя: цыгане такие же граждане РФ. Сказали, будут следить за порядком, задерживать людей, если попытаются не пускать цыган назад.

5. Настоятель чемодановской церкви

Я работаю в воскресной школе местной, многие дети цыган хотели к нам приходить, не столько из-за религии, им очень скучно было. Любое занятие, кружок, что угодно, где сверстники вместе собираются, — праздник. Им дико такого не хватает, всё отдельно да отдельно. Я, конечно, не мог всех брать, вышло бы, что я практически только цыганятами и занимаюсь. Им же всё в новинку, про всё спрашивают, кричат, требуют внимания всегда. Особо активных не брали, в общем, но некоторые приходили. Были среди них очень толковые ребята. Они с техникой очень дружат, чуть где увидят машину, мотор разобранный, мопед — глаза загораются. Я сам видел, как десятилетнего пацана учили водить машину, раздолбанные жигули, и он через какие-то пару часов уже гонял по полям. Покрутить, поиграться, разобрать — вот их стихия. Если видят сварку или где-то электрику чинят, сразу дети подбегают и просят: а дай посмотреть, попробовать, а это для чего, а то? Их бы отдать в колледжи, учить уму, толк бы вышел.

Я и в обычной школе нашей иногда проповедую на занятиях, там есть, кстати, кадетские классы и обычные. А у цыган был свой класс, то ли один для всех возрастов, то ли два класса. Если честно, не знаю, что там, я не заходил. В цыганский класс прийти — это как под воду нырнуть. Некоторые цыганские семьи сами приходили на службы. Хорошо, если местные, а не из Лопаток. В Лопатках более бедные цыгане, вообще отбитые, приезжали на разбитых тачках, заходят всей семьей многодетной, дети бегают, младенцы их плачут, и все в этой одежде, не то что грязной, но, знаете, такой характерный запах. Причем машину у самого входа оставили, не выключив даже двигатель, и откуда у них бензина столько?

Некоторые здешние семьи приходили иногда на службы, более «воцерковленные», других никогда не было видно. Большинство семей появлялись по случаю, мол, «освяти машину», или перед важными событиями в их жизни. Вообще покаяние и прочие таинства у них как ритуал, для галочки, не проживают в полную силу, глубоко. Слышали про Киреева? Протестантский священник, который целенаправленно занятия с нашими цыганами устраивал, с детьми точнее. Я особо не вдавался, но мне кажется, для них нет особой разницы — протестантизм, православие, — одежда другая, да и всё. Хотя не могу за них говорить, конечно. Знаю, что многие цыганки, именно женщины, почти ничего не едят в пост, всё время в церковь заходят — свечку поставить, значит, что-то всё-таки в них есть такое. Вообще, я им не сильно нужен, для них в первую очередь их старейшины, Бодулаи с бородами — альфа и омега. Их слово и есть священное писание. И живут, если в среднем по больнице, в своем измерении, по своим часам, у всех Пасха, у табора — заупокой, траур по кому-то, у всех крестная неделя, у табора свадьба, ну и так далее. И вся жизнь заперта внутри. Поэтому для детей школа, молодежка, любые занятия — как Диснейленд, такое окошко в страну чудес.

Чем вообще занимаются? Со скотом в основном, покупают, разводят, продают.

Вряд ли цыгане вернутся, село к этому не готово, всё-таки была смерть. Не говоря уж о том, что у людей неприязнь накопилась, жалобы всякие. Там, на параллельной улице, видели дом с арками? Я слышал, люди говорили, что цыгане врезались к ним в водопровод, а канализацию провели в колодец. То есть людям в колодец все эти стоки текли. Похоже на миф, нарочно придуманный? Не знаю, история сомнительная, конечно, но почему-то люди это говорили ведь? Значит, была причина? Я, например, про друга не буду рассказывать таких историй, потому что мы заодно. Слухи — отражение человеческих отношений, что-то они да показывают.

Цыгане, особенно кто помоложе, у них кровь горячая, гордые. Кричали в ответ на какие-то замечания: «Мы тут главные, улица Кузнецова будет наша». Ну, сколько их, а сколько нас, согласитесь, наглое поведение, воспринимается не как шутка. Не хотели знать свое место. А теперь, после всего, это еще острее будет восприниматься.

Если честно, село прямо сейчас отдыхает. Раньше в это время всегда было какое-то движение всюду, кто из бедных — милостыню просили навязчиво, шум, цыгане друг с другом ссорятся, что-то выясняют, решают, как в улье огромном, — то невесту у кого-то украли, то не поделили что-то, кто их знает. (Я говорю, что похищение невесты регламентировано традицией — семьи сначала показывают смертную обиду, потом решают финансовые вопросы и играют свадьбу, — и эта практика как раз выступает альтернативой брака по принуждению.) Правда? Не знал такого. Но ведь с ружьями приезжали разбираться — это тоже традиция? Была история: родственники невесты пришли с оружием угрожать дяде цыгана, который украл ее. Он переживал дико, помню, заходил в храм бледный, весь дрожит. У тех любовь-морковь, а этому… Тьфу, всё у них не слава Богу, не знаю даже, чем тогда всё закончилось.

Получалось ли у детей в школе? Не знаю даже. Всё же отставание очень большое. Когда родители неграмотные, ты и сам читать-писать не умеешь, а по возрасту давно пора в школу. Хорошо, если отдали. Помню одну девочку из четвертого класса, сидела на молодежке, потом подходит и говорит: «Батюшка, у меня все двойки…» И вроде всё исправила, толковая была. Конечно, цыганам хорошо бы сильно постараться, чтобы научиться жить не замкнуто, научиться хотя бы себя вести. Обоюдный процесс? Ну… Конечно, это важно — научиться понимать, общаться друг с другом, чтобы принимали в коллективе, чтобы школа, учителя вообще были готовы это на себя брать. И заниматься с цыганятами. Да, программа интеграции. Я абсолютно за, согласен, что это надо было делать. Вообще, очень не хватает с холодным умом на эту всю ситуацию посмотреть. Но всё же случилась смерть. Поезд ушел. Когда накопилось по капле, никто не будет отделять, что вот этот связан с дракой, а тот — нет. Для нас это боль, и я не уверен, что село простит.

Не знаю, какие именно цыгане в драке участвовали, если местные — вообще безголовые, оградили себя навсегда от церкви… То, что случилось, — дичь, я уж и не помню такого, чтоб шли разбираться район на район, стенка на стенку, чисто как в 80-х, словом, дичь, по-другому не назовешь. Анархия, перепалка, кровь, адреналин, и вот убит человек. Мне знакомый цыган сказал, что с Грушиным периодически общались по-соседски: «один хлеб ели». И что он там делал? Говорят, пошел разбираться, что происходит, и попал в месиво. Там же полнейшая путаница была, я вечером в тот день возвращался со стороны шоссе, единственное, что заметил, цыган, обезумевший, весь в крови, с разбитой головой, кидается, как слепой, на проезжавшую машину, на которой просто мимо ехал мужик. Ну, тот вильнул и как газанет. Были ли еще раненые цыгане? Ну, видимо, но их свои подобрали, в больницу, скорее всего, никого не брали из цыган, они же поняли, что произошло, и ушли. Говорят, когда поняли, что началась по факту война с селом, так перепугались, что начали жечь паспорта, оставили дома, все вещи, скот, уехали — кто к родственникам в Пензу, кто в другие города или просто в леса. Дома пустые, и люди на заборах выплескивают всё, что накопилось. Вот я видел надпись «уходите, убийцы» на заборе у дома одной семьи, я ее, кстати, знал — как раз часто приходили в церковь. Очень вряд ли эти были как-то замешаны.

Пустырь

В конце священник попытался меня благословить, я же настолько вошел в роль поддакивающего собеседника, что не сопротивлялся. Он коснулся моего лба в знак того, что на все воля Бога, мы коротко попрощались, и я пошел прочь. Улица оживилась, у калиток валялись разбросанные инструменты, где-то выгружали песок, в тени сарая с шиферной крышей паслись козы. Парень в кепке и трусах ловко выкручивал из колодца ведро, держа в свободной руке дымящуюся сигарету. Во дворах тут и там сушилась на веревках одежда, из нее буквально выпаривалась влага в горячих лучах закатного солнца. Оно стояло над сараями, пыльными машинами и скульптурками — лебедями и солнышками из раскрашенных покрышек.

Дома появлялись перед глазами слепящими на солнце пятнами, скоро улица взяла вправо, построек стало меньше, леса — больше. Жаркий день только начинал остывать, и было приятно нырнуть от нагретых камней и крыш в тень боковой улочки. А она вскоре потерялась в подлеске, за которым виднелись овраг и пруд.

Немного поплутав по тропинкам, я вдруг опять вышел на Кузнецова, причем к той самой локации, где была драка. Забавно, что в это место, про которое я читал и потом всех расспрашивал, я забрел случайно. Слева стоял иссиня-белый призрак Ленина и приветственно протягивал руку друзьям коммунизма — нелепо-помпезную статую будто взяли из музея и для смеха воткнули в сельский пустырь. С другой стороны возвышались равнодушные ко всему руины старинной церкви с рядами узких окон по стенам и витражной розой на фасаде. Кирпичная базилика — без крыши, с входом, заколоченным досками, — тихо и незаметно разрушалась десятилетиями. Потом я узнал, что раньше это был пятикупольный храм, построенный в 1860-х на деньги помещика Л. А. Михайловского-Данилевского, сына придворного историка Николая I, автора первой официальной истории войны 1812 года. Жену историка звали Анна Чемоданова, а Чемодановка было приданным, которое перешло к мужу после свадьбы и стало затем наследственным имением.

Пустырь между готической базиликой, возведенной пензенским чиновником и помещиком (который, кстати, попал на страницы одной из сатирических повестей Лескова в ипостаси картежника и кутилы), и памятником ушедшего в небытие режима — будто батарейка с плюсом и минусом — словно специально был создан, чтобы забивать на нем стрелки. Участок без домов, много места, заброшенная территория. И это было первое несоответствие, которое показалось странным.

По карте пустырь находится практически в центре села, между тем респонденты не сговариваясь отмечали, что конфликт начался на задворках — во дворе одного цыганского дома в конце улицы, то есть бытовой спор перерос в драку. На улице Кузнецова действительно хватило бы места для десятков людей — за счет того, что дома стоят не вплотную к асфальтированной части. Но люди пришли на пустырь, специально потратили время, встретились там и, следовательно, предполагали, что нужно больше места. Или хотели выиграть время, чтобы успела приехать подмога? В любом случае между конфликтом у дома и дракой прошло время, за которое можно было взять эмоции под контроль, но этого не случилось. Значит ли это, что драка была не выплеском эмоций, а стычкой за статус в селе, практически низовой междоусобицей, какие происходили в 90-е между районами? Иными словами, конфликт, по итогам которого более сильная сторона должна была получить право диктовать свои условия, а другой оставалось беспрекословно подчиняться? Я сел на камень у памятника и достал записи разговоров, которые делал урывками в реальном времени и сразу после. В глаза бросилось еще несколько противоречий, но у меня внезапно возникло чувство, что именно эти нестыковки и должны привести к разгадке.

Вся ситуация как будто мерцала, колебалась между тем, что люди видели своими глазами, и тем, что они про это говорили. Говорили ли люди неправду? Едва ли. Я абсолютно точно знал, что цыгане могли и шуметь, и брать чужие велики «покататься», и пускать за руль на пустыре десятилетних детей, и своевольно себя вести.

Цыгане знают, что могут рассчитывать только на себя, и выживают как могут, как будто внешний мир не рядом, а на другой планете, настолько он кажется далеким. Это абсолютно обычные поведенческие черты многих цыганских сообществ, лишенных контактов с внешним миром, механизмов интеграции и социализации.

Но при всем этом была хорошо заметна некая инерция отчуждения. Как будто работают механизмы переноса с конкретного на общее и наоборот, такие социальные синекдохи и метонимии. Многие реплики людей относились к «собирательному цыгану», чертами которого они наделяют цыганское сообщество в целом и его представителей в отдельности. Или должны наделять, потому что так предписано думать.

«Я тесно общалась с одной цыганской семьей, ходила в гости к ним чай пить (только, пожалуйста, не рассказывайте тут никому, что мы общаемся, это не очень одобряется, а сейчас — особенно)», — сказала одна из собеседниц. Респонденты говорили про конфликты, о которых они только слышали, но с которыми не сталкивались. «Так рассказывали», — сказала женщина из магазина. «Это миф, но что-то же он показывает», — прямо признался настоятель церкви про историю с канализационным стоком, отведенным цыганами в колодец соседей (практически не отличимую от мифов про евреев, продававших пирожки с толчеными гвоздями или отравлявших воду). Вывод: с «собирательным цыганом» нельзя дружить, это враг, но в реальности есть примеры хороших соседских отношений.

Больше всего это напоминало момент из «Войны и мира», где русские и французы общаются и шутят на ломаных языках, сидя вперемешку друг с другом до начала сражения на границе между армиями, а чуть позже, по команде, начинается рукопашный бой, резня.

Именно так, по словам священника, произошло с убитым Грушиным, который по-соседски дружил как минимум с одной цыганской семьей, но когда началась драка, это, как на войне, обнулило личные связи. И симметрично: угрозу «уходите, убийцы» написали на заборе дома цыганской семьи, которая, по словам настоятеля, вообще не имела отношения ни к чему. Очевидно, надпись была адресована «собирательному цыгану» и могла бы появиться на заборе любого дома.

Итак, я пока ничего не узнал про реальные причины драки, но в противоречиях и нестыковках появился объем. Судя по всему, к конфликту привели две ниточки, первая — конкретный инцидент, случившийся накануне, который высветил взаимные претензии и какие-то слухи, и вторая — война за права. Очевидно, «выигравшая» сторона рассчитывала в дальнейшем диктовать свои правила или заставить другую отказаться от претензий, словом, решалась судьба чего-то, вот только чего именно?

Пруд

Тени сгустились, душный воздух становился прохладнее. Я оставил позади пустырь с развалинами и статуей и побрел назад к пруду, который больше походил на озеро. Чего я хотел, так это искупаться. Я еще шел по тропинке, а мысленно уже плыл под темнеющим небом, в прохладной зеленоватой воде, рассекая руками, вместе с отражениями облаков, все разногласия, слухи и взаимную ненависть людей, не сумевших договориться. Я не знал, что покатый берег с прелой травой и раскидистыми деревьями обернется для меня кадрами сюрреалистичного кино, которые окажутся еще более карикатурными, чем сама правда.

На берегу возле расстеленной клеенки сидела группа людей, вокруг — еда в пластиковых тарелках, мясо, огурцы, бутылки. Они пели протяжно и пронзительно русскую народную песню. Уже не помню, как вышло, что я заговорил с подвыпившим мужчиной лет 45, и как он выглядел (запомнились массивная бычья шея и непропорционально большие руки, казалось, он может меня задушить любой из них), но это произошло. Далее я привожу наш разговор в виде диалога, как он у меня записан.

— Где был инцидент на пруду?

— Там, где мы стоим.

— Что произошло?

— Цыган отсюда гнать на х** [на фиг] надо.

— И всё же?

— Я в прошлом военный, служил в Афгане, — он покачнулся, — цыгане, то есть дети их, задирали девочек на пруду: «какая попа», «е**** [трахать] буду», ну и так далее. И маму одной из них, беременную женщину, задирали, пальцем показывали, мол, «вперед», «здорово плаваешь». Эта мама пришла домой, рассказала и говорит своим: «Да ладно, не кипятитесь, шутки это». Да какие на х** [на фиг] шутки?

— Вы видели сам инцидент?

— Если б я это увидел или услышал, эти дети уже бы не выплыли, клянусь. Не видел, к несчастью. Я, к сожалению, и драку всю просрал. Иначе я сейчас, видит бог, был бы в коме или в гробу. Я, знаешь ли, любитель этого всего месилова.

— Значит, в интернете правду пишут про начало конфликта?

— Нет, было как. Вранье про изнасилование — это всё мрази пишут. Ничего цыгане не делали и сделать бы не могли. Но то, что я тебе рассказываю, тоже не сказки. Моей, сука, крестнице грубили. Вот я раздевалку построил на пруду, скамейки, мы обустраивали берег. Но если б цыгане здесь сейчас были, ты бы просто о**** [офигел], сколько их. Целая куча здесь, на пруду, возилась бы, как… шершни. Вот представь, отдыхаешь на пруду, кругом эти, и черный — этого не было, но вдруг бы случилось — при тебе твоей дочке в трусы залезает. Что ты сделаешь?

— Я не был в такой ситуации. Но я против насилия.

— А если твою дочь будут жарить?

— Лишь бы с ее согласия.

— Своих близких защищать надо?

— Надо.

— Ну так это и произошло.

Пьяная женщина средних лет в купальнике отделилась от отдыхающих, взяла палку и пошла к воде. «Цыгане. Идут. Отсюда. На х*** [на фиг]», — декламировала она, размахивая дрыном, компания одобрительно свистела.
— А один раз мы купель делали неделю, — продолжал мужчина, не обращая внимания на спектакль, — всё красиво устроили, лавочки, всё. Так на праздник эти… нерусские стали тоже к ней приезжать, на своих машинах. Может, они приняли участие в постройке? Да черта с два.

— А вы их звали?

— На хрен.

— Среди цыган есть порядочные люди?

— Только три семьи знаю, где адекватные цыгане, которые работали. Остальные — неадекват. По всеми миру, суки, не работают. Где они на карте, покажи, да нет их. Здесь-то цыгане в основном все из Лопаток, когда им позвонили, они за десять минут пригнали на машинах. Быстрей, чем десант. Здесь, в Чемодановке, жило, может, человек 50 (в реальности — больше, респондент, видимо, не посчитал женщин и детей. — Ю. Ч.). Нет, была пара хороших цыган… Пашка-мясник… Но они сюда не вернутся. Я тебе точно говорю. Если они здесь будут, то их здесь не будет, понимаешь, что я имею в виду?

— Звучит как угроза. Ладно, мне пора на маршрутку.

— Надеюсь, нашего разговора нигде не будет. Иначе, ну, ты понял.

— Скажите напоследок, как драка началась? Что сказали русские, когда пришли в тот день в цыганский дом? Чтоб те своих приструнили?

— Нет. Наши поставили условие. Сказали, что вы, цыгане, уже достали. Что они должны уйти из этих мест. Это пришло сказать три человека, без оружия.

— Пьяные?

— Не знаю, какая разница? Ты мою правду услышал.

Меня обступили несколько человек, мужчина, кажется, уже жалел, что столько мне рассказал.

— А ты сам, часом, не за цыган? Откуда вообще взялся?

Кажется, они запоздало решили, что я засланный цыганский агент, который прощупывает почву, или что-то вроде того. Я, бормоча, что мне уже пора, отступал. Последняя маршрутка в Пензу действительно отходила через 20 минут.

— Ты по какому адресу живешь?

— В Питере (москвичей в Пензе не любят), на Московской улице, — сказал я первое, что пришло в голову, и пошел прочь не оборачиваясь. Меня не преследовали, но я чувствовал, как мою спину сверлят три или четыре пары глаз.

Пруд остался позади, улица Кузнецова, куда я, не разбирая дороги, вышел, была расчерчена черными тенями столбов, на серо-зеленом небе проступила луна. И тут мимо проплыл — словно кусочек тихого омута, откуда я, как мне тогда казалось, только что вынырнул, — еще один образ, который потом часто вставал перед глазами. В один из домов на фоне красного забора быстрым шагом прошел лысый человек с вилами, а в садовом кресле у калитки сидела, глядя неподвижно перед собой, седая женщина. Он скрылся за дверью, она тоже скоро ушла, но когда я уже на шоссе ждал опаздывающую маршрутку, меня не отпускало чувство, будто я попал в ожившую картину Гранта Вуда.

Маршрутка почему-то так и не приехала, возможно, я опоздал. Тогда я позвонил по одному из номеров такси, который кто-то написал черным маркером у разбитого окошка кассы на заброшенной остановке, и сел на сухую траву, прислонившись к стене. Было мертвенно тихо, за исключением редких, пролетающих мимо автомобилей, и я бы не удивился, если бы мимо по нагретому за день шершавому асфальту прокатилось перекати-поле.

Жар

Разъезды и интервью в ближайшие несколько дней прошли как в тумане, я думал об одном: «Итак, цыганам поставили ультиматум. Их хотели заставить уйти. Так вот почему всё началось». С этими мыслями я ездил по разным концам Пензы, где есть цыганские дома, чтобы спросить про посещение школ и соседские отношения. Обычно я доходил от гостиницы до центрального рынка, проходил, выпивая по дороге кофе, через россыпь палаток и лотков и поворачивал к остановке напротив старого советского кинотеатра, откуда можно уехать в разные районы города. Из распахнутых дверей бистро на углу громко вырывалось радио, мне запомнилась фраза «по лицу роса, я к тебе босая…» из какой-то попсовой песни, которая почему-то играла не раз, пока я ждал на этой остановке маршрутку. В пути я проверял по карте инфраструктуру, школы, расположение улиц и набрасывал вопросы. Изредка в маршрутку заходило несколько цыган — всегда группами, — и другие пассажиры как-то подбирались, смотрели искоса, переходили на шепот. Напряжение возникало само собой. Один раз водитель не остановился, хотя я отчетливо видел, как цыганка с детьми протянула руку на остановке. Запомнилось, что в этой маршрутке среди других подвесок над лобовым стеклом висела внушительная иконка Николая Чудотворца с мечом.

Список районов Пензы, где есть цыганские улицы или рассеянные по улицам дома цыган любой из языковых групп, я получил от омоновца в штатском в обмен на пиво и компанию. Этот крупный лысый мужчина со следом от старого пулевого ранения на лбу водил меня по Шуисту в поисках цыганского дома, где он некогда, еще в нулевых, знал местного барона. Вчера полицейский вернулся с моря, из двухнедельного отпуска, в который его отпустили впервые за несколько лет, и пользовался последними часами свободы, чтобы сказать пару ласковых про органы и вспомнить военное прошлое, в основном Чечню. Мы познакомились, когда вышли вместе в трущобах на окраине, где он жил. Когда я стал спрашивать про работу, он обыскал меня, взял слово не писать лишнего, но всё же согласился рассказать про криминальные будни Пензы.

Итак, я расспрашивал жителей, сотрудников поликлиник, учителей и школьников про их отношение к цыганам, а у цыган спрашивал, ходят ли их дети в школу. Иногда между формальными соцопросными формулировками я, разговаривая с цыганами, осторожно заводил разговор о Чемодановке, пытаясь выяснить, не знают ли они кого-то из чемодановских изгнанников. Скоро я понял, что так ставить вопрос не стоит. Как правило, респондент-цыган отшучивался или говорил, что ничего не знает, и разговор заканчивался. Эта тема неизменно вызывала подозрение и страх.

Так прошло два дня, от чемодановских цыган не было ни слуху ни духу, зато на третий день внезапно пришли вести от моих знакомых цыган-влахов из Москвы.

Незадолго до этого я помог цыганской многодетной семье снять квартиру в Зеленограде. У них больше не было возможности жить в родном цыганском поселке под Обнинском из-за тесноты (вышел на свободу муж цыганки, у которой они раньше ютились), квартира, которую они до этого снимали посуточно, стоила в сумме сильно дороже реальной цены, а заплатить за месяц вперед у них возможности не было. Тогда я нашел другую квартиру, заключил договор и дал в долг денег за первый месяц. С тех пор прошло недели три, и вечером, когда я приводил в порядок записи за день, мне позвонила мать этого семейства и сказала, что их отпустили из участка. «Что? Из какого?» — спросил я и узнал следующее.

На рассвете того же дня в домофон позвонили два человека, поднялись на этаж, представившись бригадой скорой помощи. Не прошло и пяти минут, как сотрудники органов в форме шныряли по квартире, бесцеремонно перебирая вещи со словами «всем тут известно, что вы воруете». Потом мать семейства с тремя детьми повели в районное ОВД (муж в это время был в Москве), по дороге обвиняя в том, что они с сестрой, которая как раз гостила, водят людей в квартиру, поят, обувают и выкидывают на улицу. «Ты знаешь, что я в жизни бы такого не сделала», — сказала Соня, и у меня были все основания ей верить (к тому моменту мы были знакомы уже больше года).

В отделе легенда поменялась, и другой сотрудник прямо сказал, что семье не дадут житья, потому что соседи жалуются на шум.

«Цыган в районе не было и не будет, — прямо сказал человек в форме, — иначе мы не дадим вам прохода, мы же все кражи будем на тебя вешать».

К вечеру семью, наконец, отпустили, так и не отдав, по словам Сони, взятые при обыске 15 тысяч рублей, которые семья откладывала на квартиру.

«Если начальство узнает, тебе кранты, — предупредил оперативник, — мы найдем героин, а за хранение предусмотрено до 20 лет». Соня рассказывала это испуганно, потом попросила помочь советом, я обещал подумать. Мы попрощались.

По странному совпадению в тот же вечер мне написал журналист из Русской службы BBC с просьбой «рассказать про ромов в России». Мы созвонились. Не особо вдаваясь в детали, я пересказал эпизод с Соней, добавив, что по большому счету это довольно типичная история не только для цыган — когда невозможно уйти из мест компактного проживания в «большой город», стать горожанами, — но и для большого кластера так называемых лиц без гражданства, то есть вообще людей, имеющих сложности с документами и потому исключенных из правового поля. Разговор получился длинный, к концу от усталости болела голова, а перед сном поднялась температура.

В номере было жарко, я засыпал и просыпался, мне снился черный пруд. Дальше подбегал цыганенок лет четырех и буркал: «Че надо?» Правильно, так и было в одном из поселков на краю Пензы, где оказалась малюсенькая цыганская община в две-три семьи, живущих продажей металлолома и чернозема. Они обитали в конце глухой улицы, которая, оставив позади фонари, упиралась в лес. Когда я первый раз оказался поблизости, два пацана лет 12–14 на велосипедах проехали навстречу, а потом развернулись и держались сзади, под таким же патрулем я возвращался ночью к автобусной остановке. Во второй мой приезд повторилось то же.

Вечером в центре улицы на краю поселка собираются мужчины в потертой одежде, что-то увлеченно обсуждая, так что человек семь кажутся веселой бойкой толпой. Крупный мужчина, качая одной рукой младенца, ходит взад-вперед по улице, общаясь на своем блюзовом диалекте по мобильнику. Свои шипучую речь он пересыпает вопросительными обращениями к собеседнику, кажется, шуточными, игривыми, артикуляционно это похоже на английское isn’t it?, как если бы конструкция повторялась в конце каждой фразы.

Лучи закатного солнца ложатся на ворота с подковой, во дворе горит костер, неподалеку стол, вокруг которого сидят тоже занятые разговором женщины. Бегают дети, молодая девушка что-то заносит с улицы в слегка покосившийся деревянный дом с почерневшим от копоти крыльцом.

Я задаю вопросы, цыгане меня не замечают, отвечают бегло, на ходу, но потом втягиваются в разговор. Один из мужчин начинает жаловаться на полицейский произвол: «Вот почему нас задерживают, чуть только увидят? На четыре часа могут… Издеваются: „черные“… Сюда приезжают…» Я бурчу что-то про приемную МВД. Туда можно сообщать по телефону о нарушениях сотрудников. Взрыв хохота. «Ну, здесь наш брат редко выигрывает. А камеры у тебя нет? Интервью можешь записать? — этот побитый жизнью человек в вытертой до дыр одежде незаметно начал шутить, как куплетист из Одессы, над своей горькой долей и невозможностью что-либо исправить, так что я едва сдерживал смех. — Сможешь Путину наши жалобы передать? На работу не берут, квартиру снять нельзя, никому-то цыгане не нужны!»

У меня мелькнула мысль, что эта карнавальность не что иное, как тактика ускользания от опасности, возможность, если что, отрицать свои слова, обратив всё в шутку и спустив на тормозах. Здешние цыгане поддерживали связь с кое-кем из чемодановских цыган, и когда я сказал, что могу помочь как минимум бесплатными юристами, обещали связаться и попросили приехать завтра, а потом отчего-то резко перестали мне доверять. Но кое-что я успел узнать.

От одного из цыган — он жил в убогом шалаше, потому что недавно у него сгорел дом, — я узнал, что следователи берут случайных цыган из бедных районов и пытают, чтоб выбить показания о драке в Чемодановке, где эти «свидетели» в жизни не были.

Угрожают, ставят ультиматумы. За 5–10 минут он успел рассказать про СИЗО страшные вещи — недавно его знакомый там побывал. Когда я уехал, не став больше задавать вопросов, цыганская улица вздохнула с облегчением. Это было понятно: каждый из них может в любой момент попасть в жернова следствия по чемодановскому делу, которое идет к цели, не брезгуя никакими средствами. Никому нельзя доверять.

Я встаю открыть окно. Уши слегка закладывает, будто гостиничный номер летит в самолете, идущем на снижение, в голове кружатся рандомные обрывки взятых интервью. Школьный пустырь. «Не учите вы цыган — у них всегда с собой нож», — доверительно говорит белобрысый мальчик с сумкой через плечо, оглядывая школьную территорию добрыми глазами. Это пацан из компании школьников, у которых я выспрашивал, общаются ли они с одноклассниками-цыганами, и которым рассказывал о своих занятиях с детьми цыган. Дети не верили, что цыгане могут быть адекватными. «Только держаться подальше, иначе жди беды». Одного из ребят родители с детства учили не смотреть цыганам в глаза, чтобы не поддаться гипнозу, другой был уверен, что именно цыгане придумали наркотики. И третий, белобрысый, тихий: «У них всегда с собой нож».

Я снова задремал, но сначала заставил себя встать, чтобы выключить свет. Немного лихорадило. Я забился под одеяло, в мозгу кружился голос омоновца из Шуиста: «Вот если эта мразь дает твоему ребенку шприц — что ты сделаешь?» Это мне сказал правоохранитель, когда речь зашла о наркотиках. «Если под угрозой твой ребенок, ты же не будешь разбираться, кто прав, кто виноват?» — говорил он, как ему казалось, очевидные вещи. Я спросил, знает ли он случаи, чтобы наркотиками торговали именно цыгане, он ответил, что его дело разнимать стычки и задерживать отморозков, а почему они дерутся — его не касается. Это дело следователя, судьи, гражданского инспектора.

Снова пруд, на меня шел, загребая огромными ладонями, экс-военный и как бы продолжал оборванный разговор: «Когда грязный черт зырит на мою крестницу… Да он бы у меня не выплыл… Убей бог — я просрал драку… Я первый любитель кровавого месива…» Потом он превратился в ржавого фермера с вилами и слился с прудом. Я говорил по телефону: «Учатся ли цыганские и нецыганские дети вместе или у вас цыганские классы?» Позавчера я действительно спрашивал это у завуча чемодановской школы. Чеканный мертвый ответ: «У нас проблем нет. Общаются нормально, все школы работают в едином ключе: по закону об образовании».

Я вновь очнулся, встал и высунулся в окно. Во дворе торгового центра, в котором располагалась моя гостиница, неторопливо курил кавказец, хозяин круглосуточной шашлычной, над городом черное небо начинало отливать зеленым. Гул в голове утих, я снова лег и наконец заснул.

Не надо скорую

Запланированная пятидневная поездка подошла к концу, вечером последнего дня я расплатился на ресепшене и поехал на маршрутке к вокзалу. Мимо проплыла школа № 9, потом красно-оранжевый шатер кочевого цирка Руссо, который в то лето работал в Пензе, прямо на автопарковке перед самым большим торговым комплексом города. Прямо за ним, если пройти через заросший пустырь, находится цыганский квартал, где я гулял на второй день поездки. Прогулка получилась неудачной, потому что я стал фотографировать разудалую свадьбу, которая собрала половину квартала вокруг специально сколоченной деревянной сцены. На сцену запрыгивали по очереди гости, чтобы поплясать, колонки надрывались русской попсой. Улица кружила и вертелась, казалось, не замечая ничего вокруг, но стоило мне достать телефон, ко мне подошли два цыганских парня и сказали, что блогеры им тут не нужны. Видимо, к ним часто приходили после конфликта. Я ушел и попал на бедную улицу, где разговорился с цыганкой, она стала мне гадать. В тот момент я был просто незнакомцем, который никак себя не позиционирует, гаджо, и хозяйка убогой лачуги в бедном конце квартала пыталась меня использовать, как могла. Насилу вырвавшись, я прошел под мостом через помойку и кусты и вышел к торговому комплексу и цирку. Воспоминание проплыло прочь.

На вокзале оказалось, что вечернего рейсового автобуса в Москву сегодня нет, а в поезде остались только дорогие сидячие места, между тем перевалило за одиннадцать вечера, значит, моя гостиница закрылась. Я вышел на улицу, там небольшая толпа провожала совсем молодых пацанов в форме в армию. Пройдя вдоль вокзала, я машинально зашел через другую дверь в зал ожидания, чтобы погуглить там ночлег, и тут ко мне подошел пацан, одетый в засаленные джинсы и новенькую девчачью майку с Томом и Джерри. Это был цыганенок, он попросил купить ему в автомате горячий шоколад. Я купил и уже на автопилоте стал расспрашивать про школу.

— Однажды десять дней ходил в школу, сразу отдали в шестой класс, там цыган больше не было. А больше никогда в школе не был.

— Почему в шестой?

— По возрасту так сказали. Мне 12.

— А что проходили?

— Не знаю, учительница что-то рассказывала. Я хотел, чтобы она меня читать научила, но стеснялся.

Тут я заметил, что у него перебинтована голова под кепкой. Между тем подошла взрослая цыганка, его мама, и попросила, чтобы я вызвал скорую.

— А что случилось?

— Видишь, голова. Каждый вечер говорит: «Не могу больше» — страшно болит.

— А как ушибся? В больнице не был?

— Под машину попал, сотрясение. Как не был! Был, но всего три дня. Сбежал ко мне.

Я набрал номер скорой, но в глазах мальчика, который слышал наш разговор, отразился страх.

— Не надо! Пусть просто дадут таблетку, ну пожалуйста!

— А чего ты боишься? — спросил я.

— Больницу. Меня маме не отдадут никогда. Не надо скорую!

Подошла сестра, стала его уговаривать.

— У меня больше ничего не болит! — плакал мальчик, но по тому, как он качал ногой, было видно, что всё наоборот.

Тогда его сестра незаметно от нас включила кнопочный телефон, который заряжался рядом, долго искала нужные кнопки и наконец сама позвонила в скорую. «Не приезжайте на вокзал, уже всё», — сказала девушка, пожалела его.

Мама развела руками и снова попросила меня вызвать скорую — их телефон снова сел. Наконец, после еще нескольких созвонов, в зал ожидания вошли две молодые санитарки с чемоданчиком. Пацан забился в угол лавки, отказываясь отвечать на вопросы, девушка-врач пыталась понять, что случилось, общими усилиями мы добились того, что мальчик сказал слабым голосом: «Голова болит». А я рассказал, что узнал про аварию.

— Не надо больницу!

В конце концов, врач сделала ему укол обезболивающего, другая измерила давление, и они ушли. Мы пытались все вместе уговорить семью отдать мальчика в больницу, но безуспешно.

Он стал засыпать на скамейке, а сестра, чтобы его успокоить, принялась читать вслух единственную книгу, которая у них была: Евангелие. Девушка единственная умела читать в семье: уже год она училась в школе. Я заговорил с мамой.

— Где вы живете?

— Да на Шуисте.

— А чего здесь ночуете?

— Поссорилась с родственниками, у которых жили. Как сможем, к брату поедем.

Женщина явно не хотела вдаваться в детали, она думала о будущем.

— У нас совсем нет денег, ты не можешь помочь найти работу?

Я открыл поиск работы на «Авито» по Пензе. Женщина попросила набрать в поиске «уборщица», я дал ей ноутбук. Пока она переписывала на листок номера, я вдруг понял, что уже третий час ночи и в зале ожидания остались только те, кто тут ночует или живет.

Брат с сестрой заснули, цыганка вернула мне ноутбук и стала укладываться на одну из скамеек (собранных из четырех металлических стульев с дырками), мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Ту ночь я разделил, положив под голову ветровку, с горсткой пензенских бездомных. На этот счет имею сказать, что хуже металлических скамеек бывают только лучи рассветного солнца, бьющие сквозь панорамное стекло, которые красивы, только когда ложатся акварельной краской на город в некоторых фильмах или когда выглядываешь утром, чуть подвинув штору, из окна в своем доме.

СИЗО

Я встал часа за два до поезда. Город еще спал, но я быстро пересек пустую привокзальную площадь, прошел по проспекту вдоль автовокзала и свернул на тенистую улицу, которая петляла мимо серых бетонных зданий. Мне хотелось проверить одно предположение.

Идея пришла ночью, когда один из бездомных рассказывал нескольким мужчинам и женщинам, как его не выпускали из СИЗО, потому что по документам его там не было.

В Пензе всего одно СИЗО, и оно расположено близко к вокзалу. У меня появилось незапланированное утро, и мне захотелось там побывать.

Конечно, могло оказаться, что фигурантов-цыган отвезли куда-то еще или что родственники обвиняемых уехали из города и никто им не передает продукты, но ни на что, кроме удачи, у меня уже не было ни времени, ни сил. Я прошел под бетонными воротам, оставив позади заспанный город, который сам походил на огромный изолятор, прошел мимо смотровой вышки, сквозь череду непонятных подсобок, объединенных рельсами, и увидел пункт приема граждан и магазин. Тут я понял, что случай привел меня прямо к цели: у входа стояли три или четыре цыганки.

— Какой дорогой магазин, — говорила одна, — волос на голове не хватит, чтоб всё купить!

Я спустился в прохладное помещение и увидел витрину с едой, чаем, пластырями, одеждой и другими предметами первой необходимости, разрешенными для передачи. Каждую вещь надо было упаковать и заполнить на нее бланк, чем занималась одна из женщин, ей подсказывала сотрудница магазина.

Я снова вышел на солнце и подошел к пожилой цыганке, которая устало сидела на скамейке.

— Вы передаете цыганам из Чемодановки? Я журналист и мог бы передать ваш взгляд на события.

Впервые за поездку я назвался журналистом. Я хотел, чтобы эти люди отдавали себе отчет, что их слова могут быть опубликованы. Но женщине, казалось, было всё равно, она просто сидела отрешенно и отвечала на вопросы.

— У меня там муж. Когда всё началось, он сел в машину и поехал за полицейскими. Потом они вместе вернулись, и его вместе со всеми задержали. Обвиняют, что дрался.

— Адвокатов наняли?

— Да, нашли денег по знакомым во всех городах. Наняли несколько на всех за 25–30 тысяч.

— Как началась драка?

— 12-го русские отмечали День России, а на следующий день, в четверг, приехали на трех машинах, пьяные, зашли прямо с бутылками, ругаться. К одной нашей семье. Они бухие были, один сикал при женщинах прямо на участке. Оборзели от пьянства.

— А потом?

— Наши испугались, что их сейчас будут бить. Звонили в полицию раз 15, там сказали «не наше дело», потом сбрасывали. Тогда позвонили своим из Лопаток, мол, помогите. Приехали человек 15, может, 20. Ну и…

Наш разговор услышала полноватая цыганка лет сорока в темно-зеленом платье.

— Как будто ты напишешь, что мы скажем! — резко сказала она. — В телевизоре говорят неправду, забрали невиновных людей! Наша семья вообще не знала про эту проклятую драку, мы дома праздновали день рождения в тот вечер. Потом с детьми стали убегать на машине, нас остановили, и вот муж тут. Всё перед Богом. 30 лет уже живет семья в Чемодановке. Откройте глаза! Никакого криминала не было, мы жили спокойно, даже никогда не скандалили. А теперь наши же соседи врут журналистам.

— Мы с соседкой перезванивались, — вступила в разговор первая цыганка, — она говорит: возвращайтесь. А потом другие соседи ей сказали: «Будете с цыганами дружить, мы вам стекла повыбиваем». Какие-то русские на мотоциклах сказали и уехали.

— Были пострадавшие среди цыган? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить. Мысли разбегались, я боялся, что если хоть на минуту замолчу, они встанут и уйдут, а я ничего не узнаю.

— Парню голову проломили, не знаю, где он. У многих синяки, травмы.

— А где вообще сейчас цыгане из Чемодановки?

— Как будто мы сами знаем! — на лице пожилой цыганки отразилась боль. — Душу надо вырвать, наверно, чтобы это вытерпеть. Дети — с матерями где-то. Мужчины многие тут, — она махнула в сторону колючей проволоки. — Матери с маленькими детьми сразу ушли, а мы в городе, ждем сыновей, братьев. Ничего не понятно. А у меня семь внуков, и уже две недели я их не видела и не знаю, что с ними. Где мой сын с женой и детьми? А семья дочери? Телефоны ни у кого не работают.

— Что сейчас с вашими домами?

— П***** [Конец], — сказала цыганка, которая помоложе, — я боялась одна ехать, меня и других полицейские отвезли в машине. Всё разорено. Дом сестры, на Генеральской улице, вообще обчистили, унесли посуду, телевизор, всё. А один дом в Лопатках стоит сгоревший.

— А вы из Лопаток? Чем ваши семьи занимались до всего этого?

— Сестра из Лопаток. Ее младший — вещи продавал, обувь, шторы, когда что. Старший собирал металл. У него инвалид ребенок, почти глухонемой, семья за ним ухаживает и за другими тремя детьми следит — вот их дом и сгорел.

— И семьи вернутся? Как вообще у вас решаются такие проблемы?

— Старшими! Самых старших по возрасту должны все слушаться. К ним приходят, они говорят, что надо делать. Чтоб мирно жить. Если парней отпустят, старейшины их будут судить, тех, которые дрались, чтоб такого никогда не было больше. Я в жизни не помню, чтобы случилось такое черти что. Конечно, все вернутся, там наши дома, наши родители их строили! И документы на землю есть.

Все женщины собрались у скамейки, видимо, передачки были собраны. Поодаль стояли две открытые машины, за одной курил парень в кепке, кому-то звонил. Я понял, что им уже не до меня, и задал последний вопрос:

— Вы не хотите назвать свои имена и имена невиновных людей, которых задержали?

Серьезно отнеслась к вопросу только та цыганка, с которой я начал разговор. Она колебалась долю секунды.

— Нет. Спасибо за помощь. Боюсь, будет хуже, лучше так.

Я шел обратно по улице Луначарского, в глубине души радуясь, что я не в СИЗО, не бездомный, не цыган из Чемодановки и уже вечером буду дома. Рынок, который я проходил, наполнился людьми самых разных национальностей, будто я шел в Х веке по одному из торговых городов Великого шелкового пути. Из открытого бистро донеслась давешняя попса:

По лицу роса. Я к тебе босая
И слова бросаю по ветру
По лицу роса. Я к тебе босая
За тобой бегу на край света босая!
Я за тобой босиком по осколкам
Мое сердце ты протыкаешь иголкой
Без тебя никак, без тебя нельзя
Мои чувства от тебя к тебе скользят.

Эпилог

Чемодановские цыгане стали возвращаться в покинутые дома в середине августа, пробыв в изгнании больше месяца, а я вернулся домой — документировать информацию, полученную в процессе общения с местными жителями.

Собранные мной реплики респондентов были использованы в обращении в ООН, составленном АДЦ «Мемориал». Когда 1 июня 2021 года цыгане объявили голодовку в знак протеста против пыток и затягивания следствия, я вспомнил душную ночь в гостинице, увидел, кажется, само подсознание драки в Чемодановке (и многих подобных конфликтов, счет которым много лет ведет АДЦ «Мемориал»). Мне захотелось по прошествии двух лет подробнее рассказать про поездку в Чемодановку и свой опыт общения с цыганами в России.

Этим текстом я хотел донести, что никакие программы интеграции не дадут нужных результатов без медиации конфликтов, диалога между сторонами споров и властью, без более внимательного фактчекинга в журналистских публикациях, без научно-популярных материалов о цыганской культуре и вообще без изменения автоматических коннотаций и стереотипов, которые приклеены в коллективном сознании к понятию «цыгане».

Интеграция цыган в общество по определению может быть только обоюдным движением навстречу.

14 июля 2021 года суд признал 27 из 28 цыган, фигурантов дела о массовой драке в Чемодановке, виновными, приговорив Николая Юрченко (обвиняется в причинении тяжкого вреда здоровью Владимира Грушина, повлекшего смерть по неосторожности) и Павла Яненко (в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью Сергея Пугачева) к 10 и 7 годам колонии строгого режима соответственно. Остальным обвиняемым дали сроки от двух до трех лет заключения и в итоге просто отпустили в зале суда как уже отбывшим срок за время следствия.

Никто из цыган не признал вину. Николай Юрченко неоднократно рассказывал о пытках, угрозах со стороны следственных органов и избиениях его сына.

Никто из цыган не написал заявление на своих соседей-нецыган, таким образом, 100% людей, которые понесли ответственность за драку, были представителями цыганского сообщества.