Полуденный демон и дочь Дракулы: как певица Шер стала богиней поп-музыки

Шарманщица и обезьянка

Чем дальше отступают времена былых кумиров, тем сложнее объяснить интерес к этой теме ностальгией по конкретному времени. Рациональное любопытство к стилю ретро тоже кажется зыбкой ширмой для чего-то более опасного.

По мере того, как множится число забытых имен и образов, прошлое всё глубже затягивает соблазненного обилием информации в свою вентиляционную трубу.

Порою чувство гравитационного рабства сменяет эйфория невесомости — потолок планетария сменяется открытым космосом, связь с реальностью ослабевает. Окружающий мир, став хранилищем архивных материалов, сужается до полки с дисками и папки с вырезками.

В одной из них критикуют повесть «Девушка, которая пела вместе с битлами». Но чуточку воображения — и окажется, что это битлы пели с той девушкой, которая к тому же была подругой вашей бабушки.

«Она и не она» — поется в шлягере «Портрет работы Пабло Пикассо». Портрет, оставленный рассказчику на память, уже не кажется поэтическим вымыслом песенника Гаджикасимова, чья жизнь закончилась в монастыре. Портрет! — вот о чем просили нас в этот раз. Только не в манере знаменитого испанца, а что-нибудь вроде мистерии Ильи Сергеевича Глазунова, «в которой отразился век». Атомный век, космический, век минувший.

Эта девушка не пела с битлами, подобно героине повести одного француза, забытого настолько, что его могло и не быть. Зато в ее активе имеется песенка, посвященная одному из битлов, тому, на кого был чем-то похож ее супруг и продюсер Сонни Боно.

Она так и называлась: «Я люблю тебя, Ринго».

Несмотря на то что приземлению «Битлз» в выпуске теленовостей было уделено всего семь секунд, волна битломании накрыла солидную часть американских школьниц, породив потребность в песнях, посвященных этому феномену. Позднее их соберут, издадут и проанализируют. Но в момент выхода это были однодневки, обреченные на смерть и забвение вместе с сенсацией, чей срок годности вызывал сомнения.

Одной из самых циничных и трогательных попыток заработать на этой теме остается отчет о встрече с Харрисоном некой битломанки, зачитанный профессиональным актером под оркестровую версию And I Love Her — маленький фрагмент «Малой земли» по-американски.

То есть начинающей Шер хватало конкурентов и соперниц. Не обремененная битловской славой, она успела сменить несколько псевдонимов. В том числе «Цезарь и Клеопатра». Цезарем был, естественно, Сонни.

Под этой вывеской супруги выпустили два качественных, но не гениальных сингла на лейбле Фрэнка Синатры Reprise, который здешние виниловые жучки упорно называли «репрайзом».

Тень провала голливудской «Клеопатры» легла на эти ранние записи, порядком приглушив тот блеск и своеобразие, которые вырвутся и ослепят миллионы поклонников буквально через год.

Одной из песен «Цезаря и Клео» был бодрый кавер старого хит Love is Strange, второй — Baby, Don’t Go — авторская вещь Сонни Боно, монотонная, но заразительная, она чем-то напоминает Eight Days a Week. И губная гармошка в ней также явный кивок в сторону «Битлз» — жуков-могильщиков, устроивших коллегам Сонни и Шер подлинную «катынь». Битломания перечеркнула карьеру сотен американских артистов, достойных лучшей доли.

Love Is Strange, плод сотрудничества юной Сильвии Робинсон с волшебником электрогитары Микки Бейкером, притягивала супружеские дуэты неоднократно. К ней еще вернутся Линда и Пол Маккартни. Которому, подобно Ринго от начинающей Шер, будет адресован первый хит совсем юной Марианны Розенберг. Все эти мелочи так или иначе имеют отношение к основному сюжету нашей беседы.

Параллельно испытаниям и старту Сонни энд Шер, в нашей стране произошли два события — выход на экраны психоделической комедии «Айболит-66» и журнальная публикация «Мастера и Маргариты». Если верить тогдашней подруге Мика Джаггера, именно роман Булгакова лежит в основе Sympathy for The Devil — самой одиозной композиции «Роллингов», которые успели подружиться с дуэтом Сонни энд Шер еще на первых, полупровальных гастролях по Штатам.

Сонни мог бы стать идеальным «Мастером», а Шер — «Маргаритой». В каком-то смысле так оно и вышло, но в артистической судьбе, а не на экране или подмостках Бродвея.

Ролан Быков в парике был чертовски похож на Сонни. А Сонни в меховом жилете напоминал обезьянку Доктора Айболита — хаотические фрагменты абсурдного сходства рождали в детском уме самую неожиданную комбинацию вымыслов и снов.

«У Сонни нет ни одного галстука, у Шер — ни одного платья», — умело цитировал западные таблоиды наш фельетонист, и от этих слов советскому читателю мерещилось черт знает что, какой-то пещерный разврат на фоне небоскребов под грохот тамтамов и визг саксофона.

На самом деле стилистически Сонни энд Шер находились гораздо ближе к эстраде стран народной демократии, чем мог бы подумать такой впечатлительный гражданин.

Помимо Ролана Быкова в образе Бармалея, среди советских двойников Сонни выделялся замечательный клоун Леонид Енгибаров. Высоких брюнеток, одетых под Шер, но говорящих по-русски, можно было встретить скорее на улице, нежели на экране.

Мы уделяем внимание особенностям имиджа, потому что плакаты и открытки играли в шестидесятых не меньшую роль, чем визуальный контент в эти дни. Не имея возможности купить в киоске брошюру с биографией звезды, поклонник медитировал над картинкой.

Сонни долгое время подвизался в коллективе Фила Спектора. Вытряхивая пепельницы, он успевал сочинять яркие вещи. Его имя украшает трагическую Needles and Pins и шумную She Said Yeh, которую «Роллинги» превратят в свирепый эмбрион будущего панк-рока.

Между песнями тандема Джаггер — Ричардс и опусами Сонни прослеживается гротескное сходство — словно два зеркала (или локатора) по-разному искажают один и тот же силуэт или сигнал. It’s Gonna Rain звучит как Get off of My Cloud, а Ruby Tuesday — как I Got You Baby. Такими во сне нас настигают мелодии, услышанные наяву.

Но самым прочным звеном в этой родственной цепи следует признать Paint It Black и Mother’s Little Helper — крайне нетипичные для англоязычной среды экземпляры этнической псевдоэкзотики, а попросту говоря, «цыганщины».

Ирвин Берлин подбирал свои великие песни в одной тональности. По собственному признанию, Сонни Боно знал всего шесть фортепьянных аккордов, хотя, вполне вероятно, что это просто кокетство профессионала. Именно в этом провокационном направлении и повел Орфей-самоучка свою меланхоличную Эвридику. И Европа приняла их как родных. Шлягеры эксцентричной парочки, максимально далекие от ритм-энд-блюза и с большой примесью «одессы», «бухареста» и «кишинева», становились скрытыми гимнами сопротивления американизации континента, но были тем не менее, как и всё надежное, заокеанского производства.

На восточном фронте песенки типа Bang-Bang и Little Man пробудили тени забытых предков. Сонни, сам по себе обладатель уникальной интонации, стал всё чаще отступать в сторону, позволяя своей подопечной красоваться соло.

Призрак дома на холме

Природа бессмертия Агасфера и Дракулы, само собой, не одинакова. Рецепт молодости секс-символа также меняется в зависимости от того, чьими глазами наблюдает за этим феноменом тот, у кого есть такая возможность.

Мой первый фильм ужасов назывался не «Омен» и не «Экзорцист». Это была второстепенная картина «Дом на Соломенном холме» с Удо Киром в роли писателя-психопата. Я вырыл ее в сумке двух видеокурьеров из Питера. Курьеров звали Азбель и Рубин. Подходящая вывеска для адвокатской конторы в Бруклине или для тандема шлягермахеров по типу Либер и Столлер.

Конкретных ужасов на соломенном холме не оказалось, но в нем жила подспудная тревога, которой хватало и в тогдашней, андроповской действительности.

В дальнейшем имена, названия, даты и прочие анкетные данные смешались, как в этом тексте, но при имени Шер в моем уме неизменно возникает фото с обложки ее четвертого диска With Love. Потому что полуденным демоном я окрестил ее с первого взгляда. Такою, по идее, должна являться целомудренной гувернантке ее непутевая предшественница в «Повороте винта».

Песенки с угрозой — menacing, как потом станут называть эту «фишку» исследователи «гаража» и протопанка, были чрезвычайно популярны в середине шестидесятых.

К этому шаблонному, но безотказному субжанру принадлежат Ain’t Wher It’s At Эрика Бёрдена, Mr. Nobody культовых The Standells, наконец, Play With Fire всё тех же «Стоунз».

Низкий голос Шер идеально подходил для «смурной» тематики без хеппи-энда и разрядки смехом. В ней вообще была какая-то постановочная загадочность экспоната ярмарочной кунсткамеры. Сомнения вызывали цвет волос, индейские корни и даже пол обладательницы столь совершенного тела. То же самое говорили об одной советской актрисе и о модели по имени Пегги Моффитт, с которой, как я только что обнаружил, носятся и сейчас.

Не все песни Шер того периода окрашены в траурные тона, но женская готика представляет наиболее интересную часть ее тогдашнего репертуара.

Она могла бы исполнить Kicks. Но достаточно заупокойной «Мамы», несовместимой с жизнью «Бэн-бэн» или зловещей Behind The Door, чтобы увидеть, по слову классика, багровое зарево, словно где-то в вышине открылась заслонка огромной печи.

Было бы неверно утверждать, что блюз и рок полностью отсутствовал в «цыганском» периоде Сонни и Шер. Beat Goes On не менее знаковая и стильная вещь этого типа, чем написанные Ли Хезлвудом для дочери Синатры «Сапожки».

Шер без смущения интерпретировала материал цветных исполнителей в своей отрешенной манере, виртуозно, без наркоза удаляя излишнюю экспрессию и пафос, которыми так злоупотребляли в ту пору ее коллеги.

Ирония, которую почти невозможно разглядеть, многообразие под маской неподвижности, вот что вызывает зависть дилетанта, когда он слышит, как преподносятся певицей Go Now, Hey, Joe, британский экспорт в виде Girl Don’t Come и прочие «страдания».

Блистательные дуэты — Аби и Эстер Офарим, Дик энд Диди, Билли Вера и Джуди Клей, замечательные соседи Сонни и Шер по лейблу ATCO, не говоря уже про Рахимова с Иошпе или Мулермана с Кругловой, способны рассказать о шестидесятых не меньше, чем группы молодых людей одного пола.

Песни Шер в кинематографе тех лет играют роль портативной машинки времени, погружающей зрителя в эпоху интенсивнее нарядов и марок авто. Так звучит Sunny в западногерманском нуаре «48 часов до Акапулько», который я смотрел два раза подряд в застойном «Иллюзионе». Мог бы и трижды, но показывали всего на двух сеансах. Не говоря уже про Alfie в финале одноименной трагикомедии с Майклом Кейном и Шелли Уинтерс.

Другие женские голоса тоже звучали достаточно низко. И бруклинский вундеркинд Лора Ниро, и Лори Бертон — автор I Ain’t Gonna Eat Out My Heart Anymore. Эта песня поразила меня на первом диске Young Rascals наряду с их версией Like a Rolling Stone — между ними определенно было нечто общее. Абсурдное пересечение параллелей, которое ставит крест на «логике», препятствующей полету мысли.

Так вот — и Лора, и Лори басили вполне натурально, но эталоном все-таки стала Шер. Превосходные регионалки и аутсайдеры типа немки Александры, нашей Пьехи и Гюли Чохели обязаны ей как трендсеттеру. Не говоря уже про депрессивную Нико. Нельзя не вспомнить и про Галину Ненашеву — еще одну темную звезду в констелляции неслучайных случайностей, так или иначе связанных с появлением призрака на холме грез.

Надеюсь, что теперь и вы успели разглядеть его получше.

Переходя к следующей главе, признаюсь, что сильнейшее впечатление от готики Шер производят не мистические, а «протестные», нравственно-социальные опыты в этой сумеречной сфере.

Казалось бы, они должны потускнеть и выдохнуться вместе с молодежной революцией, которая давно уже не молода, но Masters of War Дилана и особенно There But For Fortune несчастного Фила Окса волнуют меня до сих пор.

Такова специфика тех, кто мерещится при свете дня. Но есть и другое время суток.

Вальс Мефистофеля

Итогом деятельности «под черной челкой» стали пять альбомов на лейбле Imperial плюс еще один, записанный в Алабаме с музыкантами легендарной студии Muscle Shoals. Альбом состоял из чужих песен, отражающих мутацию стилей, с большой долей кантри и соула, которые Шер исполняла в своей отрешенной манере. В ее соблюдении дистанции перед современностью было что-то общее с Элвисом того периода — некая зыбкая грань, отделяющая в кинематографе потустороннее от обыденного.

В момент выпуска пластинка не вызвала того интереса, который она пробуждает сейчас. Затем наступил двухгодичный, как теперь говорят, хиатус, дающий присмотреться к предшествовавшим ему чисто музыкальным нюансам.

Песни, записанные в колыбели «южного рока», помимо Шер, исполняло множество других артистов. В этом не было ничего нового или страшного. Например, бродвейский стандарт Sing For Your Supper она воскресила практически одновременно с Мамой Кесс Элиот.

Ее интерпретации широко востребованных песен Боба Дилана приковывают внимание к тому, что вы слышали тысячу раз. Одну только All I Really Wanna Do можно переслушивать десятикратно, наслаждаясь каждым словом.

Но фаворитами гонки воспоминаний, фантомных и эмпирических, остаются вещи «незначительные», негромкие, неброские. Такие как Long, Long, Long Джорджа Харрисона, если рассматривать ее как миниатюрную реплику тишайшего битла на вагнерианский A Day In Life.

В «южном» альбоме Шер параметру, указанному выше, соответствует Please Don’t Tell Me Грейди Смита. Каким роскошным послесловием к очередному экскурсу в эпоху Вьетнама, Вудстока и Вотергейта могла бы стать эта скромная жемчужина. Шер и кинематограф — тема серьезная, и мы к ней скоро обратимся, не забывая фиксировать музыкальные нюансы, о которых больше никто не расскажет.

Короткие песни Шер шестидесятых, такие как Alfie, — это единый во многообразии, эпилог одного романа, своеобразное «таро» в стиле поп, где с каждой из карт смотрит одна и та же темная дама пик.

«Песни» Боно можно признать «песнями», как и «песни» Лу Рида, только в контексте моды и психологии модников и модниц. Это пособие для чтеца-декламатора. Без фонограммы текст вырождается в заклинания, не имеющие волшебной силы.

Шер, поющая с пластинки, — это силуэт, поющий, поднимаясь по лестнице в ореоле пылинок на свету, чтобы скрыться за дверью этажом выше — Magic In The Air, это и есть воздушная пыль.

Что-то подсказывает мне, что этот образ мерещился Бобу Линду при сочинении панегирика Cheryl’s Goin’ Home.

Есть еще и I Wasn’t Ready и It All Adds Up — «теперь всё сходится» техасского рокера по имени Даг Сэм, который был тончайшим мелодистом.

Едва ли об этих песнях помнят миллионы, и рассчитывать на Грэмми за каждую из них — всё равно что ждать Нобелевской премии для Эмили Дикинсон, но, не нами сказано, «блаженны кроткие».

Сомнамбулическая холодность делала раннюю Шер антиподом Ариты Франклин. Ее облик внушал созерцателям страх. Стоит только приблизиться, и за спиною вырастет постоянный кавалер этого манекена, чей пол не совсем ясен. «А помнишь, были еще две сестрички — Соня и Шер?» — совершенно серьезно интересовался один шестидесятник, проверяя глубину помешательства собеседника.

Видеоархив Боуи содержит яркий эпизод: в декадентской шляпке на заднем сидении лимузина cracked actor потрясающее анализирует Natural Woman всё той же «леди соул» — Ариты Франклин. Шер успела записать другую — Do Right Woman, но с теми же музыкантами из штата, чьим губернатором был расист Джордж Уоллес. Обе песни являются откликом на феминизм без отрыва от традиционных ценностей.

В семидесятые ее спутником жизни станет икона «южного рока» Грегг Оллмен. Помимо светской хроники эхом этих отношений останутся полноценные записи двух ярких персонажей с диаметрально противоположным бэкграундом.

Траектории двух андрогинов, Боуи и Шер, должны были сойтись, как «две сестрички» в голове того пьяницы, чья кличка была, между прочим, «магомаев».

Их совместное попурри хитов буржуазной эстрады — пожалуй, самый оригинальный гибрид, выращенный в кокаиновой теплице семидесятых. Если бы Запад не устоял в холодной войне, эти двое могли бы вести англоязычную версию передачи «Артлото» не хуже Чеханкова и Сенчиной.

Гендерная путаница в слове из трех букв — «шер» — аукнется в самом неожиданном месте: незадолго до гибели, обращаясь к некой «мадам», отчетливо вымолвит «мон (sic!) шер» народный любимец Михаил Круг. Коварна и многолика зеркальная болезнь.

Сонни и Шер вывел на киноэкран не кто иной, как Уильям Фридкин, в будущем неутомимый и небрезгливый патологоанатом свинцовых мерзостей американской жизни. Подобно открывателю Челентано, итальянскому режиссеру Фульчи, Фридкин начинал как комедиограф. Просматривая раритетный фильм-концерт Good Times, в нем трудно обнаружить приемы будущего создателя Cruising, Rampage, «Гюков» и «Киллера Джо». Хотя при желании, конечно, можно.

Говоря словами рецензента, разбиравшего симбиоз Дана Спатару и Натальи Фатеевой в «Песнях моря», в этом фильме было всё самое лучшее и самое худшее, что обычно связывают с жанром музыкальной комедии. Воистину так.

Сменив коня, подобно лихой наезднице Хешке в вестерне «Золото Маккенны», пересев с «Империала» на «Атлантик», славная дочь индейцев и армян очутилась на распутье, которое очень смахивало на тупик.

И всё это происходило, пока Родион Нахапетов отплясывал в кафе под инструментальную версию «Коротышки» (Little Man) в узбекском артхаусе «Влюбленные».

А Мефистофель вальсировал со своей воспитанницей, обучая ее новым песням, в которых будет отражена седьмая декада XX века.

Дочь Дракулы

Какою она должна быть? Анемичной и кающейся или цветущей в режиме позитивного вампиризма? При всем уважении к старому Голливуду, мне видится вторая ипостась. Такой является товарищу Саахову комсомолка Варлей, которая год спустя будет летать в гробу вокруг Куравлева.

«„Она уже старая“, — подумал он, взглянув на ее пористое меловое лицо, густо засыпанное пудрой, на страшные налепленные ресницы, на широкий серый пробор среди плоских волос цвета ваксы…» — констатирует в рассказе Бунина господин с красивой фамилией Меладзе.

На черно-белом фото с конверта новой пластинки Шер смотрела совсем другая личность, но во взоре читался вампирический голод. Ричард Аведон умел стилизовать аномальных звезд рок-музыки — Дженис Джоплин, одаренных братьев-альбиносов Уинтер.

В эфире, по крайней мере на короткой волне, царили He Ain’t Heavy и Gypsies, Tramps and Thieves — цыгане, потаскушки и воры.

Параллельно «Цыганам» на Западе в СССР на гибком диске вышел «Поезд моей жизни» в исполнении Владимира Степанова. «Поезд» вышел с опозданием, потому что на концертах он исполнял ее значительно раньше. Но кто помнит программу этих концертов, кто теперь подтвердит, что так и было?..

Little Man с русским текстом вернулся в отделы грампластинок, энный раз показав, что «Время и чета Боно» — это мюзикл часовых механизмов с пустым циферблатом.

Параллельно «Поезду моей жизни» корчился на льду советский фигурист под новый хит воссоединившейся пары. Песню с чересчур длинным названием у нас называли «Усталым ковбоем».

Прошлое и будущее перемигивалось в творчестве Шер семидесятых подобно сигналам светофора или лампочкам самодельной цветомузыки. То, что на первый взгляд казалось обреченным, со временем вошло в золотой фонд дискографии этой невероятно жизнеспособной певицы.

Ее дуэт с Донной Саммер поставил точку в доспидовой эпохе как роспись в свидетельстве об однополом браке. Шутка. Дуэтом с Донной Саммер пела Барбра Страйзенд. Шер предпочитала Тину Тернер.

Невеста Франкенштейна

Возраст человека соответствует объему просмотренной им порнухи, гласила премудрость последних лет советской власти. Шер, которую никто, собственно, и не хоронил, воскресла своевременно. О ней заговорили журналисты ситцевых изданий — так, словно их детство прошло под диски Шер, вышедшие на всех семи лейблах, последним из которых стала «Касабланка».

Дальнейшая история ее пластических операций, ее отношения к меньшинствам и ответная реакция меньшинств описаны до нас. Снисходительность и толерантность — разные качества человеческой души. Не будем ими злоупотреблять.

Каких бы успехов на поприще самооправдания не добивались диаспоры, чудо природы под именем Cher — классический образец сугубо американского качества. Потому и плясал и пляшет под нее вечный «нахапетов» в фильме «Влюбленные», а не наоборот.

Открытие Шер — необычное происшествие, надежно затерянное в прошлом. Таких девиц подсаживали за холостяцкий столик алхимики-официанты, когда ресторан официально уже не работал.

Лу Рид, которого в этом очерке было мало, дотянулся до нее в девяносто первом, когда Шер спела вещь из альбома Music from The Elder — самой коммерчески неудачной пластинки «Кисс».

Пока я дописывал этот текст, за спиной теснились живые и мертвые, горя желанием поддержать или опровергнуть всё сказанное выше. Но если я оглянусь, то не увижу ничего, кроме двери, ведущей в прихожую.

Моя рука вращает череп Сонни Боно — прозрачный глобус дымчатого стекла, где смешаны ар-деко и Египет, веера и пальмы. Освоение этого сувенира можно начинать с любого места, повторяя неудачные дубли до последней «хлопушки» — до гробовой доски.

Миссия Шер — это визит старой дамы, которая, потрафляя тайным пожеланиям приглашающей стороны, умеет перепутать улицу, город и век.

На этом почти всё. Остальное — в предыдущих очерках «Сонни, Шер, СССР» и «Четыре снайперских промаха Шер».