Иезуитская утопия, католическая империя или протестантская федерация: какой могла бы стать крещеная Япония

В Португалии XV–XVII веков верили, что где-то далеко-далеко на востоке есть страна Зипанга. Описаний ее существовало множество, одно другого краше, но кое в чём они всё же совпадали: люди там лицом желты, как в Катае (известном еще и как Чин), правит народом император и военный князь, а веруют жители этой державы во что-то совершенно нехристианское. Оттуда пусть и в небольших количествах, но привозили весьма ценную медь, потому интерес к загадочному краю не ослабевал.

Зипангой в Лиссабоне называли Японию. В 1543 году до нее добрались португальцы, за ними последовали испанцы (в 1580–1640 годах соседи по Пиренейскому полуострову вообще были одним государством). Так начался период истории, который сами японцы именуют «эрой торговли с южными варварами», поскольку мореплаватели прибывали к ним с юга.

Помимо табака и помидоров, привезли европейцы в эти края и католицизм. Латинское слово Deus местные жители запомнили лучше всего и стали называть им вообще любого бога.

Новая религия в Японии распространялась настолько быстро и широко, что власти в итоге запретили христианское вероисповедание, выгнали тех, кто не изменил своих убеждений, с островов и ушли в изоляцию.

Сохранявшийся здесь подпольный католицизм синкретизировался с синтоизмом и буддизмом и до сих пор существует в виде особой локальной религии под названием «какурэ-кириситан».

Японцы были достаточно умны и понимали, что влечет за собой распространение духовной власти Европы над страной (императорские послы даже побывали при дворе папы римского!): рано или поздно они попадут в зависимость от Мадрида или Лиссабона. Для местных элит католическое христианство, как монотеистическая, иерархизированная религиозная структура, казалось страшной угрозой. Ведь от крещеных японцев требовалось демонстрировать привычную лояльность не только правящим императору и сегуну, но и римскому понтифику. Конечно, от этой потенциальной опасности можно было бы отмахнуться, ведь и папа, и Ватикан далеко. Но проблема заключалась в том, что португальские путешественники прибывали в Японию регулярно из заморских владений и факторий иберийской державы в Поднебесной.

К слову, от своей последней колонии — китайского портового города Макао — Португалия отказалась лишь в 1999 году. На протяжении 442 лет, начиная с 1557 года, она имела надежный плацдарм для торговли и экспансии на Дальнем Востоке.

Выстроив определенную систему контактов с христианским миром, японские военно-аристократические элиты, правившие страной от имени императора, проанализировали полученные таким образом данные. По всей видимости, они пришли к выводу, что связь с Европой представляет серьезную угрозу самобытному укладу жизни страны.

В результате сегун начал преследование христиан, которым запрещалось исповедовать свою веру и вести миссионерскую деятельность. Итогом гонений стали события 1641 года, когда в Симабаре вспыхнуло и было жестоко подавлено христианское восстание. Япония закрылась для внешнего мира и просуществовала в таком статусе до 1853 года. Иностранные корабли могли причаливать в один-единственный порт — Нагасаки (кстати, основанный японцами-христианами), а европейские матросы, перед тем как сойти на берег, должны были избавиться от всех религиозных книг и предметов культа.

Благодаря принятым мерам Японии удалось сохранить независимость от европейских держав, но цена оказалась слишком высока: общество, культура и технологии «законсервировались» в том состоянии, в котором пребывали в середине XVII века, вплоть до 1853 года, когда «черные корабли» ВМС США под командованием Мэттью Кэлбрейта Перри вывели ее из изоляции принудительно. Дульнозарядные аркебузы, медные пушки, самураи и асигару были обречены проиграть любой бой современным регулярным армии и флоту.

Да, Япония не попала в колониальную кабалу и благодаря правлению императора Мэйдзи сумела быстро модернизироваться, сохранив самость и внутреннюю целостность. Но появление «черных кораблей» коммодора Перри ознаменовало начало исторического пути, концом которого стал другой «черный корабль» ВМС США — линкор «Миссури»: на его борту 2 сентября 1945 года была подписана капитуляция островной империи.

Лучшую характеристику «той» Японии, добровольно отказавшейся от христианства, дал писатель-католик Сюсаку Эндо в своем романе «Молчание». По сюжету книги уже после запрета христианства и разрыва контактов с внешним миром в страну тайно проникают два португальца-иезуита с миссионерской проповедью. Один из них слышит от местного жителя, что Япония — вечная трясина, в которой ничего никогда не изменится без вторжения извне, а любые усилия пропадут втуне.

Эндо было легко так говорить: его персонажи, жившие в 1640-е годы, не знали того, что помнил он из курса истории, что, впрочем, не умаляет художественных достоинств его книги. Однако именно ретроспективный взгляд писателя на прошлое собственной страны позволяет лучше понять, чем же отказ от христианства на ее территории действительно обернулся для островной державы. Хотя верующий католик Сюсаку Эндо, безусловно, был субъективен и пристрастен в своих оценках.

Итак, вместо следования христианскому этосу и морали, чтобы не попасть в колониальную зависимость от Испании и Португалии, Япония твердо решила идти Sonderweg’ом, Особым путем. Ради сохранения суверенитета Зипанга отказалась от «своего» Деуса.

Платой за это стало состояние вечной трясины, следствием — беззащитность регисов и кесаря, не сумевших противостоять агрессивному вторжению внешних сил в уютный изоляционистский мирок.

И у сторонников, и у противников идеи Особого пути могут найтись аргументы за и против, но их разбор мы оставим за рамками нашей статьи — куда больший интерес представляет альтернативный вариант этой истории.

Что было бы, если бы Япония не отказалась от христианства и не ушла бы в самоизоляцию? Изменился ли бы от этого мир хотя бы XVII–XVIII веков? Произошла бы Русско-японская война? О чём снимал бы свои «Семь самураев» Акира Куросава? Как выглядела бы современная эстетика японского масскульта, от манги до аниме? Все эти вопросы могут остаться без ответа, если не взять на себя смелость сделать несколько предположений.

Основанием для них служат два исходных тезиса. Во-первых, шахматную партию нельзя проанализировать без учета альтернативных комбинаций ходов, которые не были исполнены игроками. Во-вторых, принимая решение о самоизоляции от тлетворного воздействия христианства, японские правители вряд ли хотели сделать своей стране хуже. Скорее, наоборот, они действовали из благих побуждений. Чтобы лучше понять природу их страхов, ставших питательной почвой для изоляционистских решений, нужно попытаться представить, чего же они испугались и как Япония могла бы измениться под воздействием новой веры. Конечно, учесть все альтернативы не получится хотя бы потому, что каждое событие порождает несколько вероятных сценариев, из которых реализуется только один. Мы постараемся рассмотреть лишь наиболее глобальные из возможных вариантов, не строгую последовательность событий, а скорее общий контур развития страны и народа.

Попытаемся представить себе Японию, в которой христианство не попало под запрет и не подвергалось репрессиям. Японию, в которой синтоистский культ ками был заменен христианским почитанием святых и великомучеников. Такую Японию, которую мы уже никогда не увидим.

Редукция Зипанги ордена святого Игнатия

«Редукциями» назывались особые поселения американских индейцев, которые организовывали иезуиты, братья ордена святого Игнатия (по имени основателя Игнатия Лойолы).

От прочих резерваций они отличались главным образом тем, что пришлые монахи не стремились европеизировать коренное население Нового Света, а ставили своей целью только его христианизацию. Под руководством иезуитов индейцы обеспечивали себе существенную автономию в рамках Испанской и Португальской колониальных империй. Они создавали собственные ополчения для борьбы с работорговцами-бандейрантами. Не находясь под жестким контролем светских властей метрополии и будучи вполне самостоятельными, такие сообщества показывали завидные экономические результаты, из-за чего их часто упоминают среди причин изгнания иезуитов из Америки в 1767 году.

Но особо стоит сказать о социально-политической организации редукций. Одни источники называют их теократической республикой, другие — социальной утопией, реализованной на практике лишь отчасти. Самые же радикальные (во всех смыслах) исследователи объявляют такие объединения индейцев первым коммунистическим государством в мире. Впрочем, есть и те, кто, рассматривая редукции как раз в русле коммунистической историософии, утверждают, что они представляли собой царство террора и религиозного мракобесия.

Если о форме такого государственного устройства можно спорить, то не вызывает никаких сомнений, что источником вдохновения для иезуитов послужили политико-философские труды Нового времени — прежде всего «Утопия» Томаса Мора и «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы. Во всяком случае так считают советские исследователи Владимир Святловский и Иосиф Григулевич (первый не только выступил основателем профсоюзного движения в царской России, но и работал профессором Петербургского психоневрологического института, основанного Бехтеревым; второй почти четверть века был высокопоставленным советским разведчиком-нелегалом в Латинской Америке и Ватикане).

Но при чём тут Япония?

Католицизм попал в эту страну в результате целенаправленной миссионерской деятельности ордена иезуитов. Испанец Франциск Ксаверий и итальянец Алессандро Валиньяно провели огромную работу не только как проповедники, но и как полевые этнографы и социальные антропологи, которые изучали местные язык, обычаи и уклад, структуру японского общества. Вполне возможно, что находящаяся на отшибе тогдашнего мира страна стала бы для экспериментов иезуитов более удобным полигоном. Их прогрессорская деятельность в Парагвае вызывала неодобрение испанской и португальской колониальных администраций — но ведь в Японии их не было.

Не исключено, что столица редукции Зипанги стала бы попыткой воплотить в жизнь проект утопийского города Амаурота, описанного Томасом Мором.

Тамошнему обществу нужно было бы отказаться от частной собственности, перейти к административно-командной экономике и труду, организованному по принципам коллективизма. Практически не тронутый и не исследованный тогда японцами остров Хоккайдо постепенно превратился бы в витрину новой жизни, где нет ничего старого, доредукционистского, всё построено по лекалам иезуитской социальной утопии, а айны и представители титульной нации живут в мире и согласии.

«Город опоясан высокой и широкой стеной с частыми башнями и бойницами. С трех сторон укрепления окружены сухим рвом, но широким, глубоким и заросшим оградою из терновника; с четвертой стороны ров заменяет сама река. Расположение площадей удобно как для проезда, так и для защиты от ветров. Здания отнюдь не грязны. Длинный и непрерывный ряд их во всю улицу бросается в глаза зрителю обращенными к нему фасадами. Эти фасады разделяет улица в двадцать футов ширины. К задним частям домов на всём протяжении улицы прилегает сад, широкий и отовсюду загороженный задами улиц. Нет ни одного дома, у которого бы не было двух дверей: спереди — на улицу и сзади — в сад. Двери двустворчатые, скоро открываются при легком нажиме и затем, затворяясь сами, впускают кого угодно — до такой степени у японцев устранена частная собственность. Даже самые дома они каждые десять лет меняют по жребию».

Возможно, таким, слегка перефразированным пассажем из моровской «Утопии» начинались бы современные путеводители по исторической части Токио.

Христианская империя Японской нации

В нашем первом альтернативном сценарии победивший в Японии классический католицизм не подвергся никаким существенным изменениям. Однако известно, что разные христианские направления порождали множество синкретических культов: в их числе и почитание Гваделупской Божьей Матери, и овеянные мрачной славой вуду и сантерия.

Что-то подобное произошло и в Японии, когда сегунские власти запретили открытое христианское вероисповедание. Возникшее здесь течение получило название «какурэ-кириситан» («подпольные христиане») и сочетает в себе черты католицизма, буддизма и синтоизма. Основной документ этой религиозной доктрины — труд «О начале неба и земли», а после выхода из подполья ее сторонники именуют себя «ханарэ-кириситан». Назовем их так и мы, а заодно попробуем представить, как выглядела бы Япония, если бы католицизм в ней утвердился в качестве этого синкретического культа.

Скорее всего, у ордена иезуитов не хватило бы ресурсов на возведение собственных социально-политических конструкций в Японии. Страна не изобилует природными богатствами и находится далеко от Пиренейского полуострова, а потому монархи Испании и Португалии перестали бы проявлять живой интерес к освоению заморских островов. Япония сохраняла бы контакты со Старым Светом, но они были бы крайне слабыми и вялыми.

Зато религиозная идея равенства вкупе с привнесенным из Европы представлением о светском правителе как о защитнике христиан в граде земном могла бы дать неожиданный результат в условиях традиционного противостояния императора и сегуна. Еще в первой четверти XIV века японский монарх Го-Дайго восстал против сегуната, но проиграл. У христианского императора — защитника подданных в этом случае было бы больше шансов на успех.

Ханарэ-кириситан привели бы к власти своего ставленника, помогли бы ему победить сегуна и распоясавшихся самураев, а сама Япония превратилась бы в относительно успешную, но всё же раздираемую местными князьками на части монархию. О ней благополучно забыли бы до наступления эры колониализма и окончательного передела мира. А вспомнив, относились бы к Христианской империи Японской нации примерно так же, как в нашей реальности относились к Эфиопии, стремясь превратить ее в колонию. К слову, в 1930-е годы эти две страны, оставаясь империями, вели переговоры о возможности династического брака.

Скорее всего, в своей антиколониальной борьбе XIX века японцы победили бы и даже достигли бы значительных успехов, но открытость империи к внешнему миру ослабила бы ее перед другими идеями квазирелигиозного характера, вроде политических доктрин ХХ века.

Пока ханарэ-кириситан отождествляли бы синтоистских духов-предков ками с христианскими святыми, по островам могла бы стремительно разойтись любая европейская идеология, дав еще более богатые всходы.

Акира Куросава снял бы свое эпическое полотно «Семь самураев» — фильм об эпохе становления в Японии власти христианского императора, зарождении какурэ-кириситан в качестве государственной религии и борьбе с консервативным сегунским режимом, и на этом колоритном историческом фоне заглавные герои — ронины бились бы с шайкой бандитов. Хотя вполне возможно, что самураи олицетворяли бы старый мир сегунской Японии, вместо преступников были бы верные императору какурэ-кириситан, а положительные и отрицательные персонажи поменялись бы ролями.

Республика Соединенных Штатов Ниппон

Первооткрывателями Японии были португальские моряки, иезуитские монахи и испанские капитаны, исповедовавшие одну и ту же веру. Потому логично предположить, что альтернативная история страны (два сценария которой мы только что рассмотрели) могла бы развиваться в русле католической религии. Однако в XVII веке до Японии на своих кораблях сумели добраться и представители других европейских держав и христианских учений.

После того как в 1641 году новая религия на всей территории Страны восходящего солнца была запрещена, сведены к минимуму контакты с католическим миром и создана система жесткой самоизоляции, гораздо большей любовью и популярностью здесь стали пользоваться путешественники из Голландии.

Видимо, местные власти знали, что в протестантизме нет такой жесткой иерархической структуры, как в католичестве, а также были наслышаны о конфликте этих двух течений и потому решили, что движимые жаждой прибыли и не везущие с собой миссионеров голландские купцы представляют меньшую угрозу, чем португальские.

А что было бы, если бы японцы видели в этом варианте христианства не просто «меньшую угрозу», а эффективный инструмент социального прогресса?

Протестантская теология, отрицающая догмат о свободной воле, могла бы гораздо лучше подойти здешнему обществу XVI–XVII веков, построенному по принципу кастовой системы. В Японии она представляла собой реализацию на практике конфуцианской концепции четырех сословий (воины, земледельцы, ремесленники и торговцы), которая проникла сюда из Китая вместе с буддизмом, была законодательно установлена сегунатом и просуществовала с 1600 по 1868 год. Лютеровские догматы о предопределении получили бы хорошую почву в виде японско-буддистской системы си-но-ко-сё — сословного деления общества, где си представляли самураи, но — крестьяне, ко — ремесленники, се — торговцы.

Протестантская этика и дух капитализма нашли бы свое выражение в развитии системы дзайбацу — крупных торгово-финансовых картелей, бывших лидерами олигополической экономики страны.

Четыре самых крупных из них: Мицубиси, Мицуи, Сумимото и Ясуда — возникли как раз в сегунатской Японии 1603–1868 годов. В нашем мире эти аристократически-олигархические структуры превратились в современные мегакорпорации-кэйрэцу после Второй мировой войны и реформ экономики, инициированных премьер-министром Сигэру Ёсидой, католиком по вероисповеданию.

Но «старые деньги» аристократии в лице дзайбацу могли бы эволюционировать в кэйрэцу сами и чуть раньше, под влиянием протестантских политэкономических идей.

Обратной стороной такого прогресса стало бы реформирование политической структуры Японии. Несмотря на удобный для многих режимов догмат об отсутствии свободы воли, нельзя игнорировать другой важный постулат протестантизма и христианства в целом — о равенстве людей перед лицом Бога. Инклюзивность и универсальность христианской морали, особенно в ее радикальном протестантском изводе, привела к широкому распространению идей республиканизма в Европе. И вряд ли они миновали бы Японские острова — хотя бы потому, что разносчиками новой религии были голландцы, жившие в Республике Соединенных провинций.

В нашем мире в 1868 году, когда происходил слом сословно-сегунской Японии, на Хоккайдо возникла так называемая Республика Эдзо, управляемая законно избранным президентом, которым стал адмирал Эномото Такэаки. Новому государству оказывало активную поддержку французское правительство, и его принято считать первой страной в Азии с республиканской формой правления. Однако, прими Япония протестантизм, это неофициальное «звание» перешло бы к ней самой и называться бы она стала, к примеру, Соединенными Штатами Ниппон. В «штаты» превратились бы бывшие самурайские владения, а после того как в стране удалось бы добиться внутренней стабильности, в погоне за рынками сбыта японские протестанты-республиканцы начали бы вести активную внешнюю торговлю и войны, обращаясь к Китаю, Филиппинам и Индокитайскому полуострову. Такая политика вызвала бы противодействие со стороны укрепившихся в регионе испанцев и португальцев, а к конфликту двух концов Евразии — иберийского и японского — добавился бы отчетливый душок религиозной войны.

Наши дни

Современная Япония остается для внешнего наблюдателя страной, подернутой пеленой тайны и загадки. Отчасти это обусловлено ориенталистскими представлениями европоцентричного мира об Ином и Чужом, отчасти — колониалистской экзотизацией. Однако и доля правды, причем немалая, в таком видении тоже есть. Именно за счет того, что местные власти всегда отстаивали идею своей особости, Япония радикально отличается от евро-американского мира, являясь его частью.

В Стране восходящего солнца опальная иноземная религия вновь стала распространяться после того, как в середине XIX века, во время революции Мэйдзи, был отменен введенный в 1641 году запрет на христианское вероисповедание.

Какурэ-кириситан сейчас представляют собой небольшую синкретическую общину; протестанты разных деноминаций в Японии превосходят по численности католиков и православных, но ненамного.

Самое главное, что христианство продолжает восприниматься здесь как особая гуманитарная технология.

Во всяком случае к такому выводу можно прийти, если вспомнить, что восемь премьер-министров страны были представителями этой, некогда гонимой веры: три католика и пять протестантов, — притом что христиане всех конфессий составляют менее 1 % населения.

Однако с именем Сигэру Есиды связывают послевоенное японское экономическое чудо, а Хара Такаси был премьер-министром в 1918–1921 годах, когда Токио встраивался в версальскую систему международных отношений.

Другой важный социальный центр христианства, а точнее католичества, в Японии — потомки вернувшихся на родину трудовых мигрантов, активно переезжавших в Бразилию во второй половине XIX века. Сталкиваясь с ксенофобией со стороны «коренного» населения, они крайне компактно живут в городах Тоёта и Оидзуми, где благодаря им португальский язык стал вторым по распространенности, что удивительно для моноэтнической страны.

Христианство в Японии не превратилось в религию номер один, но даже при таком минимальном контакте оно оказало заметное влияние на развитие этой островной державы. Потому остается лишь гадать, как изменился бы мир, если бы Страна восходящего солнца приняла, а не отторгла новую веру.