Несчастливый союз гомосексуальности и церкви

18+

Текст представляет собой описание научных исследований в области истории, социального и культурного аспектов.

 

Нет уже Иудея, ни язычника;
нет раба, ни свободного;
нет мужеского пола, ни женского:
ибо все вы одно во Христе Иисусе.

Гал. 3:28

У христианской церкви сложные отношения с сексуальностью. С одной стороны, христианское вероучение порицает все непрокреативные сексуальные отношения, обозначая их как содомский грех. С другой, церковь является пространством, где мирские гендерные нормы либо не выполняются, либо сильно искажаются. Мужские и женские зоны там бывают разделены (в православных храмах, например, формально есть мужская и женская половины), а многие церковнослужители дают обет безбрачия и носят одежду, которая затрудняет идентификацию их гендерной принадлежности — отличить мужчин от женщин зачастую можно только по наличию бороды.

Это приводит к тому, что сама церковь оказывается «поражена грехом», который так строго порицает — она становится прибежищем для людей, не вписывающихся в рамки гендерных норм.

Как отмечает социолог Николай Митрохин, исследующий РПЦ, церковь для гомосексуалов представляет собой довольно открытый и дружелюбный мир, где отвергаемые сверстниками мальчики находят теплый прием. Это подтверждает в своем блоге протодиакон Андрей Кураев, десятилетиями противостоящий «голубому лобби» в РПЦ. Зачастую гомосексуалы приходят в церковь как раз для того, чтобы бороться со своими страстями, но обнаруживают, что там, наоборот, можно свободно предаваться однополой любви. Или же люди, решившие стать священнослужителями, сперва не подозревают о том, что могут испытывать гомосексуальное влечение, но из-за гендерной сегрегации начинают удовлетворять сексуальные желания с людьми своего пола.

В отличии от остальной Европы, в России вплоть до петровских времен светские законы не касались вопроса однополых отношений. В Священной Римской империи наказание за содомию появилось в светском праве к IX в., во Франции — к XIII в., в Англии — к XV в., причем во всех этих случаях предполагалась крайне жестокая кара. В России же в это время ограничивались наложением епитимий (поста, молитвы, отлучением от причастия, отбиванием поклонов и т. д.), одинаковых для гетеро- и гомосексуальных прегрешений.

Особое внимание церковь уделяла распространению гомосексуальности в монастырях — у нее существовал отдельный кодекс, посвященный взаимным мужским сексуальным действиям в обителях. Старец Филофей — автор концепции «Москва — третий Рим» — в XVI веке писал царю Василию III, сетуя на то, что в его царстве люди неправильно осеняют себя крестным знамением, а содомский блуд распространился уже не только среди мирян. Когда в XVIII веке архимандрит Макарьево-Желтоводского монастыря пожаловался в Синод на то, что один из монахов вступает в сексуальные отношения с послушниками, того просто перевели в другой монастырь.

Самому архимандриту объявили выговор, потому что в ходе расследования выяснилось, что он сам состоял в отношениях с этим монахом и подал жалобу из ревности.

В первые годы советской власти гомосексуальность, считавшаяся болезнью, была декриминализована; тем не менее гомосексуальные отношения священников использовались государством для компрометации церкви во время антирелигиозной кампании. Точно так же для борьбы с клерикализмом гомофобию использовал и Михаил Ломоносов, считавший, что постриг в монахи нужно запретить до пятидесяти лет, потому что «монашество в молодости не что иное есть, как черным платьем прикрытое блудодеяние и содомство, наносящее знатный ущерб размножению человеческого рода». Он полагал, что молодые люди неизбежно подвержены плотским страстям, которые тем больше усиливаются, чем больше запрещаются, так что сексуальные отношения внутри церкви неизбежны. Поскольку же гендерные пространства там разграничены, то жизнь в церкви мало того, что препятствует размножению, так еще и подталкивает к однополым отношениям.

Аналогичным образом дело обстояло в монастырях по всему миру. Французские просветители тоже находят противоречие в том, что в христианстве священен не только брак, но и противоположный ему целибат. Шарль Монтескье пишет, что «этот обычай уже уничтожил больше людей, чем болезни и самые кровавые войны», и «в каждом монастыре находятся вечные семьи, которые никого не рожают и которые живут за счет других».

Можно также вспомнить и о романе Дени Дидро «Монахиня», где в героиню влюбляется настоятельница, а священник, которому она об этом рассказывает, отвечает, что это обычное дело в монастырях.

Для нацистов же, несмотря на то, что они считали христианство одной из основ немецкой идентичности, пребывание в церковной среде и обучение в католических школах и монастырях служило индикатором того, что человек с большой вероятностью был гомосексуален. Йозеф Геббельс после одного из разговоров с Гитлером записал в дневнике, что «многое в католической церкви может быть объяснено только гомосексуальным принципом, на котором она во многих отношениях зиждется».

Дело тут не в особенной развращенности христианства, а в том, что само устройство монастыря способствует возникновению однополых отношений. Япония, пожалуй, единственная страна, где гомосексуальные отношения хотя и считались, как во многих других государствах, чем-то пришедшим извне, но при этом виделись признаком прогресса культуры.

По легенде, гомосексуальность в Японию завез из Китая буддистский монах Кукай, что, как считают японцы, облагородило их культуру.

С тех пор по всей стране ритуальные формы однополой любви между старшими мужчинами и юношами стали общепринятыми. Изначально такие отношения практиковались в буддистских монастырях (несмотря на то, что обычно буддистские священнослужители должны отказаться от плотских утех), а потом распространились среди самураев и в театре кабуки. Ситуация изменилась только в XIX веке, когда Япония начала вестернизироваться и перенимать нормы европейских обществ, среди которых было и неприятие гомосексуальных отношений.

Истоки конфликта между авраамическими религиями и гомосексуальностью

Как это ни парадоксально, логика, в соответствии с которой просветители порицали церковь, утверждая, что та препятствует размножению и способствует распространению гомосексуальности, — это та же логика, которая лежала в основе ритуальной гомосексуальности, распространенной во многих культурах. В рамках таких обычаев как педерастия в Древней Греции или сюдо в Японии (схожие традиции можно найти также в Индонезии, Папуа-Новой Гвинее, Судане, Южной Америке и т. д.) старший мужчина брал на попечение юношу и должен был обучать его военному делу, одновременно вступая с ним в сексуальные отношения. Начиналось это с того возраста, когда сверстницы этих юношей выходили замуж, и продолжалось вплоть до того момента, когда сами юноши достигали зрелого возраста и вступали в брак; при этом они, в свою очередь, брали другого юношу на попечение.

Прагматика здесь была следующей: юноша в раннем возрасте уже чувствует сексуальное желание, но еще не может самостоятельно содержать семью, так что его контакты с женщинами нужно ограничить, а сексуальную энергию перенаправить.

В человеческих сообществах, как и у животных, сексуальные отношения служат не только для размножения, но и для установления социальных связей или эмоционального и физического удовлетворения. Повышение рождаемости никогда не было самоцелью для традиционных обществ. Многодетность была следствием отсутствия контрацепции; при этом ей сопутствовала высокая детская смертность.

Бездетные люди до сих пор не оказывали особого влияния на показатели рождаемости. Популяция может сохранять свою численность или увеличиваться, даже когда значительная часть особей в ней не размножается. В то же время рост популяции может представлять проблему из-за ограниченности ресурсов в том месте, где она проживает. Поэтому неудивительно, что многие общества старались ограничить рождаемость. Для традиционных обществ, где жизнь была циклична, и судьба потомков повторяла судьбу предков, был не так важен рост популяции, как ее воспроизводство в одном и том же виде. Быстрый рост населения начался только с развитием медицины — тогда же совершался переход от традиционного общества к индустриальному.

По иронии судьбы, традиции ритуальной гомосексуальности, которые были созданы, чтобы сдержать рост популяции и сексуальную активность молодых людей, во многом предопределили враждебное отношение к однополым связям в авраамических религиях.

Практически во всех обществах, окружавших древнее Израильское царство, были распространены те или иные формы ритуальных однополых отношений.

Как полагают некоторые исследователи, осуждение содомского греха у евреев возникло вследствие религиозно-политического конфликта, повлекшего за собой распад страны; в итоге часть израильтян переняла обычаи соседей, среди которых была в том числе храмовая проституция.

После смерти царя Соломона в Х веке до н. э. Израильское царство разделилось надвое, и жители северной части отступили от монотеизма, начав поклоняться финикийским богам. Центральным божеством в их пантеоне была богиня любви, плодородия и власти Астарта — аналог шумерской богини Иштар и греческой Афродиты; в посвященных ей храмах служили храмовые проституки кадеши, что на иврите буквально значит «святой человек»: секс выполнял сакральную функцию. Это слово родственно известному нам по Библии слову содомиты. Кадешами служили как мужчины, так и женщины — и те, и другие обслуживали клиентов-мужчин, ведь только мужчины могли позволить себе купить такую услугу. И поэтому под содомией авраамические религии понимают не только однополый секс, но вообще любой секс вне брака, не направленный на производство потомства. Жители южного Иудейского царства порицали кадешей как последователей враждебного культа, распространившегося в северном царстве, и наказывали их как предателей и вероотступников — побиванием камнями.

Таким образом, запрет на однополые отношения появился в иудейской религии в результате специфических исторических обстоятельств.

Точно так же в результате исторических обстоятельств во всё той же книге Левит, в которой осуждается гомосексуальность, появились и запреты на поедание свинины (11:7) и моллюсков (11:9–12), а также на ношение одежды из смешанных тканей и засеивание полей разными родами семян (19:19).

Кроме того, эта же книга регламентирует правила рабовладения (25:44–46), подразумевая, что рабство представляет собой социально приемлемую практику.

Со временем многие из этих норм потеряли свою актуальность для большинства верующих. Историк Джон Босуэлл пытался показать, что до XII века христиане достаточно терпимо относились и к гомосексуальности, приводя в пример множество религиозных орденов и монастырей, где она процветала, а также интерпретируя практику адельфопоэзиса (или братотворения) как форму однополого союза. И только позже, опять же в силу совпадения ряда обстоятельств и политических конфликтов, осуждение однополых контактов вновь становится актуальным. Точно также и в исламских странах до их колонизации европейцами запрет на гомосексуальность имел не больше значения, чем библейский запрет на поедание моллюсков имеет для современных христиан. Поэтому их послы удивлялись тому, что европейцы переводят обращенные к юношам стихи исламских поэтов, заменяя мужской род на женский; они удивлялись и европейским представлениям о поголовной гомосексуальности мусульман, и тому, что гомосексуальность вообще считается чем-то предосудительным.

Поэтому интерес представляют не столько случаи однополых отношений в церкви или поддержка церковью движения за права гомосексуалов. В конце концов, сегрегация гендерных пространств сама по себе подталкивает к гомосексуальным связям. Гораздо более интересно то, почему борьба с гомосексуальностью играет такую важную роль в религиозных доктринах и политической жизни авраамических религий в наши дни.