Звуковой ландшафт города: какая акустическая среда нужна в мегаполисе и как спасти горожан от шума

Сегодня ситуация проще не стала. Мы все еще плохо понимаем, как работать со звуком в жилых районах, в офисах и общественных пространствах. Но мы не перестаем пытаться это выяснить. О том, как звук влияет на горожан, и зачем мегаполисам нужен ночной мэр, рассказала Ксения Майорова — философ, преподаватель, младший научный сотрудник Высшей школы урбанистики им. Высоковского.

— Географ Кирилл Пузанов, рассказывая о том, чем вы занимаетесь, отметил, что такого рода работы имеют три стадии:
1) Что за бред?
2) Что-то в этом есть…
3) Кто ж этого не знает?

Вы сейчас на какой стадии и почему?

— На мой взгляд, мы сейчас на второй стадии — «что-то в этом есть».

В мире о звуке в городе говорят уже около двадцати лет, в России — пару-тройку лет.

Урбанистам, архитекторам, городским властям уже понятно, что с этим нужно что-то делать, но пока никто толком не понимает, что именно.

— И с чем мы имеем дело? Что такое звуковой ландшафт города?

— «Звуковой ландшафт» — это не очень корректный термин. Вернее, это не самый аккуратный перевод англоязычного soundscape. С концептуальной точки зрения этот термин неудачный. Впрочем, само понятие «саундскейп» тоже уже давно раскритиковано, но все им продолжают пользоваться, особенно применительно к городам. Это определение еще в 60-х сформулировал Реймонд Мюррей Шейфер — отец-основатель акустической экологии. Он заложил базис того, что сегодня превратилось в исследования звука, в частности, в городе.

Саундскейп — это вся полифония звуков, которую конкретный человек слышит в конкретном месте. Это человекоцентричная категория.

— В одной из работ Шейфер назвал современный город «звуковым полем битвы», и в ней, на его взгляд, человечество проигрывает. Вы согласны?

— Звук — это очень мощный инструмент, с помощью которого можно оказывать давление на любой живой организм, в частности, на человека. Это связано с тем, что современный житель мегаполиса акустически безграмотен.

Многие исследователи считают, что началось всё с того, как люди изобрели алфавит. С этого момента наша культура стала визуальной. Больше не нужно было слушать и говорить, можно было читать и писать. Это привело к тому, что вся городская инфраструктура, все человеческие достижения были развиты, исходя из примата визуальности.

Мы до сих пор стараемся, чтобы плоды наших трудов выглядели красиво. Но мало кого заботит, как это будет звучать — звук возникал и продолжает возникать как случайный эффект работы над картинкой.

И вот акустически безграмотный человек живет в городе, где какофония звуков: сирены, крики, реклама и т. д. В такой атмосфере у него сверх его акустической безграмотности вырабатывается слуховой иммунитет, который просто отсекает избыточную звуковую информацию.

В итоге человек оказывается совершенно беззащитным в аудиальном плане. От визуальной информации мы можем избавиться, как минимум закрыв глаза, уткнувшись в смартфон или выбрав альтернативный путь, а со звуком мы так сделать не можем, коль скоро мы привыкли делать вид, что его нет. То есть звуки на нас влияют, но мы этого не осознаем.

И этот сюжет как раз про войну. Причем мы проигрываем сами себе, потому что та городская среда, которая оказывает на нас негативное акустическое влияние, была сформирована нами же.

Мантра дорожного движения

В Риме в 1992–93 годах художники из группы «O+A» заметили, что внешний вид Форума Траяна портит городской шум. Они захотели это исправить. Но вместо того, чтобы включать на территории Форума музыку, художники решили использовать вездесущий звук XX века в качестве основного материала, немного его переработав. Так появился проект  Traffic Mantra.

За основу взяли амфоры, потому что те интересно преображают звук: шум автобуса отдается в них низкими тонами, сирены похожи на мелодичные сольные голоса, а когда звуки смешиваются, получается нечто, похожее на мантру.

Амфоры поставили в шумном месте, записывали звуки уличного движения, резонирующие внутри сосудов, отфильтровывали их и проецировали в реальном времени на Форум. Звук отражался от изогнутых каменных поверхностей и преобразовывал звуковую атмосферу.

По словам художников, когда зазвучала «мантра дорожного движения», атмосфера спокойствия снизошла даже на международную команду рабочих, которые до этого горячо спорили на разных языках. Хотя они слушали всего лишь музыкальную версию городского шума.

— Вы как ученый разделяете звуки и шумы или это одно и то же?

— Разделяю. Есть расхожая формулировка шума — это нежелательный звук. И я считаю, что так и есть. Но нужно понимать, что это индивидуальная категория.

Для кого-то шум — это гремящие поезда, для кого-то — современная электронная музыка.

Можно найти людей, которые очень любят электронную музыку, а можно найти тех, кто очень любят стук колес.

Но шум, в отличие от звука вообще, мы научились хоть как-то понимать. Есть такие вещи, как гигиенические нормативы, государственные стандарты, которые регулируют показатели шума и дают размерность, благодаря которой мы понимаем, что такое звук, а что уже будет шумом. Граница между звуком и шумом проводится по количеству децибел. Всё, что превышает порог допустимых значений, — шум, то есть нежелательный звук, с которым нужно что-то делать.

Но это весьма условно, потому что децибел — формальная единица. Она нам ничего не говорит о содержании шума. Какой-нибудь водопад или ветер в лесу могут быть очень громкими и по количеству децибел могут быть сопоставимы с автомобильными шумами, но при этом они очень приятны с точки зрения содержания. В то же время какой-нибудь очень тихий звук может быть настолько противным, что все нервы съест.

— Вы сказали про государственные стандарты. Они несовершенны, на мой взгляд, еще по одному показателю. Все эти шумовые ограничения действуют с 10 вечера до 8 утра. Однако это нарушает право на отдых в тишине тех людей, которые работают в ночную смену. Специалисты по звуку в городе этот вопрос рассматривают?

— Тему ночного города только-только начинают разбирать. Но уже есть некоторые подвижки.

В некоторых западных городах, например Амстердаме, Лондоне, вводят такую должность, как ночной мэр. Он занимается ночным городом и всем, что с ним связано.

В его зону ответственности входит ночная преступность, ночная экономика, сферы, работающие преимущественно в темное время суток — индустрия развлечений, бары, клубы, также он отвечает за организацию пассажирских перевозок в ночное время, определяет оптимальные маршруты, количество транспорта.

Последнее у нас сейчас регулирует исключительно экономический механизм: днем маршруты более эффективны, ночью менее, зачем городу тратить средства, если автобус будет перевозить одного человека в час? Но, возможно, этому человеку этот автобус спасет жизнь.

Ясно, что во всех больших городах жизнь не заканчивается после 10 вечера. Есть круглосуточные магазины, есть люди, которые работают посменно, есть люди творческих профессий и т. д. Город — это уже не завод, который должны обслуживать все жители, дружно вставая по гудку. И, естественно, это нужно принимать во внимание.

Мне кажется, эта дискуссия про ночную жизнь повлечет за собой переработку всех нормативов, включая запреты на звук.

— На ваш взгляд, как должна выглядеть звуковая среда в городе?

— Относительно всего города — это сложный вопрос, потому что город — гетерогенная среда. И если бы во всем городе звуковой ландшафт был бы равномерным, я сомневаюсь, что это привело бы к чему-то хорошему.

— Мы бы начали сходить с ума?

— Да. Это то же самое, что абсолютная тишина. У многих есть представление, что громко — это плохо, а тихо — хорошо. Нет.

Когда будет тихо, всем станет очень страшно, потому что тишина — это смерть, звук — это жизнь.

Когда на город опускается тишина, все начинают думать, что это затишье перед бурей, что кто-то поджидает за углом, а помощи ждать неоткуда.

— Но ведь со звуками наверняка можно играть. Помню фильм «Море» Александры Стреляной, там в начале шум автотрассы плавно перетекает в шум моря. Если прислушаться, есть нечто общее. Думает ли человечество о каких-нибудь звуковых фильтрах, которые могли бы переводить техногенный звук в природный?

— Да, такие фильтры есть, этим занимаются прикладные области психоакустики. Специалисты в этой области изобретают приспособления, которые переводят неприятные, по их мнению, звуки во что-то универсально приятное. Разумеется, в некоторых случаях в этом есть смысл, например, такие фильтры полезны на шумных производствах. Но я всегда во всем пытаюсь найти слабые места.

Представим, что некий офис находится недалеко от трассы. При помощи специального фильтра шум дороги маскируется, в офисе создается райский уголок. Но вдруг в городе раздается сирена, которая сообщает о глобальном катаклизме. Всем нужно срочно прятаться, однако работники офиса этого не делают, потому что вместо гула сирены они слышат пение птички. Конечно, это довольно прямолинейный пример, но звук — это не просто пласт мусора, от которого нам надо избавиться.

Звук всегда несет определенные смыслы. А значит, замещение одних звуков другими ведет к подмене смыслов.

На мой взгляд, иногда это будет создавать потенциальную опасность.

— А почему это происходит? Почему пение птичек нам приятно, если, конечно, у нас нет орнитофобии, а гудки и сирены — городской шум вообще — приятны реже?

— В лесной чаще человек чувствует себя комфортно, потому что это, согласно Шейферу, сбалансированная звуковая среда, которая возникает естественным образом. А город — это хаотичная среда.

Хаотичная среда негативно влияет на людей потому, что звуки в ней наслаиваются друг на друга, и мы просто не в состоянии их отфильтровать.

Зрение у нас фрагментарно. Мы можем находиться в одном месте, посмотреть направо и налево и получить две разные картинки. А со звуком мы так сделать не сможем. Если мы слышим, то слышим всё.

— Как ученые изучают звук сегодня?

— С этим сейчас проблемы, потому что наука о звуке формируется изнутри визуальной культуры, и, соответственно, ученые, чтобы понять звук, должны превратить его в картинку, перекодировать в кривые и диаграммы. Иначе просто непонятно, с чем мы имеем дело.

Другие ученые проводят интервью с людьми. Но это немного бесполезно, потому что те мало того что воспринимают звуки по-разному, так они еще не могут отрефлексировать и тем более сформулировать свое мнение на этот счет. Так что посредством интервью исследователям довольно непросто разобраться, что такое звук и шум на конкретной территории, что делать со звуком, чтобы жизнь людей стала лучше.

И есть неклассические методы, в частности постсоциологические. Они описывают не только вербальные ответы, но и некоторые поведенческие реакции: куда человек посмотрел, как отклонился, куда отошел, обратил ли он внимание на источник звука.

Хотя с изучением сложности эти методы всё же позволяют нам немного продвигаться в сторону того, чтобы схватить звук как нечто совершенно невизуальное.

— Вы изобретаете свой метод?

— Когда я делала магистерскую работу, я, как мне казалось, пыталась изобрести некоторый метод. Но потом оказалось, что я провожу исследования во многом как этнометодолог. Так что это не нечто новое, но, на мой взгляд, наиболее подходящее. Что это такое?

Чтобы понять, что представляет собой звуковой ландшафт определенной локации, мы не спрашиваем людей, комфортно им или дискомфортно. Мы погружаемся в эту среду, начинаем вести себя как люди, которые эту локацию посещают. Если есть фонтан — мы садимся на лавочку неподалеку и начинаем наблюдать за людьми вокруг и своими ощущениями. Если это какая-то транзитная зона, где люди постоянно перемещаются, мы ходим среди людей и смотрим, как они себя ведут, следим за собой. Затем мы наносим источники звука на карту, отмечаем статичные и динамичные, замеряем уровень шумового загрязнения и следим, как траектория людей может быть скоррелирована с этой звуковой картой территории.

— Но ведь исследователи тоже акустически безграмотны.

— Эта методология снимает этот вопрос, потому что исследователь должен стать частью сообщества, это и уравнивает его вместе с остальными людьми.

Вообще, мне кажется, что в подобном изучении звука важен аспект осознания.

Как только ты себе признался, что ты акустически безграмотен, как только принял это, простил себя и решил, что тебе нужно как-то жить дальше, ты начинаешь совсем по-другому слышать звуки вокруг.

Затем ты начинаешь по-другому себя вести, потому что осознаешь последствия собственного поведения. Звуковая среда — это не только звуки, исходящие из репродукторов, но и шаги людей, разговоры и т. д.

Дерево, изрисованное звуковыми граффити

A Bluetooth Tree — это дерево, которое растет в немецком городе Марль. На его стволе висят 350 музыкальных колонок. Они закреплены с помощью специальной клейкой ленты, которая не вредит дереву и не ржавеет.

Из колонок звучит белый шум, но каждый желающий может перекинуть через блютус музыку, свои аудиозаписи или поговорить по телефону — оставить так называемые звуковые/устные граффити. Работает это на расстоянии шести метров. Когда блютус отключается или человек отходит далеко, снова звучит белый шум.

Автор проекта — Бенуа Мобрей. Это не единственная его работа со звуком. Еще он создал Speakers ships — лодку, забитую музыкальными колонками (их около 1000), через которые любой желающий мог говорить по телефону в течение трех минут, и другие работы.

— Есть ли город, который настолько крут в звуковом плане, что его можно взять за образец?

— Нет. Потому что звук — это очень локальная штука. Мы находимся в парке — слышим одно, выйдем на Красную площадь — второе, зайдем во двор, где пятиэтажки и соседи под окнами высаживают цветы, — третье.

В городе множество разных акустических сред. И они быстро меняются, потому что звук — это то, что длится во времени. Так что изучать его нужно тоже динамично.

— С мегаполисами вообще невозможно работать в звуковом плане?

— С ними как раз необходимо работать, потому что они самые опасные в звуковом плане. Именно мегаполисы спровоцировали эту повестку и делают ее актуальной. Шумовое загрязнение, согласно данным Всемирной организации здравоохранения, это второй фактор, который негативно влияет на здоровье людей после загрязненного воздуха.

Шум провоцирует множество заболеваний, начиная от сердечно-сосудистых, заканчивая отложенными психическими эффектами, такими как задержка развития у детей, ослабление внимания, снижение концентрации, ухудшение памяти.

— Как вы относитесь к тому, что люди слушают музыку через портативные колонки, находясь во дворах и гуляя по улицам? Это такой звуковой эксгибиционизм, звуковое насилие, или стоит относиться к этому с пониманием, потому что так люди показывают, что это их территория?

— Я думаю, что это бестактность, связанная с непониманием, насколько можно подвергнуть окружающих акустическому дискомфорту. То, что вы описали, наиболее часто встречается, когда молодые люди ездят на гироскутерах со встроенными колонками. Это самое занятное, на мой взгляд, проявление феномена. Но это вряд ли связано с желанием пометить территорию. Скорее, это просто новый гаджет и желание его как-то использовать.

— Мимо меня недавно проехала машина, в которой были такие колонки, что я не слышала музыку, но всем телом ощущала вибрацию. В мое интимное пространство и интимное пространство окружающих вторгся звук, в итоге мы просто стояли и возмущенно пялили глаза. Как можно себя вести с такими звуковыми агрессорами?

— Здесь должна быть третья сторона, к которой можно апеллировать, потому что решать конфликт на месте — это не выход, это только усугубит ситуацию. Но таких регулятивов у нас сегодня раз, два и обчелся. И они как раз про то, что ночью в жилых районах шуметь нельзя. А для таких случаев нам нужна система регулирования поведения в общественном пространстве, в том числе неформальная, поддерживаемая снизу. Такая, которая побудит людей задуматься о потенциальных звуковых последствиях своего поведения. Иначе никак.

— Как вы считаете, какие территории могут быть свободными для звукового самовыражения, а какие должны оставаться приватными?

— Видимо, надо создавать для людей такие условия, когда им выгодно или интересно вести себя определенным образом, создавать благоустроенную, оборудованную, удобную и предоставляющую возможности для полноценного самовыражения среду. Ведь для того чтобы люди отказались от машин, не нужно запрещать им ездить на машинах, нужно так развить общественный транспорт и пешеходную инфраструктуру, чтобы им было удобнее и выгоднее передвигаться без личного авто.

Либо нужно больше зон, где люди смогут отдохнуть от шума. Например, как Paley Park в Нью-Йорке. Это небольшой квадратик между двух высоких домов, где используются самые логичные инструменты звукоизоляции: зеленые насаждения и искусственный водопад. Paley Park считается звуковым оазисом в центре большого города.

Еще есть очень прикольная конструкция в Шеффилде. Она находится рядом с четырехполосной дорогой и выглядит как скульптура из металла с фонтанчиками и водопадами. Журчание воды преображает звуковой фон.

Согласно замерам, такие конструкции могут на две трети снизить уровень транспортных шумов, когда дорога остается в непосредственной близости. И, получается, с одной стороны, это обычная шумоизоляция, с другой — арт-объект. Такие вещи называют звукопримечательностями.

— Звукопримечательностями?

— Да, уникальное звучание в определенном месте — это звукопримечательность. Например, бой курантов Спасской башни, бой Биг-Бена, памятник Сибелиусу в Хельсинки.

— Как вы считаете, с помощью звука можно сделать городское пространство комфортнее? То есть не только создавать оазисы с фонтанчиками, а еще и громкие звуковые точки, то есть те же звукопримечательности?

— Да, это можно сделать как раз с помощью таких арт-объектов, звуковых аттракционов. Они могут быть интерактивными, и это очень классный инструмент для повышения у людей awareness, осознания, что звук — это важно, что он может оказывать влияние на окружающую среду и что мы сами его производим. И такие экстравагантные активности людям запомнятся. Они захотят в этом участвовать и уже не будут прежними.

Музыкальные велосипеды

Музыкальные велосипеды создал Bicrophonic Research Institute. И это правда велосипеды, которые проигрывают музыку, но не закачанную со смартфона или пойманную с радиоволны. Она меняется в зависимости от того, куда поворачивает велосипедист, как быстро он давит на педали и по какой местности едет. Как говорят авторы проекта, «музыка, созданная путешествием, которое вы совершаете, играет с пространством, через которое вы двигаетесь».

Спереди велосипеда установлены два динамика, которые направлены на велосипедиста, сзади — GPS-датчик. Когда велосипед въезжает в определенную зону, проигрываются звуки, записанные специально для этой территории. И это работает без Wi-Fi.

Проект открытый. Каждый может посоветоваться с авторами BRI и создать свою сеть музыкальных велосипедов и звуковых карт. По задумке, это приведет к росту независимых центров звукового велоспорта по всему миру, суть которого — заниматься творчеством и улучшать свое здоровье. Сейчас этими центрами являются Лондон, Хьюстон, Брюссель, Берлин и Магдебург.

Последнее изобретение Bicrophonic Research Institute — Buzz Bike — велосипед с огромной коляской, напоминающий гроб, в которой можно возить лежачего человека. В этой модели колонки направлены уже внутрь коляски.

— А что вы думаете по поводу уличных музыкантов? Я слышала, что в Берлине в один момент их стало как-то очень много, и городские власти решили устроить среди них конкурс, чтобы брать не количеством, а качеством. Потом так стали делать и в других городах, в том числе и в Москве. С одной стороны, здорово, мы часто слышим хорошую музыку, которую не грех записать в сторис, с другой, это насилие над музыкантами, где какая-то комиссия говорит, что есть хорошая музыка, а что плохая.

— По поводу музыкантов у меня не самая популярная позиция. Начнем с того, что все должны в равной степени реализовать свое право пользования городским пространством, коль скоро город принадлежит всем.

Когда право на город реализует музыкант, он может попирать право какого-то прохожего, потому что тот, например, не разделяет музыкальные вкусы исполнителя или ему не очень нравится манера исполнения. Тут консенсуса быть не может, потому что все люди разные.

При этом уличные музыканты часто не очень хорошо играют. Но это часть беды. К этому прибавляются нелегальные финансовые потоки, крышевание музыкантов, черный рынок, что относительно недавно было и в Москве. И далеко не всем жителям города приятно, что это происходит.

Программы по регулированию выступлений музыкантов — это международная практика, которую Москва переняла по аналогии. Она есть и в Европе, и в Америке. Но ключевой механизм, который запустил международные проекты подобного рода, — это не забота о музыкальных интересах горожан, а забота о том, чтобы всё, что происходит на территории города, было легальным и упорядоченным. Чтобы музыкантам не приходилось врукопашную сражаться на каком-то денежном пятачке, чтобы они не стояли рядом на расстоянии метра, пытаясь друг друга переголосить, чтобы ни у кого не возникало желания забирать деньги, угрожать.

А кастинг и временные ограничения заставляют музыканта более ответственно подходить к тому, что он делает. И если он на конкурсных основаниях получает разрешение выступать в городском пространстве, он знает, что у него есть час и он должен этот час отработать максимально хорошо, чтобы люди его услышали, узнали, подписались на его соцсети. Совсем другое — стоять целый день и голосить всё подряд, устраивая в плохом смысле концерт по заявкам.

— На ваш взгляд, городу нужны островки тишины, чтобы повсюду были разбросаны такие кабинки, как общественные туалеты, куда зашел — и там покой?

— Наверняка нужны. Но это не только звуковая история, это история, связанная с приватным пространством.

В большом городе мы делим условно приватное пространство с близкими, а иногда и совершенно чужими людьми. Эту проблему видели урбанисты еще на рубеже XIX–XX веков, тот же Зиммель говорил о том, что в такой тесноте у нас атрофируются все формы чувственности и все эмоции.

Мы перестаем замечать, где находимся и как это переживаем. А не замечаем, потому что включается механизм самозащиты.

Так что это тоже нужно принимать во внимание урбанистам и всем, кто занимается городом, чтобы создавать людям более комфортные психологические условия, чтобы снизить риск депрессий и психических расстройств. Со времен Зиммеля, конечно, многое изменилось, но эта тема точно не потеряла актуальности. Этим тоже нужно заниматься.

— Допустим, я как волонтер хочу прийти к вам и заботиться хотя бы о звуковом здоровье сограждан. В руках у меня цветной мелок и лопата. Что мне делать?

— Буду пафосна. Надо начать с себя. Надо фильтровать собственное поведение, всякий раз думать, как вести себя более экологично в звуковом плане по отношению к окружающей среде и окружающим людям. Если жители, автомобилисты, специалисты, которые проектируют городские территории, начнут так мыслить, весь мир поменяется.

Мне кажется, это едва ли не единственное, что мы как горожане сегодня можем сделать.

Конечно, какой-нибудь человек, который почитал книжки, который знает, что такое саундскейп и кто такой Шейфер, может пойти к городским властям и учить их жить. Но, на мой взгляд, история, связанная со звуком, должна идти снизу, коль скоро звук пронизывает каждого человека.

Исключительно расшатав — в хорошем смысле слова — горожан, можно побудить их к продуктивной дискуссии о преобразовании городской звуковой среды.

То есть первый шаг — это повышать аудиальную осознанность людей.

---

Музыкальная боксерская груша

«Здесь танцуют» — инсталляция российских художников из группы «Варенъйе организм». Она представляет собой большую цветную коробку, она же звукозаписывающее устройство, на которой лишь две кнопки: «записать» и «рандом», и висящую неподалеку боксерскую грушу. Если человек нажимает «записать», то он должен что-то прокричать в коробку, затем подойти к груше и начать ее бить руками, а если есть желание, то и ногами. Уже после первого удара записанный звук сводится в режиме реального времени. Он ломается в зависимости от того, с какой силой и как часто человек бьет. Если нажать «рандом», видоизменяться будет один из звуков, записанных ранее.

Онтон Радаев, один из создателей инсталляции «Здесь танцуют»

Мы многократно сталкивались с тем, что инсталляции в российской городской среде живут недолго. Когда мы построили светомузыкальный ландшафт «Тыки-Пики-лес» в одном московском нецентральном парке, одни гориллы на него ходили в туалет, другие пытались деконструировать, третьи использовали как открывалку для пива.

Первое время мы огорчались и корили родную ментальность, но потом осознали, что нам просто стоит использовать эту сверхспособность русского человека ему же во благо. И тогда родилась концепция уличных игрушек, которые НАДО ломать.

Но ломать вещь так, чтобы это рождало какой-то новый контент, оказалось для нас технологически сложной задачей, и мы упростили ее до «инсталляцию НАДО бить».

Преобразовывать желание ударить предмет искусства в процесс достраивания этого предмета искусства — хитровыеденное яйцо, которого стоит опасаться даже самым невежественным уничтожителям мира. Если ты хочешь умертвить этот объект — будь добр его не трогать, а если всё же решил потрогать — всё, теперь ты часть искусства, а не вандал. Какой же вандал добровольно напялит на себя мерзкий до глубин его души халат художника? В общем, мы изобрели идеальную самозащиту.

Задумка преобразовывать агрессию в музыку родилась у нас очень давно, еще в 2013 году мы сделали огромный архитектурный объект, завешанный грушами-клавишами вдоль и поперек. Со временем мы ушли от серии груш и многопользовательского режима к одному единственному мешку с одним-единственным датчиком и личной, интимной психоделической практике.

От инфантильной мысли о преобразовании агрессии в музыку — к концепции переадресации агрессии, построенной на исследованиях зоопсихолога Конрада Лоренца. От игры на записанных нами заранее звуках — к возможности записывать свои звуки и пользоваться звуками, записанными кем-то до тебя.

Если говорить про городскую среду в целом, то тут, безусловно, нужен комплексный подход, а не интервенции в нашем стиле. Нужно исследовать среду и ее звуковой ландшафт и гармонизировать его. Но если действовать как ребенок, а такой подход нам близок, я бы для начала обеззвучил город, так как тишина — это идеально. А потом разбросал бы по нему свои игрушки и какие-то из них были бы музыкальными инструментами, а какие-то производили бы контент в других измерениях. Весь город мог бы стать «детской» площадкой. В ходе такого эксперимента можно было бы выявить новые проблемы, потребности и скрытые желания человека и в следующей версии города учесть их.