«Удовольствие наблюдать за умирающей планетой». Анатомия клай-фая — книг о том, как природа отомстит человеку

Паразитирование на паранойе современников — один из методов фантастики. Хрестоматийным примером могут служить 1950-е годы, когда ядерная война была новой и немыслимой угрозой для жизни на планете. Индустрия фильмов категории «Б» направила эти страхи на пришельцев или мутировавших гигантов. Даже нелепые истории с игрушечными космическими кораблями и вампирами из фильмов Эда Вуда замешаны на тревоге послевоенного периода. В эпоху холодной войны, которая стала катализатором «ядерной» апокалиптической литературы, увидели свет романы «На берегу» Невила Шюта (1957) и «Красная тревога» Питера Джорджа (1958), по мотивам которого Кубрик снял «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу».

В ХХI веке фантастика продолжает играть с нашими противоречивыми желаниями постоянства и прогресса, вот только теперь в спекулятивной литературе зазвучали проблемы идеологического и политического характера.

2000-е годы изобилуют образами будущего, разоренного войной и пропитанного тоталитаризмом. Множество книг и фильмов изображают общества с правом на свободное ношение оружия, нашествия зомби и экологический крах.

Последняя тема отмежевалась в отдельное литературное течение, экофикшн, что неудивительно: природные катаклизмы часто будоражат воображение писателей. Например, Мэри Шелли написала роман о Франкенштейне, создавшем человека из частей трупов, в 1816 году. Это был аномально холодный «год без лета», когда в Европе и Северной Америке летом падал снег.

О клай-фае (climate fiction) заговорили в 2007 году с легкой руки экоактивиста Дэна Блума. Произведения, написанные в этом жанре, рассказывают о серьезных последствиях климатических изменений.

Грубо говоря, клай-фай — это размышления на тему «Что было бы, если бы Робинзон Крузо проиграл необитаемому острову?». В фантастике XXI века человеческий интерес больше не понимается как единственный законный интерес.

Если в первом предложении говорят об экофикшне, то во втором обычно вспомнят о его задачах. Принято думать, что у современных фантастов есть определенная цель: тыкать человека с синдромами «смартфонного пальца» и «упущенной выгоды» в его беспомощность перед миром.

При этом многие всерьез считают, что научная фантастика может помочь подготовиться к радикальным изменениям, когда ситуация станет слишком комфортной для человечества. Звучит это примерно так же, как заявление, что «Криминальное чтиво» сможет подготовить нас сделать укол адреналина в сердце.

На самом деле, то, в чем упрекают читателя экофантасты, Бруно Латур назвал климато-квиетизмом (по аналогии с мистическим движением в католицизме). Как христианские аскеты, которые верят, что каким-то образом Бог позаботится о спасении, человечество, утверждает Латур, надеется, что нарушение климата — это то, что придет в норму само собой.

Поводом же считать клай-фай чем-то вроде современных экоагиток, возможно, стала история американской писательницы и биолога Рэйчел Карсон. Однажды ей показали дроздов, пораженных ДДТ, которым в 60-е обрабатывали поля от вредителей. Птицы, бьющиеся в агонии, так поразили Карсон, что она написала книгу «Молчаливая весна», за что сразу же была названа не только алармистом, но и «некомпетентной истеричкой».

Хоть в США запретили использовать ДДТ только спустя 10 лет после издания книги, но в 1962 году книга Карсон сразу же стала бестселлером и символом экологического просвещения.

Задолго до «Молчаливой весны» Рэйчел Карсон написала другую жутковатую книгу — «Под морским ветром», в которой содержатся наблюдения за несколькими прибрежными зонами в 1930-х годах. Она не только завораживает своей документацией о жизни животных и окружающей среды вокруг них, но и описывает ландшафты до Второй мировой войны, которых сегодня не существует в таком же разнообразии.

Экологи утверждают, что человеческие отношения с природой часто оставались незамеченными в более ранней литературе. Однако это не совсем новая концепция: «корни» экофикшна можно проследить в пасторальной литературе, магическом реализме, научной фантастике и других жанрах. Жюль Верн играл с этой идеей в нескольких своих романах в 1880-х годах, но тема искусственных изменений не поднималась в литературе вплоть до XX века.

Британский автор Джеймс Баллард впервые заговорил об экологическом апокалипсисе в книге «Ветер ниоткуда» в 1961 году. В романе по всему миру дует ветер, который постепенно увеличивается и в конечном итоге заставляет людей уйти в туннели и подвалы.

И всё же система Балларда антропоцентрична, а стихийное бедствие служит декорацией: помещая человечество в банку и встряхивая, писатель наблюдает, как катастрофа и трагедия могут объединять людей так, как не смог бы никакой другой опыт.

По мере того как повышалась информированность общественности об изменении климата, росла и популярность этих тем. Со второй половины XX века всё чаще стали появляться постапокалиптические романы, где казни египетские обрушиваются сами по себе, а не по велению Бога. Это может быть засуха, как в «Водяном ноже» (2015) Паоло Бачигалупи, когда питьевая вода становится дефицитом, или вообще неизвестный катаклизм, как в «Дороге» (2006) Кормака Маккарти, где отец и его маленький сын путешествуют через постапокалипсическую Америку. Читатель так и не узнает ни имена героев, ни природу бедствия, скосившего половину человечества. «Водяной нож», в котором Калифорния, Аризона и Невада остаются практически без воды, трудно искренне называть фантастикой, хоть в романе обрисовывается недалекое альтернативное будущее. Во-первых, потому что описываемые события до боли напоминают настоящие «водопроводные войны», которые происходили в Лос-Анджелесе незадолго до самой разрушительной техногенной катастрофы в истории США XX века. В 1928 году прорыв дамбы св. Франциска спровоцировал наводнение, унесшее жизни более 500 человек. Во-вторых, из-за упоминания Бачигалупи карикатурной религиозной секты Merry Perrys, члены которой молятся о дожде.

Название недвусмысленно намекает на Рика Перри, бывшего губернатора Техаса. В 2011 году, когда штат охватили пожары, огонь уничтожил урожаи и более 400 домов, тогдашний губернатор объявил трехдневный период «Днями молитв о дожде в штате Техас».

Иногда активисты используют фантастические произведения, чтобы инициировать публичное обсуждение опасностей глобального потепления, как это произошло с экранизацией «Песни Льда и Огня» Джорджа Р. Р. Мартина. Пусть связь «Игры престолов» с изменением климата не так очевидна, как в фильмах «Послезавтра» или «Интерстеллар», блогеры проводят параллели между ответами вымышленных людей Вестероса на нависшую угрозу зимы и реакцией на изменение климата в реальности. Джон Сноу в третьем эпизоде ​​седьмого сезона «Правосудие королевы» задается риторическим вопросом: «Как убедить людей, которые не знают меня, что враг, в которого они не верят, собирается убить их всех?» Не удивительно, что после этого на Reddit Джона Сноу сравнили с Альбертом Гором, бывшим вице-президентом США и, вероятно, одним из самых заметных активистов по изменению климата.

В такой трактовке мифическая раса белых ходоков, прикованная ко льду и холоду, становится воплощением угрозы изменения климата. Конечно, не все согласны с этой интерпретацией, в том числе и сам Джордж Р. Р. Мартин: «Если бы я действительно хотел написать об изменении климата в XXI веке, я написал бы роман об изменении климата в XXI веке».

У немецкого художника Каспара Давида Фридриха, жившего в XVIII веке, есть картина «Странник над морем тумана». Мужчина на ней повернут спиной к зрителю, а лицом — к горной расщелине. Фигуры, обращенные к морю, скалам или закату солнца появляются и на других картинах художника. На его полотнах как минимум два героя: человек и стихия, но не к чести первого — люди у Каспара Давида Фридриха испытывают перед природой ветхозаветные «страх и трепет».

Джефф Вандермеер в «Аннигиляции» (2014) — первой части трилогии о «Южном пределе», которую недавно экранизировал Netflix, делает то же, что и немецкий художник-романтик. Он заставляет героиню, а вместе с ней и читателя, чувствовать себя маленькой.

То, что пишет Вандермеер, — это «новая странная» (new weird), а не климатическая фантастика, но с клай-фаем ее роднит смещение фокуса с человека на… да на что угодно.

В «Аннигиляции» пейзажи «Зоны Х» не нуждаются в том, чтобы быть увиденными людьми, а экосистема заботится сама о себе и, кажется, неплохо справляется. Такими вышли растительные пророчества на стенах башни в романе, которые больше похожи на глоссолалии: бессмысленные и пугающе притягательные. Самое забавное, что всё, что видит биолог в фантастической «Зоне Х», — это настоящие пейзажи заповедника Святого Марка в Северной Флориде (да, даже тот самый маяк).

Персонаж биолога автоматически не знает всех видов, которые есть в Зоне. Но те, что перечислены, — это организмы, которые можно обнаружить возле города Таллахасси во Флориде, где живет Вандермеер. А «жуткие» формы морской жизни, которая приспособилась к пресной воде, описанные в книге, — всего лишь особенность экосистемы Флориды, где дельфины часто заплывают в пресноводные каналы. Похожий список «неофауны» есть и в книге Клэр Вайе Уоткинс «Золото слава апельсины» (странное название писательница объясняет в начале романа — именно за этим люди всегда приезжали в Калифорнию). Пустыня, в которую превратилась Калифорния, населена плотоядными растениями, зайцами с деформированными ушами, колибри-альбиносами, которых создала «сверхбыстрая эволюция».

В реальности ученые тоже говорят об эволюционных изменениях, к которым человечество приложило руку, например, когда насекомые привыкли к пестицидам или когда один из видов бабочек, березовая пяденица, потеряла свои пятна и почернела, чтобы стать похожей на индустриальную сажу. Другой современный писатель, Салман Рушди, заметил, что в настоящее время мир настолько полон лжи, фантазии и фантастики, окружающих правду, что, может, именно от писателя-фантаста требуется изложить, что такое реальность.

Секрет литературы клай-фай в том, что писатель может и не сгущать краски, описывая столкновение современного человека со стихией и изменениями климата. Cтрах перед природой и ожидание ее возможной мести так давно сидят в людях, что нужно только поддеть ногтем и вытянуть наружу.

Предвестником катастрофы может стать даже самое безобидное существо, например бабочка. В книге американской писательницы Барбары Кингсолвер «Настроение полета» (2012) жители небольшой деревни обнаруживают, что долина за их домами покрыта миллионами бабочек монархов. Профессор университета, который изучает монархов, предупреждает местных, что, хотя бабочки прекрасны, перемещенные из своего типичного места зимовки в Мексике, они являются тревожным симптомом глобального изменения климата.

Угрозы терроризма усугубили подозрения и страх перед посторонними, а такие новости последних дней, как добыча данных и круглосуточное наблюдение за пользователями, вызвали новые тревоги. Фантастика снова прижимает палец к пульсу человечества. Клай-фай действительно легко эксплуатировать: постапокалиптические настроения опять в моде, и сыграть на них проще простого. Так, «Водяной нож» вышел через несколько недель после того, как губернатор Джерри Браун заявил, что Калифорния столкнулась с наихудшей чрезвычайной ситуацией в результате засухи.

Но вместе с тем современным экологическим фантастам каким-то образом удаеся воскресить в читателе чувство удивления миру. Вандермеер как-то признался, что на создание «Южного предела» его вдохновили в числе других книги Туве Янссон о муми-троллях. И в это охотно веришь, когда читаешь, как часто биолог из «Аннигиляции» опускается на колени, чтобы рассмотреть пыльцу на траве или еще какую-нибудь мелочь, которую взрослый не замечает с высоты своего роста.

Сьюзен Зонтаг в эссе «Воображение катастрофы» писала о двусмысленном удовольствии наблюдать за планетой, которая вскоре будет уничтожена: картины мира, затронутого катастрофой, позволяют нам испытать силы разрушения и связанные с ними всеобъемлющие хаос и страх.

Изменение климата можно объяснить как огромное и надвигающееся нечто, которое настолько велико, что его трудно понять. И это одно из удовольствий, которое обеспечено современному читателю: возможность наблюдать за тем, как разные авторы пишут свой портрет тому, у чего нет конкретной формы.