Алматы: смешение языков или новый Чикаго?
Чем могут быть похожи город и язык, на котором он говорит? В случае с Алматы и казахским можно проследить общие принципы организации, обусловленные исторически.
Если поговорить со знатоками казахского языка, то первое, что они скажут: казахский язык очень формальный и гибкий, он вбирает себя диалекты от востока до запада Казахстана и позволяет им всем сосуществовать в рамках единой грамматической и лексической системы. Но гибкость казахского этим не ограничивается: в отличие от многих индоевропейских языков и даже стандартизированного турецкого, он существует также между тремя различными способами начертания. Первый — это арабика, которая использовалась до революции 1918 года. Второй — латиница, которая сейчас является официальным способом начертания и символизирует период Независимости. И третий — кириллица, которая появилась в Казахстане в советское время, но активно используется до сих пор.
Основания гибкости казахского языка можно найти в характере пространственной организации Степи: народы казахской степи были кочевыми. Это значит, что жесткие формы, важные как статичный объект для оседлых народов, в случае Степи служили способом разграничения территорий, координации движения и организации ритма жизни. Отсюда возникает иное, нежели в евро-американской культуре, отношение к городу: он не был центром жизни Степи, но скорее способом защиты от кочевников, отстаивания своих интересов земледельцами и торговли с ними.
Взаимодействие Степи и города отражалось на обоих. Один из ведущих историков Казахстана Султан Акимбеков и российский историк Николай Крадин согласны в том, что степень централизации степных племен была прямо пропорциональна величине и силе соседних земледельческих цивилизаций-империй: чем сильнее оказывалась империя, тем больше требовалось централизации кочевникам. В обратную сторону это работало и с городами: чем гибче была организация кочевников, тем более гибко на нее должен был реагировать город. Города становились инструментом связывания и координации различных путей и потоков, гарантируя себе безопасность за счет различных коалиций. И одним из таких узлов оказался Алматы.
Границы движения: сетка и рынки
Когда, еще не увидев весь город, мы с коллегами-градостроителями в первый раз стали обсуждать ситуацию Алматы, то услышали от алматинцев: Алматы — город рынков, их очень много появилось во времена Независимости. На первый взгляд, это казалось почти очевидным утверждением: город стоит на древнем Шелковым пути, в непосредственной близости от границы с Китаем в Хоргосе, и рынки должны были появиться естественным образом.
Тем не менее, публичными символами Алматы выступают не рынки, а две очень разных формы — старая крепость города Верный, времен Российской империи, и горы Иле-Алатаутского заповедника, а также древние курганы долины Сарыарка. И тот, и другой объект создают определенную историческую трудность. Трудность истории крепости Верный можно связать с идеями «травматичной», или «сложной памяти», поскольку она была построена в период покорения Степи Российской империей, который эпоху деколониализма воспринимается, особенно молодым поколением, крайне неоднозначно. Трудность с древней историей другого характера — из-за устного характера культуры то, что сохранилось, требует значительных усилий по интерпретации, при этом в пределах города многие курганы, так же, как египетские пирамиды, были в значительной степени разграблены. Память здесь оказывается уже не травматичной, а травмированной частичными амнезиями и провалами.
Но, возможно, из-за того, что обе исторические отсылки связаны с трудностями, так же, как и различные диалекты казахского в единой грамматике, они совмещаются в городском пространстве за счет следов: сетки улиц, оставшейся от Большой станицы Верного, и стихийно возникших рынков, отражающих активность древних племен.
Сетка улиц, формально нарезанная на кварталы и развитая из логики Большой станицы советскими градостроителями в части двух центральных районов — Алатаутского и Бостандыкского — задает городу формальную гибкость, которая близка по формальности к строению грамматики и словообразованию казахского языка. При этом, также как и в грамматике, в городе случаются исключения, возникающие естественным образом. Это «мерцающие» улицы: пешеход может подниматься по улице Гагарина, и вдруг перед ним возникает квартал, который перерубает улицу. Но если пешеход останется упорным и пройдет через квартал, то с другой стороны он снова обнаружит, хоть и в несколько измененном виде, ту же самую улицу Гагарина. И таких «мерцаний» в городе много.
Так же, как и мерцание уличной сетки, рынки города возникают стихийно, вдоль основных магистралей города. Они формируют естественные, в том числе этнические ядра города: так, один из крупнейших рынков, Алтын-Орда, преимущественно казахский, тогда как другой — «барахолка» вдоль Северного кольца — скорее связана с уйгурами и дунганами. Эти торговые узлы делают видимыми потоки, которые структурируются в центре города мерцающей сеткой: людей, машин, товаров и услуг. При этом контраст между сеткой и рынком, городом и степью сохраняется: люди, живущие в центре города, могут никогда не ездить на рынки, и наоборот.
Верх и низ города: проспект Райымбека как алматинский Стрип
Но особенности алматинского языка будут проявляться не только в пространственной организации города, но и в способах обозначения его географических характеристик. Различия возникают уже когда вы хотите назвать город: Алма-Ата, Алмата, Алма(а)ты, Алматы? Разновидности произношения отражают не только отсылки к определенным периодам истории — периода Независимости или периода Российской империи, но также будут влиять на род — женский или мужской, которым ваши собеседники описывают город. Алматы, следуя казахским нормам языка, не склоняется и поэтому звучит как более мужское имя, о котором будут говорить «он», «город». Алмата, следуя русскоязычной традиции, имеет характер существительного женского рода и потому становится «она». Так возникают две ипостаси и два рода города.
Еще существеннее — смена названий, где знание старых названий — улица Комсомольская, Ташкенсткая — сразу выдает коренных алматинцев, которые прожили большую часть жизни в центре и привыкли ориентироваться на старые, советские названия, а не на новые, полученные в период Независимости. Так возникает еще один слой различий и культурных отсылок, к советской истории или к истории, которая возникает здесь и сейчас и еще требует проговаривания, обживания и встраивания в сеть ассоциаций.
Однако ключевой момент, по которому можно отличить алматинца от приезжего — это ответ на вопрос: где низ, а где верх города? В этот момент чужак выдает себя полностью, поскольку следуя сложившимся стереотипам, он будет определять север как верх, а юг как низ. Но степная логика будет выбирать не абстрактные ориентиры, а реальные, земные точки отсчета: верх — это горы, расположенные на юге города, низ — это равнина, расположенная на севере. Получается ситуация, где карта, ориентированная по-алматински, будет перевернутой вверх ногами, зато будет реалистично описывать, как сформирован город.
Границы города: как Вавилон становится Чикаго
Границ у верха и низа в городе — определения, которые также отражают крайнюю иерархичность представлений, свойственную Алматы по сравнению с Астаной — несколько. Одна проходит совсем близко к горам — это большой новый проспект Аль-Фараби. Другая сложилась в советское время — это проспект Абая. Третья и самая интересная расположена на границе центральных и периферийных районов и служит основной точкой разделения между верхом и низом — это проспект Райымбека, или бывший Ташкентский тракт.
Если сетку в центральной части города часто сравнивают с барселонской, то проспект Райымбека можно сравнить со Стрипом в Лас-Вегасе, который описывают в хрестоматийной книге по современной архитектуре Роберт Вентури, Дениз Скотт-Браун и Стивен Айзенур. Стрип в Лас-Вегасе выступает как ось, на которую нанизывается современная серия казино и развлекательных центров. В Алматы вместо казино — рынки, автомобильные центры и склады, которые также расположены вдоль алматинского Стрипа — Райымбека. Но Стрип еще и служит исследователям Лас-Вегаса структурой, которая задает движение по городу и организует его восприятие — на скорости. Точно так же и в Алматы — Райымбека работает как скоростная магистраль, которая рассекает город на верх и низ, и одновременно показывает, как вдоль старого тракта, Шелкового пути, складывается торговая жизнь и вечный процесс обмена, не в интерьере казино, а снаружи, в интерьере улицы.
Ось Райымбека отделяет не только верх и низ, но и два железнодорожных вокзала города — «первую Алмату», возникшую в 1930-е годы на северной границе города, и исторически существовавшую Алматы-2, старый железнодорожный вокзал. При этом Райымбека определяет внутреннюю границу города, в то время как внешняя граница претерпела изменения за время Независимости. В советское время город был закрыт и имел стратегическое значение, из-за чего доступ внутрь города для представителей этнических меньшинств и формирование их сообществ были жестко ограничены. Именно по границам советской Алматы стали формироваться анклавы дунган, уйгуров и других народностей, а также рынки и торговля.
В результате ко времени обретения Независимости Казахстаном и переносу столицы в Астану в 1998 году Алматы был окружен кольцом этнических поселений. Прошедшая четверть века, развитие города как образовательного хаба и сильные миграционные процессы из села сделали из Алматы-столицы и пространства смешения языков советского времени сложную структуру, где остатки былого единообразия в центре сменяются этнической активностью за пределами старого центра. Такая пестрая картина города ближе к Америке 30-х годов и Чикаго, чем к выхолощенной и образцовой Барселоне середины 19 века.