Время Балабанова: оцениваем все фильмы режиссера по шкале от 1 до 10
Алексей Балабанов жив: в Петербурге завершился кинофестиваль «Балабанов: до и после», самое подробное исследование фигуры радикального и противоречивого режиссера, в рамках которого прошел цикл бесплатных кинопоказов на «Ленфильме» и научная конференция по мотивам его творчества на тему «Искусство — зона травмы», а в «Севкабеле» открылась интерактивная выставка по мотивам его фильмографии. Вдохновившись киносмотром, кинокритик Демьян Богатый сенсационно ранжирует все картины Балабанова в своем собственном порядке и таким образом пытается сбить позолоту с образа самого народного из российских киноавторов и самого российского из народных — но потом всё же решает хотя бы посеребрить посмертный памятник.
Сейчас о Балабанове говорят либо хорошо, либо никак, хотя раньше старались критиковать и поддевать, гадали, герой он или злодей, русофил или русофоб. Понять этого режиссера сегодня трудно, но всё же возможно, а еще — просто необходимо. Кажется, его фильмы — ключ к отечественной действительности, причем во все времена. Под его именем проходят регулярные Балабановские чтения, которые тоже стали частью фестиваля, то есть и для интеллектуальных кругов данный автор всё еще важен — как знамя. Но еще и «Брат», и «Груз 200», и «Жмурки», и так далее стали частью культуры массовой. Почему?
При достаточно внимательном анализе быстро оказывается, что Балабанов почти во всех своих режиссерских решениях следовал своеобразному алгоритму, которому при этом регулярно изменял. Наверное, скорее это некие правила, которые, как известно, созданы, чтобы их нарушать. Почти все фильмы снял по собственным сценариям, но были и экранизации («Замок», «Морфий», «Река», плюс «Счастливые дни» по мотивам Беккета, да и «Груз 200», как утверждается, частично основан на романе «Святилище» Фолкнера), и даже по чужому кинотексту («Мне не больно», «Жмурки» и, опять же, «Морфий»). На многие роли, особенно второго плана, он ставил исключительно характерных актеров, причем зачастую одних и тех же — уже опробованных, испытанных, с образованием. А в последнем своем фильме на главную роль поставил Олега Гаркушу — музыканта и фронтмена группы «АукцЫон» (то есть непрофессионала). Так же с жанровой принадлежностью картин: иногда, когда ему хотелось, постановщик напрямую говорил, мол, «Жмурки» — это комедия, и больше ничего там нет, всё остальное вы моей картине приписали самостоятельно. С другой стороны, Балабанова жанровым режиссером назвать нельзя — в его фильмографии значится слишком много киноэкспериментов, недопустимых для гипотетического резюме чистокровного комедиографа или экшен-постановщика.
Даже художником в полном смысле этого слова Балабанов себя называть отказывался («Я не считаю кино искусством. Искусство — это когда человек что-то делает один. Художник создает искусство, писатель создает искусство, но когда ты зависишь от пятидесяти человек — какое это к черту искусство?» — из «Правил жизни»). Но и к чистому ремеслу эти картины никак не отнести. Обойдемся без извечных бартовских сентенций про мертвых авторов. Это, прямо скажем, не Дэвид Линч, плюс Алексей Октябринович сам редко объяснял смысл своих работ, да и вообще явно презирал подробные расспросы в интервью (а к концу жизни стал отвечать на обязательные вопросы журналистов максимум парой слов). Но всё же фильмы Балабанова испещрены двусмысленностями и многозначностями. Плюс еще больше смыслов этим картинам добавило вечно замысловатое российское бытие и время.
Если бы та же «Война» подразумевалась чисто как фильм про Чечню, там бы не было всей линии с британцем, невесть как постигающим загадочную русскую душу. И вот такие оговорки придется делать весь текст — только выявил некоторую закономерность, как сразу же вспоминаешь исключение.
Именно поэтому крайне разнообразную фильмографию Алексея Балабанова описать в простых выражениях невозможно: это грустная песня, услышанная дембелем-правдорубом через кассетный портативный магнитофон, сон пленного солдата в зиндане, делирий дореволюционного врача-морфиниста на отходах. Каждый из этих фильмов — что-то важное между: эпохами, войнами, поколениями, между Европой и Азией, между зрительским кино и авторским, между наивизмом и концептуальностью. И, кажется, в России только из этого промежутка и можно снимать выдающееся кино.
«Раньше было другое время» (1987)
Советский период творчества Балабанова, который заканчивается на первом полнометражном фильме «Счастливые дни», особенно примечателен, так как этот режиссер запомнился именно как бытописатель и даже подспудный демиург новообразованной страны. Поколение зумеров может на примере дилогии «Брат» и «Жмурок» легко убедиться в аргументированности государственной пропаганды, рассказывающей, что единственное спасение от повторения девяностых — вертикаль власти. А тут вдруг — позднейший подитог советского режима, весьма неожиданно.
«Раньше было другое время» на поверку оказывается бессюжетным экспериментом, посвященным соединению несоответствующих друг другу съемок и саундтрека. В кадре — типовая позднесоветская жизнь. Молодые любовники просыпаются под черно-белым портретом Делона, она его явно любит, он индифферентен. Она одевается и звонит обеспокоенной гиперопекающей матери с уличного телефона, чтобы приврать, будто она уже на университетских занятиях, хотя на самом деле проспала. Он едет к отцу в деревню, чтобы попросить у него сто рублей, когда выясняется, что не даст, возвращается в город несолоно хлебавши. Но всё меняет музыка «Наутилуса Помпилиуса» (с самого дебюта стартует успешнейшее сотрудничество режиссера и композитора в истории российского кино — Балабанова и Бутусова), которая начинает звучать в пиковые моменты развития сонных конфликтов.
Именно благодаря песням «Всего лишь быть», «Никто мне не поверит» и «Взгляд с экрана» возникает удивительное ощущение, будто все герои живут предчувствием сверкающего будущего, которое вот-вот постучится в дверь — и совсем скоро оно действительно постучало.
«У меня нет друга, или One step beyond» (1988)
Как ни странно, именно вторая картина Балабанова более ощущается как дебютная и учебная, чем первая, хотя обе являются таковыми. Это на самом деле и есть курсовая работа на тот момент 28-летнего студента ВКСР (впрочем, как и «Раньше было другое время»). По сути, это экранизация пушкинских строк: «Исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман», которые в кадре еще и читают вслух наизусть у доски. Одна старшеклассница подталкивает другую лишиться девственности с рок-музыкантом (Игорь Белкин, гитарист «Урфина Джюса», «Насти» и «Наутилуса Помпилиуса»). Она в итоге проводит с ним ночь, а меланхоличное утро должно показать нам, что это была плохая идея. В целом всё. Ничего криминального в фильме нет, но школярскую старательность развидеть не получается.
«Настя и Егор» (1989)
Пространный докуфикшен (работа на границе документального и игрового кино) про того же Игоря Белкина из предыдущего фильма «У меня нет друга», на этот раз он играет себя, а не рокера-искусителя. Со своей девушкой Настей, вокалисткой группы «Урфин Джюс», он говорит о музыке, немного о своих отношениях, внезапно про Стинга, и всё это в нежно любимом Балабановым Свердловске. Для историографов русского рока это, наверное, чрезвычайно важный документ, но и без этого можно разок для количества потратить на этот фильм время: герои молоды, самобытны, звучит приятная музыка — ничего особенного, но почему нет. А Настя и Егор до сих пор вместе и до сих пор не женаты.
«О воздушном летании в России» (1989)
По большей части этот фильм можно признать кинобраком: единственный чистокровный док, снятый Балабановым за всю его жизнь, кстати, что характерно, на студии «Киевнаучфильм», посвящен народному герою родом из костромского города Нерехты, некоему Крикотному, который якобы поднялся на воздушном шаре в воздух на 52 года раньше Монгольфье, используя для этого не пар, а дым. Две «говорящие головы»: сначала некая провинциальная госслужащая пересказывает данную легенду на камеру, затем раздраженный мужчина с тростью ее опровергает — никаких Крикотных не значится ни в одной метрической книге Российской империи, и дело было вообще не в Нерехте, да и дела никакого не было. Перемежается это видами пусть даже милого и древнего населенного пункта, на фоне — народные запевы, записанные на дне города. На ютуб-канале студии Сергея Сельянова СТВ этот фильм не опубликован, цифровой реставрации «О воздушном летании в России» не подвергался — видимо, за ненадобностью.
«Счастливые дни» (1991)
По дебютному полному метру любого режиссера можно делать всякие далеко идущие выводы. Короткометражки — это проба пера, да и в целом у зрителей, даже профессиональных, отношение пренебрежительное — даже на Каннском фестивале «коротышам» выделен лишь срамной уголок в подвале, так и называется — Short Film Corner.
Тем не менее «Счастливые дни» будущего Балабанова не квалифицируют примерно никак — это такая причудливая, по-беккетовски, стилизованная экзистенциальная драма о человеке, которому нигде не находится места, и он шатается по Петербургу (именно город — важнейший актер в балабановских фильмах), попадает в истории, не начатые и ничем не законченные.
Но и в пустом кино, если они хороши, находится своя невербализуемая прелесть. Особенно приятно наблюдать за без преувеличений великим Виктором Сухоруковым, который еще не придумал, чем себя занять у Балабанова, — но ведь мы же знаем, что совсем скоро он всё поймет.
«Замок» (1994)
Здесь еще больше, чем в «Счастливых днях», ощущается влияние Алексея Германа — старшего, который на правах продюсера определял стиль и смысл ранних фильмов Балабанова. По-хорошему, «Замку» не место в данном списке — куда интереснее было бы поразмышлять о том, что эта подробная экранизация Кафки, по сути, является предвестником будущего мрачного шедевра «Трудно быть богом», а германовская полифония смешивается с неистребимым балабановским комизмом, отчего фильм почему-то напоминает о киноработах Марка Захарова.
Но если даже рассматривать это как исключительно сольное произведение, всё равно найдется к чему присмотреться. Интерпретируя Кафку, Балабанов почти целиком игнорирует авторский подтекст о том, что недосягаемый для главного героя замок — это на самом деле рай, его чиновники, никогда, возможно, и не бывавшие там, — это священники, а сходящие с ума под гнетом бюрократии (сиречь религии) жители деревни — страждущие. Но и извечную шизоидную паранойю великого богемца режиссер почти целиком изымает.
Издевательски бессмысленное повествование Балабанов при содействии Германа превратил в грустный, но самобытный карнавал: все ходят в смешных шляпах и шапках, поют и играют на клавесине прямо посередине по идее важного для сюжета диалога, поразительный Сухоруков в роли приставленного к протагонисту помощника-соглядатая Иеремии изображает просто что-то невероятное — комический нигилизм, за которым следует неслыханное, но неизбежное предательство.
Непрерывно что-то шумит, кто-то свистит или танцует, валит снег, люди кидаются одеждой и посудой, несчастный землемер ввязывается во все более деструктивные для него сексуальные отношения — жизнь в кафкианском мире идет своим чередом. Единственное ключевое отличие от оригинала — здесь добавлен финал, немного скомканный, но всё равно довольно эмоциональный.
«Прибытие поезда», новелла «Трофимъ» (1995)
Первая по-настоящему концептуальная работа Балабанова — почти целиком снятая в сепии, ретроманская, в жанре кино о кино. Крестьянин, приревновав свою женщину к собственному брату, убивает его в стиле Достоевского — зарубает топором, после чего сбегает на поезде, куда? — конечно, в Петербург. Уже полгода идет Русско-японская война, но недотепистый протагонист об этом даже не знает — для него это всё еще слух. Развязка для персонажа дебютирующего у этого режиссера Маковецкого с его вечным неприкаянным выражением лица, которое не скрыть никакой приклеенной бородой, будет печальной, но в веках Трофим всё же останется — из-за собственного любопытства аж дважды попадает в кадр люмьеровского оператора, который на знаменитый синематограф снимает русский ремейк «Прибытия поезда». Собственно, так и назывался альманах работ четырех российских режиссеров, включая и Балабанова, выход которого был приурочен к столетию кино. А в финале сам режиссер в камео лично везет якобы найденную в архивах пленку, бракованную появлением Трофима, на студию, где ее дважды смотрит лично Алексей Герман — старший, после чего просит монтажера отрезать бородатого крестьянина, с детской непосредственностью глядящего прямо в объектив. За два года до «Брата» Балабанов фиксирует невозможность средствами игрового кино зафиксировать подлинную действительность, которую настойчиво вырезают на монтаже, более того, подчеркивает тотальное пренебрежение всякого постановщика к проблемам простых людей. Фильм — это всего лишь фильм. Но сам Алексей Октябринович еще не знает, что реальность всего через пару лет доходчиво объяснит ему — поэт в России больше, чем поэт.
«Брат» (1997)
Про сюжет не будем — кто не смотрел, тот паспорт хорошего русского не получит в любом случае. Вот что интересно: после всех Дудей, после ожесточенных дискуссий и смешных новостей о депутатах, которые подозревают в знаменитой фразе из сцены в трамвае экстремизм, всё равно каждый показ данного системообразующего, стержневого фильма на центральном телевидении неизбежно порождает новые инфоповоды. Последний раз все очень ждали именно того самого момента, когда кое-кто не оплатил проезд, сравнивали настоящий текст со смешными английскими субтитрами на тогда еще работавшем Netflix, гадали, как же именно Эрнст сможет это обыграть, чтобы не нарваться на статью. Сам фильм, по сути, уже давно никто не обсуждает — трудно всерьез разговаривать о том, что и так каждый знает наизусть, как «Лукоморье». Тем не менее обсуждаем же мы ежегодно в строго определенный месяц «Иронию судьбы»?
По поводу той злосчастной фразы много спрашивали и Бодрова, и самого Балабанова, и тут было бы нечего даже обсуждать, если бы времена не поменялись. «Брата» можно было снять только тогда, когда зритель еще мог отличить реплику героя от авторской позиции. Сейчас даже самых завзятых злодеев и душегубов надобно рисовать поломанными людьми со своими триггерами — как, например, недавняя Круэлла, дикая, но симпатичная, хотя в оригинальном мультфильме она просто хотела истребить побольше миленьких собачек ради красоты. Это честнее, чем приписывать злодею человеческие черты — но всем за четверть века перестало быть очевидно, что на экране перед ними не реальная жизнь, а кино, не настоящие люди, а персонажи.
У Данилы Багрова нет такого нынче одобряемого самооправдания — у него есть выточенная кровью позиция, которую он изредка озвучивает, а в свободное время просто делает то, что надо, и будь что будет. Вот поэтому новая историческая общность в стране — правопреемнице СССР и решила взять этот образ за ролевую модель — идея покорила пятую часть мира благодаря универсальной понятности.
А в итоге — «Брату» давно не нужны ни зрительские теории, например о том, что на самом деле главный герой — Немец (потому что это и есть альтер эго самого Балабанова), ни подражатели, ни отрицатели, ни вообще мнения. Этот фильм уже сам выбирает, кому нравиться, а кому нет, кто ему брат, а кто — «гнида черножопая».
«Про уродов и людей» (1998)
Фильмы Балабанова принято делить на авторские и жанровые высказывания, что в корне неверно. Даже в «Брате-2» или «Мне не больно» куда больше артхауса, чем в большинстве победителей «Кинотавра», и наоборот. Этому режиссеру была свойственна горькая ирония, которой в некоторых фильмах оказывалось так много, что они окончательно превращались в комедийные (как это случилось в «Жмурках» и «Мне не больно»).
Так вот, в фильме «Про уродов и людей», в этой дореволюционной версии «Ночей в стиле буги», ценители любят видеть единственное подлинно личное высказывание Балабанова, не подпорченное ни конъюнктурой, ни продюсерскими намерениями (к чести Сергея Сельянова, это минимальный фактор риска), ни творческими неудачами. Всё здесь получилось именно так, как задумано, и элементы фильма работают в совокупности — как фигуры на шахматной доске, которыми ходит гроссмейстер, все расставлены правильно. Наконец, это еще и трансгрессивное кино — из того сорта, где можно ожидать увидеть что-то такое, чего раньше не видел никогда и даже представить себе не мог. Сиамские близнецы, дагеротипная садомазохистическая порнография, алкоголизм, старуха с розгами, хлещущая обнаженных нимфеток, — как будто новые категории на Pornhub.
Если же пересматривать «Про уродов и людей», то быстро выясняется, что весь этот эрзац-снафф, конечно, любопытен, но возникает неприятное ощущение, что ты на самом деле не смотришь провокационный фильм, а сидишь с родителями в кабинете завуча по воспитательной работе, который тебя отчитывает, учит уму-разуму.
Если продолжать школьные аналогии, то примерно такое же ощущение возникало от финала «Преступления и наказания» на уроке литературы — слишком уж выспренно-назидательно. (Впрочем, не будем спорить с Достоевским, дело гиблое.) Да и сам Балабанов в этом фильме, снятом с немалым трудом — на картину долго не могли найти деньги, в ожидании инвесторов Алексей Октябринович и снял незабвенного «Брата», — явно кивает в сторону Достоевского. Моралите начинается уже с названия. Очевидно, что подразумеваемые здесь уроды — вовсе не сиамские близнецы, а как раз ненавистные автору эксплуататоры, сластолюбцы, продающие побиваемые розгами женские тела поштучно. Но это ведь было бы понятно и без сопливых. А осадочек-то остается. Безусловно, Балабанову, как и всякому приличному российскому кинематографисту, свойственна некоторая лихость. Но еще он весьма основателен и последователен в своей позиции, в этом он точно похож на Данилу Багрова. Возможно, просто не стоило так витиевато эту позицию излагать, а поучиться у своего же персонажа — взял, зашел в трамвай и доступно объяснил всем, кто на самом деле урод, а кто человек.
«Брат-2» (2000)
Бывают сиквелы лучше оригинала. Не тот случай, но всё равно классный фильм. Вроде бы чистая коммерция, Данила Багров, как пишут в конце титров у Marvel, триумфально возвращается. Но, опять же, даже в чистом жанре авантюрного боевика Балабанов умудряется поговорить и о кризисе института селебритис (оказывается, Ирина Салтыкова больше всего хочет просто переспать с миловидным харизматичным провинциалом), еще до конца не оформленном на тот момент в России; о вечной дистанции и взаимном неприязненном интересе главных стран — оппонентов эпохи холодной войны; наконец, о подлинной природе эмиграции. Сюжетным скальпелем, прорезающим без труда социальные слои и государственные границы, конечно, служит протагонист в своем неубиваемом свитере: это он легко, как в видеоигре Hitman, попадает куда угодно, хоть в здание телецентра «Останкино», хоть в американский небоскреб, и чувствует себя там как рыба в воде. Багров — воплощенная мечта Балабанова о жителе мира будущего. И этот мир, конечно, русский, который нужно собрать заново, расколотый и разбросанный по свету.
«Война» (2002)
В старых рецензиях на разные фильмы Балабанова пишут, что «Войну» можно обвинить в оголтелой русофилии. Не верьте — на самом деле этот фильм, кажущийся тривиальным, разворачивается в огромное исследование темы, которая осмысляется сразу во множестве других картин этого режиссера, в том числе в «Брате-2» и «Мне не больно». Тема эта — столкновение России, вечно запертой внутри себя самой, с внешним миром, и катализатором данной потенциально взрывоопасной химической реакции выступала Вторая Чеченская.
Главный недостаток «Войны» — блеклый актер Иэн Келли (забавный факт — он же играл отца Гермионы в седьмом фильме по «Гарри Поттеру»), сыгравший британского театрального артиста Джона, по трагической случайности оказавшегося в чеченском зиндане — потому что полевой командир рассчитывал на этом подданном королевы немало заработать. Там же поневоле прижился русский солдат Иван (лучшая роль Алексея Чадова), который затем повторно сопровождает иностранца на его пути к выкупу его невесты (возможно, миссия Ингеборги Дапкунайте в отечественном кино — находиться в кадре голой и печальной, как здесь и в «Морфии») — вроде бы старинный русский обычай, как иронично. Иностранный гость пересекает всю Россию, чтобы найти своего будущего фиксера, у него дважды получается уехать из смертоносной Чечни, но у него так и не выходит ни понять Ивана, многажды спасшего его от верной смерти, ни помочь ему — только предать. Наверное, поэтому фильм и обвиняли в квасном патриотизме. Но ведь это не сработало и в обратную сторону — несмотря на то, что рассказчиком выступает именно русский тезка, ему тоже не удается никак оправдать свое непонимание зарубежного менталитета, даже в жестоких условиях войны, которая обычно сближает. Но барьер менталитетов оказывается непреодолим, в отличие от языкового.
Об экшен-сценах говорить лишний раз не будем — каким бы ни был Балабанов интеллектуалом, но на первом месте для него всегда было ремесло, и даже самую сложную мизансцену со взрывами и вертолетами он разводил так, как, наверное, никто из современников.
Но и это не самое главное. Как это было во многих фильмах, важнейшее для режиссера прячется где-то на втором плане. Персонаж Сергея Бодрова — младшего — последняя его роль у Балабанова — это парализованный осколком капитан Медведев, своеобразная версия того, кем бы мог стать доппельгангер актера, Данила Багров. Если бы судьба сложилась иначе, он бы не стал киллером из-за манипуляций его родного брата, а, может быть, оказался как раз на дне злосчастной чеченской ямы, без движения и еды, в грязи, но не потерял бы истинное благородство. Вообще вопрос того, как иначе могла бы сложиться судьба, безусловно, центральный в фильме «Война» — недооцененном, и сейчас, в 2022-м, открывающемся на совершенно другом уровне.
«Река» (2002)
У Балабанова было немало незавершенных или даже не начатых, а просто задуманных проектов — чего стоит только «Американец», главный актер которого запил прямо на съемках в Норильске. Но вряд ли хотя бы у кого-то даже не в российской истории — в мировой! — приключалась такая трагедия. Может быть, разве что на съемках «Ворона», когда случайно погиб Брэндон Ли, или недавно было что-то похожее, когда Алек Болдуин застрелил оператора будущего фильма «Ржавчина». С другой стороны, это всё же не «Река».
Единственный среднеметражный фильм в карьере Балабанова существует только в виде куцей раскадровки, но всё равно поражает — причем именно воображение, поскольку картину приходится додумывать, но так даже лучше. Всё потому, что якутская актриса Туйара Свинобоева погибла вследствие ДТП прямо во время съемок — машину вел извечный балабановский оператор Сергей Астахов. По-настоящему депрессивный сюжет о колонии прокаженных, куда жена приходит навестить больного мужа, где выясняется, что он уже спутался с другой женщиной, беременной от него, обрывается на том месте, когда обычно всё только начинается. Главные герои гибнут в пожаре, причина которому — банальная ревность. И единственная выжившая, маленькая девочка, берет с собой новорожденного ребенка и отправляет его по реке, подальше от смерти. Какое бы великое роуд-муви могло начаться с такой завязки — но нет. Вообще это очередной балабановский фильм о вероломности судьбы, вышедший сразу после «Войны». Но данная картина вышла вопреки всему на качественно новый уровень — нехорошо такое писать, но именно благодаря трагедии, которая случилась на съемках. Потому что выдуманный сюжет, основанный на романе этнического поляка Вацлава Серошевского «Предел скорби», невероятным образом срифмовался с действительностью.
«Жмурки» (2005)
В России очень любят Гая Ричи — кажется, даже больше, чем Тарантино, хотя его британский коллега, безусловно, может претендовать на сравнение с автором «Криминального чтива» лишь на правах жалкого эпигона. Тем не менее «Жмурки» скорее смахивают именно на «Карты, деньги, два ствола» или на «Большой куш», чем на «Бесславных ублюдков». Что особенно любопытно, потому что Балабанова, по его словам, насилие в кадре не волновало: «Никакого специального и личного интереса к насилию у меня нет: оно — сюжетная необходимость, не более того». Но никогда ни до этого, ни после этого Балабанов не позволял себе такой уровень гротеска и живописной жестокости, хотя снимал опять про свои любимые девяностые, которые он уже к тому моменту мог показать совершенно как угодно — но сделал именно так, с малиновыми пиджаками, отчаянно, как в последний раз, переигрывающим Михалковым, абсурдными гримасами и авантюрным сюжетом. И вывел эпоху, им же самим мифологизированную, на новый уровень.
Удивительный дуэт Панина и Дюжева после грандиозного кровавого карнавала в излишне дидактичном, как это часто бывает у Балабанова, финале превращается в новую российскую власть, полностью легализуется, осуществляя тем самым переход из стадии первоначального накопления капитала в новую форму жизни, из грязи в князи. Но еще это переход экзистенциальный — словно из первичного бульона, из крови и разбрызганной по стенам плоти нескольких поколений, герои, глупый и умный, переходят в нулевые без особых последствий, жизнью смерть поправ. Тем самым режиссер, кажется, хотел лишь сказать, что, как пела группа «Рубль», «девяностые были непростые, но гораздо … [лучше], чем … [гадские] нулевые». Но в итоге спустя два десятилетия картина смотрится, как и вся фильмография Балабанова, совершенно иначе. Это еще и пророчество на последующие века — в России силу вечно будет легко обменять на власть, а любые грехи бог простит.
«Мне не больно» (2006)
Если пытаться проводить какие-то аналогии между фильмографиями Балабанова и Дэвида Линча (дело, понятно, гиблое, но всё же), то «Мне не больно» — это как бы балабановская «Простая история». Даже и не поймешь, почему уже прижизненно превращенный в классика режиссер «Брата», «Войны» и так далее взялся за сценарий загадочного Валерия Мнацаканова, у которого в послужном списке больше в целом ничего нет. Текст смехотворный, да и завязка сюжета явно слизана с «Трех товарищей» — действие перенесено в 90-е, но, кстати, другие, не как в «Брате». То есть тоже ненастоящие, но в данном случае куда более припудренные. Трое нищих друзей (Яценко, блистательно переозвученный Мироновым — Балабанов почему-то часто отнимал у своих актеров голоса, — Дюжев и непотребно комикующая Оболдина) ходят по богатым квартирам и пытаются представляться архитектурным бюро, причем двое из них даже профи из МАрхИ, но что толку, если их первая клиентка (Литвинова) всё равно не та, за кого себя выдает. Трепетный герой Яценко, почему-то играющий здесь быстро победневшего интеллигента в очочках, начинает спать с заказчицей по ее воле. Выясняется, что у нее есть спонсор (Михалков в лучшем виде — в полосатых семейниках и майке-алкоголичке), но благодетель с ней не спит, а квартиру ей снимает и деньги дает потому, что она смертельно больна.
В общем, несусветная чушь — и Балабанову всё это, кажется, вовсе не интересно. Он заплетает какой-то странный узор вокруг этой куцей канвы, и у него что-то получается только благодаря искренним стараниям Ренаты Муратовны, которая выкручивает свою извечную литвиновщину куда-то на уровень пародии Максима Галкина (признан в РФ иностранным агентом). С другой стороны, на уровне подтекста режиссер, кажется, первый и последний раз формулирует собственную патриотическую концепцию подлинно русского мира. Не в том смысле, не в националистическом, речь скорее об утопии для всей страны, которая невозможна, но очень хочется — все герои милые и бестолковые, обитают, разумеется, в Питере (а где еще жить, сказал бы Балабанов), тихонько пьют на балконе, ездят на дачу, где шашлычок под коньячок — вкусно очень, и именно там Маковецкий провозглашает, что главное в жизни — «найти своих и успокоиться». Это на фоне проклятых девяностых, когда, казалось бы, жизни никакой не было. Впрочем, находятся и покалеченные эпохой — бывший десантник, персонаж Дюжева, кажется, ключевой для самого Балабанова, хочет убить сослуживца (наверняка по Чечне), стрелявшего по своим. И здесь, конечно, становится понятно, что это очередной фильм в балабановской киновселенной, история, параллельная «Брату». И благодаря данной зрительской теории «Мне не больно» наконец удается понять, принять (и немного простить).
«Груз 200» (2007)
Сегодняшнюю Россию сформировал «Брат», а лучше бы «Груз 200». Даже слово «лучший» к этому фильму неприменимо — слишком громкое. Эмоциональный эффект от «Груза 200» начинается не сразу, но до финала, да и долгое время после него, не уходит, впрочем, воздействие здесь монотонное, последовательное — даже знаменитая сцена с трупом солдата на кровати и мухами не убивает наповал, а воспринимается как то, что и должно было случиться, и в этом-то самый кошмар. Балабанов, который на съемках много пил и некоторые сцены снимал, даже не глядя на происходящее, ориентировался лишь на те истории, которые видел и слышал сам. Он сплетает воедино эпоху позднейшего черненковского застоя, страшную сказку о Гражданине Икс, глубокую антивоенную риторику и тотальный распад человеческой личности в условиях позднесоветской социальной деструкции. Вообще, довольно бесполезно описывать эту картину — она сама говорит за себя всё, что нужно, любому, кто осмелится ее посмотреть.
«Морфий» (2008)
В целом данная экранизация сделана потекстово, но есть разнообразные нюансы. Первый и важнейший из них — Балабанов снял этот фильм по посмертному сценарию Сергея Бодрова — младшего. Отсюда и некоторые чисто косметические вольности в работе с оригинальным материалом. Изначальный автобиографический рассказ Булгакова был оформлен как дневник, применен был метод ненадежного рассказчика — из дневника доктора Бомгарта (готический Леонид Бичевин), подсевшего на опиоид, вырваны страницы. Благодаря Бодрову Балабанов события с этих страниц в фильм всё же добавил, в том числе и финал, который меняет всё восприятие картины. До определенного момента «Морфий» смотрится как умелая (но не мастерская, как «Трофимъ») стилизация под революционную эпоху, статичное кино, утонувшее в метели, в котором бесконечно повторяется одна и та же граммофонная пластинка с песней Вертинского «Танго „Магнолия“». В конце же, когда Бомгарт позорно сбегает из психбольницы, где тщетно пытался излечиться от своей зависимости, от которой и сейчас мало чего помогает, а тогда — и подавно, он заходит в кинозал, смотрит немую комедию, смеется и стреляет себе в подбородок, пока на экране загорается надпись «Конецъ». Идеальная сцена, просчитанная буквально по миллисекундам. Из фильма запоминаются лишь отдельные моменты — как протагонист прерывает оральный секс ради того, чтобы прочистить желудок, как Ингеборга Дапкунайте лежит на кровати под кайфом плюс финал. Но разве этого мало, чтобы считать «Морфий» как минимум нашим ответом «На игле»?
«Кочегар» (2010)
Коллекция позаимствованных у себя же идей: снова девяностые, снова попытка привлечь якутских артистов (кстати сказать, удачная — но очередной якутский самородок, отрытый Балабановым, уходит из жизни слишком рано, и если Туйара Свинобоева из «Реки» погибла прямо во время съемок, то Михаил Скрябин умер спустя полгода после премьеры фильма, его прославившего), очередная история об убийстве из ревности (самоповтор с «Трофимом») и восстановлении справедливости путем насилия во благо. Контуженный в Афгане сапер Якут, живущий по месту работы, в кочегарке, показан буквально святым страстотерпцем — прямо скажем, образ картонный. Его дочь тем временем спит с бандитом, сослуживцем отца, другая любовница, приревновав, провоцирует ее убийство. Якут мстит и кончает с собой. В итоге традиционный балабановский сюжет проваливается куда-то в область чистого блатняка — подобную завязку, кульминацию и развязку можно было бы слушать в какой-нибудь песне из ротации радио «Шансон». Отдельной строкой вымораживает бесконечно однообразная музыка Дидюли. В итоге преимущества «Кочегара» приходится разыскивать, они не бросаются в глаза — например, нужно еще догадаться, что скупая, но прихотливо нюансированная актерская игра Скрябина действительно впечатляет, что неуместный сексапил модели Аиды Тумутовой в роли дочери Якута вопреки всему цепляет (жаль, что ее кинокарьера не сложилась, и в итоге сейчас по ее имени находится несколько порнороликов, кажется, с ее участием). Но в золотой балабановский фонд «Кочегара» поместить не выходит даже при всем желании.
«Я тоже хочу» (2012)
Было бы кощунством сказать напрямую, что у Балабанова случались самые разнообразные проблемы с финалами — немудрено, что и фильмография так завершилась. Но на самом деле с трудом можно всерьез это смотреть, даже учитывая тот факт, что режиссер снимал этот фильм, осознавая, что он станет для него последний (впрочем, умер он во время работы над очередным сценарием — значит, собирался продолжать, а в интервью лукавил и сглазил).
После «Я тоже хочу» окончательно понимаешь, почему на кинофестивалях постмортем-картины показывают исключительно вне конкурса — потому что знание того факта, что режиссер ушел из жизни, сильно влияет на восприятие, не хочется никого обидеть, особенно если надо потом про этот фильм писать.
Опять же, как и в случае «Мне не больно», название исчерпывающе описывает содержание. Все хотят счастья, но кое-кто в итоге уйдет обиженным: по слухам, загадочная Колокольня забирает к себе избранных, и из зоны вокруг нее некоторые больше никогда не возвращаются, другие же остаются несолоно хлебавши. Случайно подобравшаяся компания незнакомых друг с другом людей туда едет, протагонист так в итоге и не получает подарка свыше, на пороге встречает самого Балабанова в эпизодической роли. Метафора ясна, слишком, да и предельно знакома что по «Пикнику на обочине», что по «Сталкеру». Поэтому, наверное, оказалась для кого-то убедительной. Ровно через сорок дней после смерти режиссера обрушилась колокольня Запогостской церкви, сыгравшая в фильме. В прошлые века этот факт, наверное, превратил бы Балабанова в святого, но в итоге сейчас выглядит простым совпадением. Очень жаль — и фильм, и Балабанова, который слишком многого не застал.