Предисловие
Владислав Макаров
В интеллектуальном ландшафте Санкт-Петербурга и Москвы принято в последние несколько лет обсуждать так называемую коинсидентальную теорию — проект Йоэля Регева, ставящий во главу угла принцип совпадения. Это философская система, устанавливающая совпадение как субстанцию, как нечто первичное, то, из чего в нашем мире следует всё остальное. Этот текст — результат соединения психоаналитической и коинсидентальной теорий, и также он является чисто петербургской попыткой помыслить коинсидентальную теорию без Йоэля Регева, по слухам, как раз собравшегося переехать в Москву. Петербург такого не прощает, поэтому этот текст —
Разрыв и предательство.
Причем разрыв и с психоанализом, и с коинсидентологией, — и предательство по отношению к обоим. Коинсидентальный психоанализ — это разрыв не просто с Фрейдом: это разрыв с тем, с чем должен идти main dans la main коинсидентальный психоанализ, то есть с коинсидентологией.
Существует ли коинсидентальный психоанализ?
Скажем так: он появляется перформативным образом прямо в этой публикации. Это «бумажный» психоанализ, как бывает «бумажной» архитектура: в чистом виде проект, пролегомены к будущему знанию, контуры которого пока лишь подлежат прояснению. По тому типу перформативных эффектов, которые он производит, текст является манифестным. Манифест часто бывает близок вступительному слову, он предваряет то, что он вызывает: préface-manifeste предваряет некоторое возможное будущее, но в этом предварении и происходит само производство будущего.
Мы считаем, что главное и в коинсидентологии, и в психоанализе — это совпадение, которое было подменено повторением и различием (эту подмену пытался исправить Юнг в понятии синхроничности). Сейчас открывается возможность совершить обратную подмену: подменить фрейдовское повторение совпадением.
Такой психоанализ можно было бы назвать рискованным: не замыкаясь на двоице, он требует «выхода за пределы выхода», — то есть такого выхода, который выходил бы за пределы аналитического кабинета, выходил на улицу, к людям. Психоанализ дополняется коинсидентологией, обеспечивая возможность перенаправления потоков, их исправления в пользу совпадения. Коинсидентология, в свою очередь, дополняется психоанализом благодаря фантазии, посредством которой оказывается возможным преодоление оппозиции между текстом и внешним, серьезным и не-серьезным, присутствующей, на наш взгляд, в коинсидентологии.
Обе теории сейчас находятся в состоянии скованности. Эту скованность теории, ее зависимость от двух отцов, мы и предлагаем разомкнуть.
Психоанализ закрывает субъекта в кабинете, укладывает его на кушетку, где он должен провести несколько лет жизни, — но мы не будем повторять здесь критику фрейдовского подхода в «Анти-Эдипе» Делеза и Гваттари. Сама возможность коинсидентального психоанализа постулируется как то, что превосходит психоанализ, позволяя идти дальше в психоаналитической теории и практике, переоткрывая в то же время сами возможности психоанализа.
Это манифест грядущего психоанализа, настаивающий на «расколдовывании» психоанализа, на его раскрытии силам онто-экономической теории.
Коинсидентология требует онто-экономических изменений, но грезы об онто-экономических изменениях не могут насытить субъекта, который находится в ситуации несовпадения, а потому необходима такая (психоаналитическая) реорганизация коинсидентологии, которая позволила бы раскрыть возможность совпадения на уровне взаимоотношений субъектов. Конкретным именем такой реорганизации в коинсидентальном выступает оргия. Текст несет на себе следы перформативной извращенности (того, что Деррида называл пер(вер)формативом): это те перформативные высказывания, которые могут быть «угнаны», которые всегда являются рискованными, не гарантирующими успех. Это то, что знает любой марксист: нельзя следовать Марксу, не извратив его: как говорил Маркс, сам он не является марксистом.
Невозможно следовать правилам психоанализа, не предавая Фрейда, — ведь и сам Фрейд не был способен следовать положенному им сеттингу. Невозможно «истинное» следование психоанализу, которое не подрывало бы собственных оснований путем различных операций, осуществляющих подмены и, следовательно, «предательства» теоретических догм. Всё вышесказанное справедливо также и для коинсидентологии.
Проект коинсидентального психоанализа направлен на разрыв, но в то же время в нем осуществляется процедура связывания. Он предлагает некоторую возможность исправления (тиккун): исправления и психоанализа, и коинсидентологии.
Исправление — это всегда разрыв и предательство. Предательство суть сам способ, каким осуществляется пер(вер)формативное движение. Существует определенная перформативная связь между содержанием и формой, в которых собирается и распадается текст «Пролегоменов…». Моменты сборки здесь соседствуют с моментами разрыва: само имя психоанализа — «коинсидентальный психоанализ» — это момент разрыва, который зияет на всём теле текста: в философской подмене эдипального комплекса квази-перво-сценой или в ссылках на делезо-гваттарианскую множественность, которая реорганизует первосцену.
В «Пролегоменах…» осуществляется расширение поля работы коинсидентологии, а также фиксируется, что в конкретной ситуации мы имеем дело с субъективным несовпадением, невозможностью насыщения. Теория и практика коинсидентологии распадаются: теория погружает нас в ожидание онто-экономических изменений, а «на земле» нам остается лишь заниматься художественными практиками. Признавая истину совпадения, коинсидентальный психоанализ позволяет этой истине деконструировать несовпадаемое, раскрывая в нем возможность совпадения. Подобная работа преобразующей деконструкции — преобразующей то, чего она касается, — не полагается на разделение текста и внешнего, серьезного и не-серьезного: необходимо обнаружить возможность переопределения этого несовпадения в пользу совпадения. Коинсипсихоанализ манифестирует себя как то, что функционирует на основе сразу двух этих моментов, взятых в своей возможности.
Да, этот текст можно было бы назвать не пролегоменами, а манифестом: он пишется как предисловие к грядущему.
Так, «Манифест Коммунистической партии» предваряет не только революцию 1848 года, но саму возможность истории и революции.
Ничто не мешает нам здесь и сейчас осуществить процедуру «восполнения» совпадения.
Сталкиваемся ли мы здесь с простым примыканием психоанализа к коинсидентологии? Примыканием коинсидентологии к психоанализу? Или коинсидентальный психоанализ — это и есть возможность смыкающего размыкания или размыкающего смыкания, позволяющего удерживать вместе разделенное?
Одна из главных особенностей коинсидентального метода — это существующий внутри него концепт «перенарезки времени», тезис о том, что временем и пространством можно управлять, «перенарезать» время и «зуммировать» пространство — так же, как мы научились в XX веке перенарезать последовательность генов или фотошопить фотографии. Коинсидентальный психоанализ пытается осуществить такую перенарезку времени, что окажется в итоге, что он всегда и существовал.
Осуществляя стыковку между сном и теорией, манифест коинсидентального психоанализа пытается посредством воображения заглянуть в будущее психоанализа и коинсидентологии. Текст начинается и заканчивается свидетельством о попытке научиться жить и умирать: жить так, чтобы не сводиться к фаллосу, и умирать так, чтобы не пришлось больше умирать. Не это ли один из шагов к такому изменению прошлого, в котором необходимо «…сделать так, чтобы оказалось, что никто никогда не умирал»?
Пролегомены к коинсидентальному психоанализу, могущему возникнуть в качестве науки
Елена Костылева
Сон 1
Л. находится вдвоем с В. в квартире на высоком этаже и наблюдает, как в небе появляются струи дождя: они возникают в воздухе словно бы ниоткуда и закручиваются в пустоте, как потоки у Делеза и Гваттари. Дождь кончается — это срез потока, небесная «хорошая грудь» перестает давать дождевое молоко — серое, бурное, материальное. В то время как пациентка находится с В., ей нужно выйти и встретить свою десятилетнюю старшую дочь, чтобы пересадить ее из одного такси, в котором она сейчас едет к дому и водитель которого ей звонит и говорит, что уже подъезжает, в другое такси, чтобы та могла ехать дальше. На улице сильный дождь, пациентка волнуется о том, что дочь (дождь?) может промокнуть (но, может быть, она подождет ее, не выходя из такси?), однако идти и встречать дочь не торопится, завороженная потоками с неба и тем, как небесная глубина (глубина или поверхность?) очищается после дождя, какой прозрачной она становится. Время словно останавливается (или это пациентка хочет его остановить, перенарезать?).
Сон ничем не заканчивается.
Возможно, сон вообще не заканчивается. Показывая нам нашу собственную систему, или, как говорят в IT, «прошивку», «железо» (как этот сон про эдипальность), сон имеет большее отношение к вечному, чем к сиюминутному.
В психоанализе существуют теории, согласно которым мы спим всегда: это в первую очередь «Сновидческая жизнь» Дональда Мельтцера и «Мечтание и интерпретация» Томаса Огдена. Эти психоаналитики предлагают различное: Мельтцер критикует теорию сновидений Фрейда как больше похожую на описание социального компромисса, а не сновидения (Фрейд отдает центральное место в теории сновидений бессознательным конфликтам, которые должны проникнуть на поверхность психики, но в искаженном виде, путем смещения, сгущения и т. д.), а Огден предлагает считать всё, что говорит пациент в кабинете, заведомым сновидением, бредом. Фантазией.
Тотальность фантазии вводит в психоанализ Мелани Кляйн: ей чужды вечные сомнения Фрейда относительно того, было ли что-то реконструированное им в прошлом пациент_ки «на самом деле». (Я «на самом деле» пишу сейчас пациент_ку через гендергэп, но этого «на самом деле» не было еще несколько лет назад, и не могло быть. Кто-то или что-то перенарезало время — и вместе с ним перенарезалось само «на самом деле».) Для кляйнианского подхода существует только то, что происходит в психоаналитическом кабинете, либо то, что приносится туда пациентом в качестве фактов и/или становится известно аналитику.
Психоанализ — метанаука о том, что с нами происходит, о том, что в нас совпадает с внешним.
Коинсидентальный психоанализ начнется с этого совпадения — но не со стороны «внутреннего», так называемого психического, и не со стороны «внешнего», то есть, как принято думать, общества, искусства или человеческих отношений, а со стороны самого совпадения. Факт совпадения для коинсидентального психоанализа, как и для коинсидентального метода вообще, первичен, именно он образует предмет и материальность этой науки.
Вопрос «что здесь первично?» всегда должен решаться в пользу совпадения, поскольку имплицитно совпадение всегда и было истиной психоаналитического метода вне зависимости от институционального подхода аналитика, принадлежности различных аналитиков к разнообразным психоаналитическим школам и т. д. Во всех подходах фиксировалось то, что совпадало: прошлое пациента — с тем, что происходит в психоаналитическом кабинете (перенос), то, что происходит с пациентом, — с тем, что происходит с аналитиком (контрперенос), то, что происходит в сновидении, — с тем, что происходит вне сновидения, то, какими словами пациент описывает события, — с какими-то другими или теми же самыми словами из прошлых (или, кстати, будущих) сессий. Психоанализ — это система навигации в измерении биографического, отслеживающая совпадения и основанная на совпадениях.
Сейчас место совпадения в психоанализе занимает повторение; таким образом, сейчас совпадение в психоанализе привязано Фрейдом к влечению к смерти. О повторении и влечении к смерти как первичном принципе у Фрейда писали Бодрийяр, Маркузе, — сомнения не оставляют философов в связи с этим манихейским усилием отца психоанализа.
Действительно ли влечение к смерти первично? — спрашивает Бодрийяр.
Действительно ли смерти есть место в онтологии психоанализа?
Повторение также привязано к труду, не только к сексуальности. Анализируя подмену совпадения повторением и различием, можно получить другие ответы на эти вопросы. Очевидно, что явным же образом сейчас в рамках психоанализа проблематизируется скорее «несовпадение»: ошибки, оговорки, бессознательные фантазии, сексуальные психоневрозы, вещи, затмевающие разум. В итоге всё приходит к совпадению, всё должно «распутаться» и совпасть, обрести смысл. Влечение к смерти представляется в этом «смысле», в царстве (сверх)детерминированной психики, чем-то лишним, загромождающим онтологию. Этот вопрос подлежит исследованию; отношение повторение-влечение к смерти / совпадение требует первоочередного внимания как лежащее в центре новой теории и онтологии коинсидентального психоанализа.
Сегодня всё, что происходит вокруг психоанализа, является разрозненными элементами знания, которое практически невозможно применить без решающего осмысления, которое как раз и предлагает коинсидентальный психоанализ. Это прямо связано с тем, что совпадение в психоанализе находится в плену у смерти (влечения к смерти).
Так, существующие на данный момент психоаналитические теории содержат в себе неразрешимые на первый взгляд противоречия. Для примера возьмем здесь якобы противоречащие друг друг Фрейдову теорию эдипова комплекса, теорию о раннем психическом развитии ребенка Мелани Кляйн — которая воспринималась многими так же как анти-эдипальная, анти-фрейдовская — и теорию шизоанализа Делеза и Гваттари как анти-фрейдовскую и якобы анти-кляйнианскую: все они пересекаются в проблематике «Анти-Эдипа».
Поскольку Эдип задан Фрейдом как диалектичный, постольку из него так трудно выпрыгнуть.
Фрейд предлагает Эдипа как мерцание кастрации/пениса, Кляйн — как хоровод вокруг елочки, дерева, на котором развешаны частичные объекты, орехового дерева, на котором развешаны волки.
Делез и Гваттари, не будучи диалектическими мыслителями, предлагают альтернативу Aufhebung — вечную раздвоенность и ускользание, спутанность, заданную на уровне онтологии. Все теоретические хороводы вокруг Эдипа и Анти-Эдипа неминуемо диалектичны и образуют систему метафизических тупиков, вопросов без ответов. На самом простом уровне это вопрос о том, «каким лучше быть — эдипальным или доэдипальным? Мальчиком или девочкой? А может, анти-эдипальным, революционером?» — но все «броски костей» здесь состоялись еще в XX веке, все карты разыграны; эту проблематику лучше оставить психиатрии. Поэтому одним из ключевых понятий, на котором строится коинсидентальный психоанализ, является первосцена и связанная с ней оргия.
Я предлагаю поставить в центр коинсидентального психоанализа не ключевую для психоанализа тематику эдипальности и следующей из нее проблемы кастрации, но проблематику первосцены. Во-первых, это философское, а не клиническое психоаналитическое понятие, в отличие от термина «эдипов комплекс». Во-вторых, первосцена, переосмысленная с философских (в том числе делезианских) позиций, помещенная в рамку шизоанализа, где до этого не проблематизировалась, превращается в оргию как структуру множественного бессознательного, обеспечивая достаточное количество совпадений, а не, как у Фрейда, редукцию бессознательного в «семейный роман». Отталкиваясь от критики театральной репрезентации психоанализа, предложенной Делезом и Гваттари, и переходя к образу бессознательного как завода, а психических процессов — как процессов производства, я предлагаю от этой театральности и замкнутости психоаналитической теории действительно оттолкнуться, то есть уйти. Первосцена, проходя через горнило шизопроизводства, становится множественной, многополой, мультионтологичной (?) и шизосексуальной — то есть она становится оргией. Это понятие служит более релевантной основой для прояснения современного состояния сексуальности/совпадаемости. Шизопроизводство совмещается с первосценой, порождая оргию как способ репрезентации бессознательного.
Шизопроизводство — составление бриколлажей, переопределение пространства (перенарезание времени).
Иммерсивность оргии как модифицированной первосцены объединяет сразу несколько концепций. Учитывая критику театрального в психоанализе, произведенную Делезом и Гваттари, через понятия репрезентации и мимесиса у Филиппа Лаку-Лабарта и анализ производства у Альберто Тоскано, шизоаналитическая оргия (собственно, и состоящая из всех этих проблематик) ложится в основание современной синтетической коинсидентальной психоаналитической теории.
Приложение 1
Десять принципов коинсидентального психоанализа
Делез и Гваттари критикуют интерпретацию Кляйн рисунков десятилетнего пациента Ричарда: по ее мнению, на этом и подобном этому рисунках изображен отцовский пенис, вторгающийся в мать; по их мнению, это геополитические карты (ребенок рисовал войну). Здесь для нас важно, что на рисунке изображена десятиконечная звезда, ставшая символом Десяти принципов коинсидентального психоанализа.
1. Делайте карту
Основной методологической инновацией нового коинсидентального психоанализа будет принцип «делать карту». Опираясь на проведенное Делезом и Гваттари различение картирования и калькирования, соглашаясь с их выводами относительно картирования как более предпочтительного метода для работы с бессознательным, мы предлагаем ввести картирование на уровне метода: так, вместо записи сессий на языке психоаналитика предлагается делать карту совпадений, обнаруженных как в психической жизни пациента, так и в его так называемой внешней жизни.
2. «Живите» с пациент_ками
Сеттинг, изобретенный Фрейдом, им самим не соблюдался: он анализировал себя, свою дочь и дружил с пациентами (например, с Шандором Ференци, Мари Бонапарт и т. д.). Мы так делать не советуем: от сеттинга много пользы, так как он оставляет аналитику время на отдельную от пациент_ок жизнь и позволяет аналитику принимать не одного, а нескольких пациент_ок последовательно, но притом и одновременно, в течение определенного отрезка времени (то есть соблюдается оргиастический принцип), необходимого пациент_кам для выработки собственной теории психоанализа. Выработка собственной теории психоанализа является конечной целью психоаналитического лечения, что и так происходит в клинической практике: каждая/каждый по-своему понимает, что происходит в ее/его анализе. Условия для возникновения новой теории собственного психоанализа у каждого пациента/пациентки предполагают работу в строгом психоаналитическом сеттинге как системе совместного проживания совпадений.
3. Размыкайте
Замкнутое пространство кабинета и душная кушетка — вот то, против чего восстали Делез и Гваттари. Их ошибкой было слишком буквальное понимание психоаналитического процесса: ни кабинет, ни кушетка не мешают на самом деле размыкать аналитическую ситуацию в пользу внешнего сложного мира и его реально существующих противоречий, к которым пациент_ка вовсе не обязана больше приспосабливаться. Напротив, принятие существования общества и его доли ответственности в том, что происходит с пациент_кой, создает здоровый перенос. Дело далеко не всегда в фигуре психоаналитика, у пациент_ки (да, черт возьми, и у пациента!) есть реальные проблемы.
Главное — отличать их от бреда о реально существующих проблемах, от речи Большого Другого, от инвестиции в полное тело социума, от обезличенной записи на поверхности Тела Без Органов.
Ориентиром здесь служит язык как опосредующий, по Гегелю, бытие. По формулировкам слышно, говорит пациент сам или он пока — всего лишь кукла-чревовещатель Большого (Больного) Другого. То же верно в отношении аналитика.
4. Совпадайте
Четвертый принцип соотносится с позволением совпадать в теории Йоэля Регева — пожалуй, наиболее утопичным из всех аспектов коинсидентального метода. В «Трактате о методе» Регев пишет:
«Мы всегда имеем дело с истинными проблемами в неистинной форме; и только путем такого „имения дела“ истинная форма и может быть активизирована. Однако для этой активизации необходима детерриториализация конфликтов, позволяющая задействовать своего рода продольные связи между ними. Позволение совпадать и означает прежде всего высвобождение особого знания, осуществляющего установление координации между распределенными по замкнутым друг от друга территориям конфликтами».
Как видно из этой формулировки, Четвертый принцип вытекает из Третьего: необходимо размыкание, детерриториализация условий конфликтов. Коинсидентальный психоанализ и есть высвобождение этого особого знания.
5. Будьте интенсивны
Беглый текстологический анализ показывает, что в теории шизоанализа Делеза и Гваттари интенсивность всегда идет рука об руку с бабкой.
Если Эдип — это отец, Эдип в квадрате — это Дед (атик йомин), то бабка, как пишут Делез и Гваттари, «это уже психоз».
Если объяснять план интенсивности при помощи эдиповых фигур, то есть при помощи «фигуративной живописи» доделезианского и докоинсидентального психоанализа, то выясняется, что интенсивность — это бабка, предок, дающий не просто кляйнианскую «хорошую грудь», но, согласно собственной логике Делеза и Гваттари, «хорошую грудь в квадрате». Интенсивность предлагается считать основной характеристикой процесса коинсидентального психоанализа.
6. Помнит другой
Принцип «помнит другой» означает, что резервуар памяти другого является хранилищем моего вытесненного (отброшенного, отсеченного, словом, забытого). Коинсидентальные психоаналитикопациенты соотносятся друг с другом по принципу коллективности, содержащей следы собственной памяти, — то есть по модели научного знания. Нечеловеческие агенты и память? Они помнят нас. Или: другой тоже может организовать совпадения, как и я. Нечеловеческие агенты тоже могут организовывать совпадения.
7. Человек человеку — Делез и Гваттари (родство, свойство)
Человек человеку — психоаналитик. Человек человеку — ребенок. Человек человеку — пациент, психоаналитикопациент, пациентопсихоаналитик. Коинсидентальный психоанализ предлагает в качестве «цели анализа» становление не эдипальным субъектом и не шизофреником, а их удачным сочетанием: философом, тем самым свободным, а не патологизированным, шизофреником, какого выводят как утопического персонажа Делез и Гваттари. Однако они умалчивают о том, что для возникновения такого персонажа (как не патологизированного) нужны двое — первосцена — это пара шизофреников, оргия — это множество шизофреник_ок, оргия — это предел наличного действительного бытия, или «реальности». Нужны двое и то, в пользу чего они горят; такое ДиГ пишут о философах («философ — это всегда кто-то третий»), однако их шизофреник — это снова Троица. Нам же нужна Четверица: Делез + Гваттари + Делез + Гваттари: система, в которой четные и нечетные могут друг друга подменять, сильные и слабые доли чередуются, и при этом каждое число не сводимо в своем единстве к другому.
8. Ищите бессознательное за бессознательным
Согласно учению Вильгельма Райха, патологическое бессознательное, которое открыл Фрейд, — это только первое бессознательное. За ним находится второе, его можно описать как чистый свет. Это не идеализация и не религиозная догма: в процессе самого обычного психоанализа человек, как правило, узнает, что того «зла» и той опасности, которые так донимали его, на самом деле в нем нет.
Пугающие чучела и скелеты в шкафу населяют первое бессознательное. Во втором их нет.
Неизвестно, есть ли там только космическая сексуальная энергия, которую открыл Райх и которую пытался буквально использовать и конденсировать при помощи оргона. Но известно, что, если отнять патологическое, остается всё, кроме него.
9. Считайте
Человек человеку — Волк как психическая функция. Подсчет волков в описании первосцены Фрейдом дает представление о реальном разнообразии и количестве тех вариантов, которые единомоментно совпадают в психике (в связи, например, с фигурой Волка в Случае Человека-Волка). Фрейд писал об этом явлении как о «сверхдетерминации». Все совпадения важно учитывать, считать. Пересчитав волков в толковании сновидения Сергея Панкеева, я обнаруживаю, что в первосцене Фрейда волков тридцать восемь. Их трудно или невозможно свести к фигуре Волка как Отца, к Единому Эдипа, и в то же время их не настолько много, чтобы образовалась «животная множественная толпа» Оксаны Тимофеевой. Их также больше, чем «семь или пять» волков на рисунке Панкеева и в «первичной стае» Делеза и Гваттари. Подсчет служит основанием для определения реально присутствующей в психике пациента первосцены как конкретного множества, а не бесконечной «толпы» и не ограниченной рамками спальни «родительской пары», увиденной ребенком. Волки психического у Панкеева — это прото-оргия, количество, которое, будучи конкретным, ускользает от категоризации, требуя нового понимания. Операция, произведенная над (уже конкретно-множественной) первосценой, — это сексуализация. Присмотревшись к этой группе волков, каждый из которых отвечает за определенную психическую функцию, при этом будучи соединен с другими волками, и сексуализировав групповые взаимоотношения этих «бессознательных животных», мы получаем не сцену соития родителей и не «толпу», но оргию, в которой каждый/каждая из участников образует собой точку сверхдетерминации. Сокращенно — в оргии бессознательного каждая/ый становится волком.
10. Принцип оргиастичности сновидения
Последний принцип — возможно, самый важный, обеспечивающий коинсидентальному психоанализу родовое сходство с постфрейдистским. Однако в коинсидентальном психоанализе необходимо будет не только применять все имеющиеся в психоанализе теории сновидений, включая не психоаналитические (как, например, теория осознанных сновидений). Каждая/ый коинсидентальный психоаналитик составляет собственный сонник совпадений, опираясь в работе со сновидениями исключительно на собственный опыт, употребляя все теории, но размещая себя вне догматических методов работы с ними.
В системе подхода к сновидениям в коинсидентальном психоанализе сохраняется оргиастический принцип серийности, сериала: сновидения, приснившиеся одно за другим, толкуются как одно.
Нововведением коинсидентального психоанализа является следующий тезис: мое сновидение может присниться другому, в серии возможна утечка, перетекание из одного бессознательного резервуара в другой.
Это устроено приблизительно как USB-колонка: как источник «звука сновидения» может находиться в одном месте, а его «реализация» — в другом, например, компьютер может стоять в комнате, а колонка — вдруг взорваться непонятными звуками на кухне, — так и источник сновидения может «зазвучать» при помощи другого сознания, совпасть. Метод заключается в том, что сновидения, приснившиеся разным людям, также могут толковаться как одно, или как совпадение.
Этот тезис верен, покуда не доказано обратное.
Сон 2
Политическая ситуация — ресторан, в который меня привела знакомая старая женщина, которой всё не нравится, как позже выясняется, это ресторан П., большого путинского чиновника, мы стоим на балконе, потом она уходит, всё такая же недовольная.
Там же появляется дед / женщина, кормящая ребенка: она хочет со мной посоветоваться, у нее какой-то тревожный вопрос, показывает мне деда, который пьет молоко — это ее молоко, которым она кормит младенца, женщина белая и рыжая, грудь очень красивая, но соска не видно, к нему прильнул младенец с большой головой — тоже рыжий, это девочка. Пока дед пьет это молоко, у него отступает его онкология, то есть система «мать — младенец» каким-то образом фильтрует его онкологию (либидинальное осуществляет перенарезку мортидного), точнее, даже младенец — всё это фильтруется/очищается через младенца. Вопрос заключается в том, что будет с дедом, когда она перестанет кормить, и еще немного страшно, не пачкается ли младенец этой онкологией, не вредит ли она ему (ей).
Второй «системный» сон, показывающий то, как всё работает и на каких условиях: «Если не кормить себя, себя как Другого, Другого как себя, — как бы говорит сновидение, — Будет „онкология“, „онтология“» — в стихотворении Лолиты Агамаловой эти понятия уравниваются на основе аллитерации. Речь об оральности коинсидентального психоанализа (оральность первична), о его «каннибальской метафизике» в противовес «генитальной метафизике» Запада и фрейдовского анализа.
Сон 3
В этом сне — сухой остаток двух предыдущих, итог: приходит аспирант Гибарян и душит меня.
Значимым здесь представляется то, что Гибарян занимается машинными онтологиями Делеза и Гваттари. Мой тезис здесь противоположен по значению мысли Делеза и Гваттари. Он звучит так: «Оставим смерть машинам. Пусть машины занимаются смертью!»
Необходимо перепривязать повторение в психоанализе к совпадению, а смерть к смерти (прах — к праху).